Что случилось, спросил я шепотом.
Он, крича, ответил мне, что вокруг нас нет ничего такого, из-за чего следовало бы волноваться. Я немедленно почувствовал толчок в животе. Его ответ был неподходящим, и мне было непонятно, зачем он должен был кричать, если у него не было для этого особой причины. Я начал соскальзывать с валуна вниз, но он прокричал, что я должен оставаться там еще какое-то время.
Что ты делаешь? спросил я.
Он сел и укрылся между двумя камнями у подножья валуна, на котором был я, и затем очень громким голосом сказал мне, что он всего лишь осматривался вокруг в связи с тем, что ему вроде что-то послышалось. Я спросил, не услышал ли он большое животное. Он приложил ладонь к уху и закричал, что не слышит меня и что я должен выкрикивать слова. Я чувствовал себя неловко крича, но он громким голосом настаивал на том, чтобы я продолжал. Я прокричал, что хочу знать, что происходит, и он прокричал мне, что вокруг нет действительно ничего особенного. Он, крича, спросил, видно ли мне что-то необычное с верхушки валуна. Я крикнул, что нет, и он попросил описать ему местность к югу от нас.
Какое-то время мы кричали друг другу, а затем он дал мне сигнал спускаться. Я присоединился к нему, и он прошептал мне на ухо, что кричать было нужно для того, чтобы сделать заметным наше присутствие, потому что я должен был сделаться доступным силе этого особого источника. Я посмотрел вокруг, но источника не заметил. Он указал, что мы стоим на нем.
Здесь есть вода, сказал он шепотом. И еще сила. Здесь есть дух, и мы должны вызвать его наружу. Возможно, он пойдет за тобой.
Мне хотелось побольше узнать об этом духе, но он настаивал на полном молчании. Он посоветовал мне сидеть совершенно неподвижно, не шепчась и не делая ни малейшего движения, чтобы не выдать нашего присутствия.
Возможно, для него было легко сохранять полную неподвижность часами. Однако для меня это было настоящей пыткой. Мои ноги онемели, спина болела, напряжение вокруг шеи и плеч росло. Все мое тело оцепенело и стало холодным. Когда дон Хуан наконец встал, я испытывал огромное неудобство. Он просто, как пружина, вскочил на ноги и протянул мне руку, помогая подняться. Когда я попытался разогнуть ноги, то осознал ту непостижимую легкость, с которой дон Хуан подпрыгнул вверх после нескольких часов неподвижности. Моим мышцам потребовалось какое-то время, чтобы восстановить необходимую для ходьбы эластичность.
Дон Хуан направился обратно к дому. Он шел очень медленно, установив дистанцию в три шага, которую я, следуя за ним, должен был соблюдать, виляя в отношении обычного пути, и пересек его в различных направлениях четыре или пять раз.
Когда мы наконец пришли к дому, был почти вечер. Я попытался спросить его о событиях дня, но он объяснил, что разговаривать ни к чему. Он сказал, что до тех пор, пока мы не окажемся на месте силы, я должен воздержаться от задавания вопросов. Мне до смерти хотелось узнать, что он под этим имеет в виду, и я попытался прошептать вопрос, но он с холодным суровым взглядом напомнил мне, что говорит серьезно.
Мы просидели на его крыльце несколько часов. Я работал над своими заметками. Время от времени он давал мне сушеного мяса. Наконец стало слишком темно, чтобы писать. Я попытался думать о новых обстоятельствах, но какая-то часть меня отказывалась делать это, и я заснул.
Суббота, 19 августа 1961
Вчера утром мы с доном Хуаном съездили в город и позавтракали в ресторане. Он посоветовал мне изменять свои привычки в еде не слишком резко.
Твое тело не привыкло к мясу силы, сказал он. Если ты не будешь есть привычную пищу, ты заболеешь.
Сам он ел с удовольствием. Когда я по этому поводу пошутил, он просто сказал:
Моему телу нравится все.
Около полудня мы снова пришли в водный каньон. Мы опять старались сделать свое присутствие заметным для духа. Для этого мы, как и в прошлый раз, сначала громко разговаривали, а потом несколько часов сидели в напряженном молчании.
Когда мы оттуда ушли, дон Хуан, вместо того, чтобы идти домой, повернул в сторону гор. Дойдя до каких-то отрогов, мы поднялись на вершину высокого холма. Там дон Хуан выбрал для отдыха пятачок на открытом незатененном месте. Он сказал, что нам нужно дождаться сумерек, а мне следует вести себя как можно естественнее, в том числе задавать любые вопросы.
Я знаю, что там прячется дух, очень тихо сообщил он мне.
Я знаю, что там прячется дух, очень тихо сообщил он мне.
Где?
Вон там, в кустах.
Какого типа этот дух?
Он с ехидцей взглянул на меня и спросил:
А сколько типов существует?
Мы оба рассмеялись. Я задавал вопросы из-за того, что нервничал.
Когда наступят сумерки, он выйдет, сказал дон Хуан. Нужно просто подождать.
Я молчал. Все мои вопросы куда-то улетучились.
Сейчас нам нужно разговаривать без перерывов, сказал он. Человеческие голоса привлекают духов. Сейчас там в кустах прячется один из них. Мы делаем себя доступными ему, так что не молчи.
Меня охватило идиотское чувство пустоты. Я был не в состоянии отыскать какую-либо тему для разговора. Дон Хуан засмеялся и похлопал меня по спине.
Ну ты и тип! Как нужно потрепаться, так ты словно язык проглотил. Ну-ка, пошлепай губами!
И он очень смешно шумно зашлепал губами, быстро открывая и закрывая рот.
С этого момента о целом ряде вещей мы будем разговаривать только в местах силы, продолжал дон Хуан. Я привел тебя сюда, потому что это твоя первая попытка. Это место силы, и говорить здесь можно только о силе.
Но я и в самом деле понятия не имею, что такое сила, сказал я.
Сила это нечто, с чем имеет дело воин, объяснил он. Вначале она кажется человеку чем-то совершенно невероятным, противоестественным; ему тяжело даже думать о ней. Именно это сейчас происходит с тобой. Потом сила превращается в нечто серьезное. Человек может ею не обладать, он может даже в полной мере не осознавать ее существования, однако он уже знает в мире присутствует нечто, чего он раньше не замечал. Затем сила проявляется, как что-то неконтролируемое, что приходит к человеку, и у него нет возможности сказать, как она приходит или чем она в действительности является. Она ничто, и в то же время она совершает чудеса, предстающие пред его собственными глазами. В конце концов сила становится чем-то в самом человеке, чем-то, что контролирует твои действия и в то же время подчиняется твоим командам.
После короткой паузы дон Хуан спросил, понял ли я. Я сказал, что понял, чувствуя себя при этом довольно глупо. Он, похоже, заметил, что настроение у меня заметно упало, усмехнулся и отчетливо, словно диктуя мне письмо, проговорил:
На этом самом месте я научу тебя первому шагу к силе. Я научу тебя тому, как настраивать сновидение.
Он опять взглянул на меня и спросил, знаю ли я, о чем идет речь. Я не знал. Я вообще почти ничего не понимал. Он объяснил, что настраивать сновидение значит обладать сознательным и прагматическим контролем над общей ситуацией сна, подобно тому, как человек управляет своими действиями, например, идя по пустыне и решая, скажем, взобраться на холм или укрыться в тени скал водного каньона.
Начинать следует с какого-нибудь простого действия, сказал дон Хуан. Сегодня ночью во сне посмотри на свои руки.
Я громко рассмеялся. В его интерпретации это звучало так, словно речь шла о чем-то обычном, что я делаю изо дня в день.
Почему ты смеешься? удивился он.
Как, интересно, во сне можно посмотреть на собственные руки?
Очень просто: перевести на них взгляд. Вот так.
И он наклонил голову и, разинув рот, уставился на свои руки. Выглядело это настолько комично, что я расхохотался.
Нет, серьезно, как это делается? переспросил я.
Я же тебе показал, отрезал дон Хуан. В принципе можешь смотреть на что хочешь на свои ноги, на свой живот, хоть на свой член, в конце концов. Я советую смотреть на руки только потому, что лично мне так было легче всего.
Только не думай, что это шутка. Сновидение это так же серьезно, как видение, как смерть, как все, что происходит в этом жутком таинственном мире. Пускай для тебя это будет чем-то занимательным. Представь себе все самые невероятные вещи, которые ты мог бы совершить. Ведь возможности того, кто охотится за силой, в сновидении почти безграничны.
Я попросил дать мне какие-нибудь указания.
Нет тут никаких указаний.
Не может быть, чтобы тебе нечего было добавить, настаивал я.
Он покачал головой и, сведя глаза, несколько раз быстро на меня взглянул.
Все мы разные, наконец произнес он. То, что ты называешь указаниями, может быть только тем, что делал я сам, когда учился. Но мы с тобой непохожи. В нас нет даже намека на сходство.
Нет тут никаких указаний.
Не может быть, чтобы тебе нечего было добавить, настаивал я.
Он покачал головой и, сведя глаза, несколько раз быстро на меня взглянул.
Все мы разные, наконец произнес он. То, что ты называешь указаниями, может быть только тем, что делал я сам, когда учился. Но мы с тобой непохожи. В нас нет даже намека на сходство.
Но, может быть, твой рассказ в чем-то мне поможет.
Проще будет, если ты просто начнешь смотреть на свои руки. Тебе же проще.
Дон Хуан задумался, словно что-то для себя формулируя и время от времени кивая головой.
Каждый раз, когда ты смотришь во сне на какой-нибудь объект, он меняет форму, произнес он после долгой паузы. Когда учишься настраивать сновидение, весь фокус заключается в том, чтобы не просто посмотреть на объект, а удержать его изображение. Сновидение становится реальностью тогда, когда человек обретает способность все приводить в фокус. Тогда нет разницы между тем, что делаешь, когда спишь, и тем, что делаешь, когда бодрствуешь. Понимаешь?
Я ответил, что слова его мне понятны, но принять то, что он сказал, я не в состоянии. В цивилизованном мире есть масса людей, имеющих разнообразные иллюзии. Такие люди не в состоянии провести грань между реальными событиями и тем, что происходит в их фантазиях. Я сказал, что все они, вне всякого сомнения, больны, и с каждым разом, когда он советует мне действовать подобно сумасшедшему, мне становится все более и более не по себе.
После моей тирады дон Хуан обхватил щеки ладонями и тяжело вздохнул, изображая отчаяние. Получилось довольно смешно.