Встречающие справа и слева шмыгали носами, то и дело вынимали платки. Ребята с темной кожей энергично насвистывали, и через каждую пару шагов я слышала классическое «ой-ля-ля». Совсем не то «ой-ля-ля», что распевали разбойники из «Бременских музыкантов», а свое специфическое французское. С такой же интонацией у нас обычно произносят: «Опана!» или «Ни фига себе!». Но все эти веселости меня сейчас мало трогали. Боинг до предела натянул ниточку, что связывала меня с мамой, но, оказалось, ничуть не приблизил к папе. Я чувствовал себя игрушкой, подвешенной над коляской. Ребенок в коляске хохотал, меня болтало из стороны в сторону, всем было жутко весело. Всем, кроме меня. Мне было просто жутко. Без всяких «весело».
Пока мы ехали Пьер продолжал лопотать что-то о программе, которую расписал для меня папуля. При этом он поминал о каких-то подарках, снова и снова рассыпался в извинениях, объясняя, что не сможет уделять мне много времени, все-таки праздник, гости, то-сё, но я его не слушала. Я вынашивала в своей непутевой головушке план мести. К тому моменту, когда мы въехали в столицу Франции, план был практически готов. Отчасти жестокий, но что поделать ce la vie! Да и где она сегодняшняя мера жестокости? Наши школьные пранкеры, к примеру, доводили людей до белого каления, и это считалось нормой. Названивали известным людям артистам, телеведущим и говорили какие-нибудь гадости. Те, разумеется, отвечали на повышенных тонах, и их аккуратно записывали. Записями наши шутники потом обменивались, как редчайшими марками. Самое сочное выставляли на открытых сайтах, а то и господам папарацци продавали. Полным отстоем считалось заснять «падшую звезду» на цифровик. Тут уж пускались на такое, что потом в ссадинах и шрамах возвращались. Кто поглупее, гонялись за футбольным ломовом и непременно с травмами и кровью. Другие специализировались на уличных потасовках, третьи опускались до такого, что и пересказывать тошно. Короче, мой финт с Пьером был всего-навсего шалостью ягненка, лягнувшего копытом мясистого дядю. Конечно, больно, конечно, обидно, но не смертельно.
Одну минуту, Пьер! я указала на проплывающую мимо вывеску «Макдональдса». Тут ведь должен быть туалет?
О да, конечно! Пьер суетливо принялся выворачивать руль. Водитель он был аховый, и я всерьез перепугалась, что он ударит случайную машину. Но все обошлось, мы чудом припарковались.
Пять минут, хорошо?
Bien, Пьер затряс головой. Хорошо
«Жаннет схватила свою сумочку и решительно выскочила наружу. Любой нормальный «Макдональдс» кроме туалетов имеет еще и несколько выходов-входов. Этим и воспользовалась находчивая девушка. Зайдя через дверь «А», она вышла через дверь «В» шагах в двадцати от машины незадачливого Пьера. Немного жаль было этого парня, но мстила она не ему, а своему папеньке. Да и какая там месть! по сути, Жаннет ничего не меняла. Новый год ей предложили встречать одной, вот она и отпразднует его в гордом одиночестве!»
5
Красавчик Макс умел поражать. Цифрами, разговором, одеждой. Он и про будущее как-то сказал, что лет через сорок мерилом всего будет количество электричества. Типа, чем больше мегаватт на личном счету жителя, тем выше статус. Олигархи, таким образом, превратятся в подобие гигантских конденсаторов и аккумуляторов, ближайшие подручные выступят в роли преобразователей и трансформаторов, ну а прочим придется довольствоваться местами поскромнее, работая диодами, резисторами и прочей маломощной чепухой.
Пока этот «конденсатор» разряжался речью, вся прочая резисторная братия, понятно, смотрела ему в рот. В особенности мои крашено-бритые подруги Люська и Катька. Этот кроличий рефлекс я и за собой примечала. Как начнет какой-нибудь краснобай перлами сыпать, так и чувствуешь себя змеей перед дудочкой. Этим Максик и пользовался. У кого-то за словами стояли дела, у него за словами стояли очки, которые он нарабатывал с легкостью лайнера, набирающего высоту. Чуток погудел и вот уже подобрался к облакам. А усилий-то потратил всего ничего! Он и на других уроках витийствовал. Как-то, споря с литераторшей, назвал Лермонтова неудачником и ксенофобом. Вроде как женщины его не любили, вот он и юродствовал, мстил им, как мог, а на деле был тихушником и трусом. Денис тогда крепко вспылил и поинтересовался у Макса боевыми наградами поэта, но наш красавчик и здесь ускользнул. Начал крыть цитатами из Кафки и Джойса и дотянул-таки до звонка. Выкручиваться он умел мастерски, а если не получалось, выставлял щитом своего зычноголосого Антошу. Спорил-то не ради истины, а чтобы попонтоваться. У Дениса все выходило наоборот. Он и понтоваться совершенно не умел. Даже когда знал, о чем говорил. То есть только начинали его всерьез слушать, как он сбивался с мысли и начинал краснеть. «Лох», губами и мимикой изображал улыбчивый Макс, и класс разражался смехом.
Но иногда случалось обратное, и тот же Денис выдавал такие коленца, что впору было зажмуриться. Так однажды, когда шли гурьбой по улице, дорогу перегородил здоровый лоб. Ноги расставлены, кулаки взведены курками, глазки, как запрещающий сигнал светофора. И всем сразу стало ясно, что бычок подшофе, что ни бабки, ни дедки его не интересуют, а интересует исключительно процесс мордобития. Впереди всех шли мы с Максом под ручку, естественно, и кто станет первым донором, можно было легко угадать. Но случилось иное. Когда лоб шагнул к Максу, занося правую ударную, его бодро окликнул Денис.
Но иногда случалось обратное, и тот же Денис выдавал такие коленца, что впору было зажмуриться. Так однажды, когда шли гурьбой по улице, дорогу перегородил здоровый лоб. Ноги расставлены, кулаки взведены курками, глазки, как запрещающий сигнал светофора. И всем сразу стало ясно, что бычок подшофе, что ни бабки, ни дедки его не интересуют, а интересует исключительно процесс мордобития. Впереди всех шли мы с Максом под ручку, естественно, и кто станет первым донором, можно было легко угадать. Но случилось иное. Когда лоб шагнул к Максу, занося правую ударную, его бодро окликнул Денис.
Здорово, Колян! Вот так встреча!
Кулак застыл в воздухе, глазки быка недоуменно моргнули, а перед ним уже вырос Денис.
Забурел, Коляныч! Здоровый какой!.. А это мои кореша, знакомься! Нормальные ребята Чего ты? Если обидел кто, пошли перетрем, поможем
Все это он проговорил с такой уверенностью, что нимб Макса, как первого краснобая класса, немедленно потускнел. Да и видок у него был жалкий, я же видела рядом стояла. А мордобития так и не вышло, поговорили, почесали языками и разошлись.
Хорошо, когда такие знакомые попытался Макс отыграться.
Какой там знакомый, Денис фыркнул. Первый раз его вижу.
Ты же имя знал!
Ага, прочитал наколку на костяшках.
Вот, блин! Жаль, я не заметил глупо просемафорил Макс, но в запоздалую его браваду трудно было поверить.
А еще, когда в классе объявился Леня Войкин новенький с неудачно прооперированной заячьей губой, Денис первый подошел к нему и протянул руку. Короче говоря, взял под защиту с первых минут. И всех наших зубоскалов сразу поставил на место. То есть, может, и не стали бы над Леньчиком смеяться, а может, и стали класс еще просто не определился, но вот Денис шагнул к новенькому, и все решилось само собой.
В общем, было в Денисе что-то такое, я бы сказала, по-настоящему мужское. Пока молчал, вроде и незаметно было, а как поднимался, как начинал хмуриться, сразу все понимали, кто в доме хозяин. Хотя хозяином он как раз не был. Вот Макс хотел бы хозяйничать, да не умел. При всех своих богатых возможностях. А Денис не хотел и не желал хотеть. Может, потому и не желал, что оставался наивным и добрым при всей своей мужественности.
Тот же Макс его как-то развел: рассказал, что в аптеках платят бешеные бабки за комариные крылышки. За килограмм что-то около сорока тысяч. И делают потом жутко полезные настойки. Ну Денис и развесил уши. Это ведь у Макса папа директором автоцентра заведовал, бабки не знал в какие бочонки складывать, а Денис курьером подрабатывал, кроссовки китайские до последнего изнашивал. Вот и повелся! Комаров-то на Урале всегда было выше крыши. Решил, небось, что враз разбогатеет! С тем же Леньчиком Войкиным механизм соорудили из жестяного пропеллера и съемного марлевого мешка. Вроде как крутишь велосипедную педаль винт вращается и засасывает зазевавшихся комаров. Быстро, в общем, смастерили. А как начали испытывать, так вспомнили, что крылышки-то еще и обрывать придется Само собой, все кругом со смеху лопались. Думали: Денис бить станет Макса. А он простил. И вместе со всеми смеялся
Замерев на перекрестке, я покрутила головой, отыскивая светофор, но наткнулась на табличку «Piéton priorité». Мудрецы французы прекрасно помнили, что яйцо на свет произвела все-таки курица, а вовсе не наоборот. Так что правило «преимущества прохожих» я восприняла с энтузиазмом. И подумала, что Денис, шагай он рядом, наверняка бы, довольно показал большой палец. А вот Макс, скорее всего, криво бы ухмыльнулся. Все-таки они были чрезвычайно разные, мои воздыхатели. «Город для детей, а улицы для людей» так однажды выразился Денис, когда спор зашел о прогрессе. Макс высказался более цветисто и длинно. Настолько длинно, что пока его слушали, о Денисе успели забыть. И получилось, что тот раунд Макс как бы выиграл, хотя, по сути, наверное, и нет. Но так вот они и сосуществовали, проживая на разных материках и в разных временных измерениях. Пожалуй, не было бы меня, эти мачо и близко друг к другу бы не приблизились. Я их сводила и склеивала. Все равно как огонь и воду.
Еще раз скользнув глазами по разрешающей табличке, я пересекла улицу наискосок, и, о чудо! дисциплинированные водители начали притормаживать, дожидаясь момента, когда я ступлю на бровку тротуара.
Кажется, это слово (я говорю о тротуаре) первым позаимствовал из французского Александр Блок, а потом уж пошло-поехало. Но вот к улочкам Старого Парижа привыкнуть было сложнее. Они походили на лабиринт из детских головоломок, зигзагом скакали вправо и влево, раздваивались и разбегались лучиками звезды. При этом сами здания напоминали куски неровно нарезанного торта те самые гигантские треугольники, которые я видела с самолета. Теперь я могла потрогать их руками, и я не стеснялась вовсю трогала. О некоторые углы, казалось, можно порезаться такие они были острые.
Еще раз скользнув глазами по разрешающей табличке, я пересекла улицу наискосок, и, о чудо! дисциплинированные водители начали притормаживать, дожидаясь момента, когда я ступлю на бровку тротуара.
Кажется, это слово (я говорю о тротуаре) первым позаимствовал из французского Александр Блок, а потом уж пошло-поехало. Но вот к улочкам Старого Парижа привыкнуть было сложнее. Они походили на лабиринт из детских головоломок, зигзагом скакали вправо и влево, раздваивались и разбегались лучиками звезды. При этом сами здания напоминали куски неровно нарезанного торта те самые гигантские треугольники, которые я видела с самолета. Теперь я могла потрогать их руками, и я не стеснялась вовсю трогала. О некоторые углы, казалось, можно порезаться такие они были острые.