Та самая книга лежала буквально в нескольких сантиметрах от меня. Я даже год издания разглядел. Всего лишь 1939 год! Какая удача! Совсем свежак!
А за эти его непотребства я ему выдам по первое число ремнем-то! батя ученика вновь начал бухтеть. Он у меня сидеть пару ден не сможет!
Словом, книгу я эту не мог упустить. Да чего греха таить, пришлось мне ее утащить.
В другой раз я почти полдня пролежал в лопухах, подслушивая девчачьи разговоры. Если честно, даже предположить не мог, что за бесполезной шелухой в них будет столько полезной и нужной информации! Я, конечно, опух от бесконечных разговоров о каких-то новых и ярких тряпках у бесстыдницы Аленки председательской дочки, о смазливом парне шофере и гармонисте. Но наградой мне стала информация о девчачьих песенниках! Да-да, об этих сшитых вместе и тщательно украшенных обычных школьных тетрадках, куда девчонки записывали понравившиеся им песни, вклеивали яркие картинки и прочее. Я же запал на нечто другое Оказалось, там могли попасться и поистине золотые сведения о местном роднике, о расписании поездов на ближней к селу станции, о ближайших средних и высших учебных заведениях и так далее.
Все это натолкнуло меня на одну мысль, которая поначалу мне показалось лишь интересной. Время же показало, что эта идея оказалась пророческой! Размышляя о сложностях получения информации и трудности передвижения, я задумался о помощниках. «Если уже сейчас я скатился до воровства газет и книг, то что произойдет, когда мне понадобится что-то более серьезное?! Еда, вещи, деньги, оружие, в конце концов?». По-хорошему, эта мысль о помощниках, а может и настоящей команде пришла мне уже давно, но именно сейчас она начала оформляться во что-то более или менее осязаемое. «Сейчас один я точно ни черта не смогу сделать. Для меня вон даже раздобыть газету уже целая эпопея. Чего тут говорить про станцию или про Москву. Значит, мне нужны люди. И думать о них нужно уже сейчас, а не тогда, когда немец нам всем даст пинка под зад».
Знаете, сидение в лопухах оказалось очень эффективным. Если бы, конечно, не муравьи, я бы наверняка додумал тот самый главный ПЛАН до самого конца. «Однозначно начинать нужно с тех, кто ближе всего. А кто это? Правильно, бабуля! Надо ее для начала как-то вербануть». Муравьи кусались все сильнее и сильнее, а шевелиться особо резко было нельзя. Продолжавшие трещать девчонки за свои раскрытые тайны меня определенно бы порвали на множество маленьких медвежат. «Бабка вообще-то крепкий орешек. Такой в КГБ работать. Или как там сейчас все это добро называется? НКВД, точно! С ней придется повозиться Вообще здесь спешить нельзя».
Знаете, сидение в лопухах оказалось очень эффективным. Если бы, конечно, не муравьи, я бы наверняка додумал тот самый главный ПЛАН до самого конца. «Однозначно начинать нужно с тех, кто ближе всего. А кто это? Правильно, бабуля! Надо ее для начала как-то вербануть». Муравьи кусались все сильнее и сильнее, а шевелиться особо резко было нельзя. Продолжавшие трещать девчонки за свои раскрытые тайны меня определенно бы порвали на множество маленьких медвежат. «Бабка вообще-то крепкий орешек. Такой в КГБ работать. Или как там сейчас все это добро называется? НКВД, точно! С ней придется повозиться Вообще здесь спешить нельзя».
Однако, счастливый случай мне все же помог подобрать к ней ключик. Произошло это благодаря одной случайности, на которую я сразу и не обратил внимание Где-то на исходе первой недели, которую я дал сам себе на подготовительный этап по сбору информации о селе и ее жителях, я решил основательно взяться за свою главную проблему молчание. Ведь врач еще в больнице сказал, что с точки зрения физиологии у меня было все в порядке. Значит, мне нужно лишь работать и еще раз работать над своим молчанием.
Вообще-то кое-что я уже умел. Ха-ха! Мычал я прекрасно. Так мычал, что сельские коровы обращали на меня внимание, принимая, по всей видимости, за своего. Вдобавок после первых тренировок о чудо! у меня стали получаться кое-какие слова. Правда, было одно огромное НО! Мое горло очень быстро уставало и после длительных словесных упражнений начинало выдавать одни сплошные хрипы Словом, для прокачивания навыка общения, без которого, в принципе, было не обойтись, будь ты хоть семи пядей во лбу, я начал каждый вечер тренироваться разговаривать. Проделывал я все это скрытно, таясь от своих новых родственников.
В тот вечер, когда проблема с бабулей наконец-то начала разрешаться, я, как и обычно, забрался в дальнюю часть двора. Здесь у задней бревенчатой стены дома я уже успел в высокой крапиве вытоптать небольшой пятачок, где, собственно, и расположился. За несколько вечеров у меня уже сложилось несколько упражнений, с которыми я и работал.
Лы-ы-ы-ы-ы-ы, негромко пытался я рычать, чтобы зазвучала буква «р». Л-ы-ы-ы-ы-ы-ы. Челт! Не идет Лыцаль, лыцаль, лано, лов, говорил я, растягивая слова, но все равно ничего не получалось. Челт! Челт! Плоблема
Помучившись так с полчаса, меня вдруг осенило. «Стоп! Что это я пыркаюсь? Помнится, как-то наш всеми любимый доктор Малышева говорила про работу логопедов Чего уж она там трындела-то?» Перехваченные когда-то с экрана телевизора фразы вспоминались с трудом. «Кажется, логопеды советовали в таких случаях говорить распевно или просто не париться и петь. Точно! Они советовали петь!» Я обрадованно потер руками. Что ни говори, а наука должна просто обязательно помочь в таком вопросе!
«Сейчас, сейчас, мы что-нибудь затянем». Я потоптался на своем пятачке, окруженном высоченной крапивой, но в голову ничего не шло. «Бь, уж не киркоровское ли гуано затянуть? Хотя Цвет настроения синий вроде и ничего». Как на грех, ничего адекватного не припоминалось. Там, в своем времени, я не был особым меломаном, хотя в машине многое и приходилось слушать. «Дожил Нужно петь, а ничего не идет в голову!»
В конце концов я нашел песню, а точнее, меня нашла песня. Если честно, в тот момент я с чувством хлопнул себя по лбу, не понимая, и как я раньше не додумался до этой единственной песни. А, по-хорошему, какая еще песня должна была мне вспомниться в преддверии тяжелейшей в истории страны войны?! Только одна, и называется она «Священная война»!
Боже, как я пел! Я не пел, я жил этими словами! За каждым звуком великой песни перед моими глазами вставали лица сгоравших в танках советских танкистов, вгрызавшихся в противотанковых рвах в мерзлую землю женщин, орущих от диких перегрузок пилотов, встававших во весь рост под пулеметные очереди советских пехотинцев Едва речитативом я начал напевать первые слова песни, как буква «р» чудесным образом начала звучать. И с каждым новым разом она звучала все четче и четче.
Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною
С проклятою ордой!
В какой-то момент слова песни-марша, песни-клятвы, песни-призыва я уже пел в полный голос. Правда, голос этот был нетвердым, напоминающим детский и писклявым, однако напор и мощь песни все равно чувствовались
БАМС! Вдруг с силой хлопнула дверь нашей избушки! Я тут же заткнулся и нырнул в самую гущу крапивы, откуда прекрасно просматривалось наше крыльцо. «Вот же старая карга! Я, дурень, и не заметил, как она вернулась». Прямо перед входом, что-то бормоча себе под нос, лежала бабуля. Корячась, она крепко обнимала какой-то сверток, в котором я, к своему изумлению, узнал оклад ее самой оберегаемой иконы «Владимирской Богородицы». «Чего это она?» Высунувшись из крапивы, я с изумлением следил за ней. «Она же с этой иконы буквально пылинки сдувала, а тут куда-то тащит ее Подожди-ка, она чего-то там бормочет». Я по-пластунски, осторожно отодвигая стебли крапивы, пополз в ее сторону.
БАМС! Вдруг с силой хлопнула дверь нашей избушки! Я тут же заткнулся и нырнул в самую гущу крапивы, откуда прекрасно просматривалось наше крыльцо. «Вот же старая карга! Я, дурень, и не заметил, как она вернулась». Прямо перед входом, что-то бормоча себе под нос, лежала бабуля. Корячась, она крепко обнимала какой-то сверток, в котором я, к своему изумлению, узнал оклад ее самой оберегаемой иконы «Владимирской Богородицы». «Чего это она?» Высунувшись из крапивы, я с изумлением следил за ней. «Она же с этой иконы буквально пылинки сдувала, а тут куда-то тащит ее Подожди-ка, она чего-то там бормочет». Я по-пластунски, осторожно отодвигая стебли крапивы, пополз в ее сторону.
Наконец в ее бормотаниях я что-то стал различать.
Ой, что же это тако? Матерь Божия шептала бормотала бабуля, бережно укутывая полураскрытую икону. Заговорила Боженьки мои, чудо-то какое Дождалась, боженьки мои, дождалась, было слышно, как она начала всхлипывать. Богородица заговорила Плохое что-то пророчит. Темную орду пророчит Надо скорее к матушке Фросе бежать Боженьки мои Что же это тапереча будет?
Расслышав, что это она там бормочет, я немного прифигел. «У бабули что, шифер поехал? Какая еще Богородица? Какая там темная орда? Мать его, да это же» Меня аж пот с головы до ног пробил от пришедшей в голову мысли. «Это что же получается, бабуля приняла мое пение за голос Богородицы?» Резко вскочив, я подбежал к стене избы, где несколькими минутами ранее занимался своими тренировками. «Черт побери! Отдушина в стене! Мать ее» Прямо в бревенчатой стене избы располагалось отверстие примерно с кулак взрослого человека. «Вот это я дал! Бляха-муха! У нее же от всего этого мозги могут набекрень съехать Она ведь совершенно искренне верит!» В этот момент меня осенило! «Вот же он, ключик! Черт меня дери, это же самый настоящий золотой ключик И как бы это ни было гадко, но я должен буду это использовать в своих целях. Иначе я мы все здесь сдохнем под немецкими танками».
Глава 4. Попытка не пытка
Интерлюдия 4с. Старая Падь
Мимо покосившейся изгороди, собранной из кривых жердей, прошмыгнула сгорбленная фигура. У входа в покосившуюся избенку, с крыши которой свисали космы побуревшей соломы, она на мгновение задержалась, поправляя темный платок.
Низенькая дверь со скрипом отворилась и пропустила старушку внутрь избы, в темноте которой играли лишь несколько крошечных огоньков.
Кто там еще на ночь глядя? из глубины комнаты раздался скрипучий надтреснутый голос. Матрен, ты это?
Хозяйка дома, тайная схимонахиня Ефросинья, одна из монахинь Серафимо-Дивеевского монастыря, разогнанного большевиками еще несколько десятилетий назад, приподняла лампадку с оплывшей свечкой повыше.
Я, матушка Фрося, я, на освещенный кусочек земляного пола, едва прикрытый соломой, вышла сухонькая бабулька, «божий одуванчик», крепко сжимавшая какой-то сверток. Я, дура, тебя на ночь тревожу с вестью