А что я должна знать? Борь, давай без шарад, голова и без того раскалывается.
Да что рассказывать-то? Если ты не сливала инфу Воронову, значит, у него открылся третий глаз.
Мне не до шуток, Кудинов! Не сдержавшись, Вера повысила голос.
Мать, ты меня точно не разыгрываешь? интонация Бориного голоса от насмешливо-ироничной скатилась к просящей. Он будто хотел услышать от Веры нечто такое, чего она никак не могла знать, а значит, и сказать ей было нечего.
Если ты сейчас же не объяснишься, я положу трубку.
Можно я приеду? По телефону долго объяснять.
Не надо. Вера не хотела обижать Борьку, но и видеть его сейчас не хотела тоже. Вдруг я еще заразная? Давай завтра. Договорились?
Договорились, легко согласился он. Только его завтра все равно не будет.
Зато будешь ты.
Да ну тебя. Вере не нужно быть экстрасенсом, чтобы знать Боря в этот момент улыбнулся.
Она нажала кнопку отбоя и сложила руки на коленях. Тело бил озноб, сердце колотилось так, будто готовилось к мировому рекорду по количеству ударов. Болезнь дала ей передышку, однако не отступила и напоминала о себе неприятными симптомами.
Чтобы не произошло, она не ждала ничего хорошего от завтрашнего дня и хотела, чтобы оно и вовсе не настало завтра.
Тебе нехорошо? Вера не заметила, как подошла мать и теперь смотрела на нее с искренним беспокойством.
Нормально. По работе звонили.
Что хотели?
Попросили выйти.
Мать кивнула и отвернулась к раковине, в которой скопилась грязная посуда.
Я помою, мам.
Не надо. Собирайся лучше на свою работу.
Псих смотрел на Жору, улыбаясь кособоким ртом. Их разделяла решетка и мутное оконное стекло. Наверное, именно поэтому псих казался ненастоящим. Его худое, точно вытянутое тело покачивалось и меняло очертания. То, что Жора принял за болезненную бледность, на поверку оказалось чем-то совершенно иным. Психа будто обесцветили, выкачали из него все краски. Отчего тот стал блеклым и серым.
Он улыбнулся психу в ответ. Тот поднял руку, помахал, чуть склонив голову набок. Жора как загипнотизированный повторил его жест. Внутри все кипело, клокотало, как в жерле вулкана. Он копил злость совсем как рачительный хозяин: холил ее и лелеял. В этом скрывался парадокс: чем больше в нем набиралось злости, тем добрее он казался окружающим. Обычно угрюмый, неразговорчивый санитар в районной психушке, вдруг начинал активно общаться с коллегами, травить пошлые анекдоты, заигрывать с медсестрами. Последние его все равно побаивались. Детина два метра ростом, с квадратной челюстью и почти полным отсутствием шеи, не вызывал в барышнях трепетных чувств.
Да и не нужны они ему: ни чувства, ни барышни.
Жора не желал тратить силы на ухаживания, цветы и прочие бесполезные мелочи, которые так любят женщины. Он подходил к вопросам взаимоотношений полов с позиции силы: кто сильнее тот и прав. Женщина либо подчиняется, либо не о чем ему с такой разговаривать.
Так и жил Жора со своей прямой как жердь жизненной философией. А все, что не вписывалось в привычный порядок вещей, гнул как ему вздумается. В бараний рог гнул, если требовалось.
Псих, стоящий за окном, как раз не вписывался. Значит, придется гнуть, ничего тут не поделаешь.
Побои Жора умел наносить виртуозно, почти не оставляя следов. А те, что все же проявлялись, списывались на буйный нрав самих пациентов. За всеми не уследишь, а полы в больнице кафельные, скользкие.
Он погрозил психу пальцем, после жестом поманил к себе. Тот даже не шелохнулся.
Сам напросился, прорычал Жора сквозь зубы и рванул к выходу.
Далеко паршивец не уйдет, зато ему будет чем заняться после отбоя. Зуд в кулаках нужно было унять, да все случай не подворачивался.
Ключ от главной двери он украл уже давно. Сделал дубликат и хранил его теперь как настоящее сокровище. До сих пор он ни разу ему не пригождался, психи в смену Жоры не разбегались по территории. Да и мало кого в их отделении вообще выводили на прогулку. Безвольные овощи, пускающие слюни, могли не выходить из своих палат месяцами. Вонючие свиньи в грязных робах.
Жора был наполнен непоколебимой уверенностью, и все равно старался усилить злобу, представляя, как псих начнет убегать. Он многое бы отдал, чтобы заставить того побегать. Куда интереснее получить добычу после охоты, а не ту, что сама падает в руки.
Когда-то они от него бегали. Они бегали, а он ловил и сажал их в клетки. Просторные клетки, в которые можно было напихать много добычи. Или то был не он, а кто-то другой?
Жора обхватил голову богатырскими ладонями, сжал из всех сил. Нельзя вспоминать. Воспоминания приносят боль. Он даже не знает его ли это воспоминания.
Возле одной двери, которая ничем не отличалась от десятков ей подобных, Жора остановился. Ноздри его затрепетали, вздулась и запульсировала жилка на высоком лбу. Кулаки сжались против воли.
Как бы он хотел снести чертову дверь с петель, вытащить того, кто прячется за ней и разорвать на куски.
Но снова нет!
Там, за дверью жертва. Он обязательно дождется дня, когда сможет воспользоваться ею, чтобы получить нечто ценное.
Люди давно стали для Жоры трофеями, чьи головы можно было бы развесить на стене в собственном доме. Но он помнил, что нужно действовать осторожно. Иначе те, кто еще недавно помогал ему засовывать человеческое зверье в клетки, засунут в одну из них и его самого.
Ему нельзя в клетку. Он не добыча, он охотник.
Жора хотел бы садануть изо всех сил по ненавистной двери, но вместо этого прижался к холодной древесине щекой, прикрыл глаза и улыбнулся. По седой бороде проползла одинокая слезинка. Он смахнул ее тыльной стороной ладони и быстро зашагал по длинному коридору.
Унылый больничный двор постепенно укрывали такие же унылые весенние сумерки. Вечерний обход закончился, можно было расслабиться и заняться наконец своими делами. Жора аккуратно прикрыл за собой дверь, на всякий случай похлопал себя по карманам, убеждаясь, что ключ на месте и он без проблем сможет вернуться.
Псих не сошел со своего места, торчал истуканом, тупо пялясь на надвигающегося санитара. Но когда их разделяло не больше пары метров, псих неожиданно рванул с места и побежал. Жора едва не застонал от удовольствия. Кто-то свыше услышал его чаяния и исполнил желание.
Он не торопился, психу некуда было бежать, территория надежно отгорожена от внешнего мира, чтобы никто и никогда не смог уйти отсюда по собственной воле.
Я иду искать, наконец выдохнул он, чувствуя поднимающуюся волну возбуждения. Кто не спрятался я не виноват.
И он побежал. В ушах набатом бился пульс. Дышать лучше через нос, раздувая широкие ноздри, выдыхая с облачками прозрачного пара остатки самообладания.
Бежал и видел вокруг не казенный больничный двор с чахлыми деревцами, а густой лес, усыпанный потемневшей прошлогодней листвой и рыжей в черную крапину хвоей. Высокие корабельные сосны устремлялись ввысь и где-то там, в самом верху, среди рваных крон взошла полная луна.
Вот так незаметно наступила ночь.
Выходит, он бежал уже несколько часов, потому как прозрачные сумерки превратились в чернильную тьму.
Жора остановился. Нагнулся, уперев руки в колени, чтобы восстановить дыхание. Осмотрелся. Исчезла больница вместе с ее унылым пейзажем, далеко позади остались стальные ворота, за которые он никак не мог попасть.
Но ведь попал же!
Жора находился посреди леса. Псих стоял в десятке метров от него. С серого лица убогого стерлась дебильная усмешка, в глазах разгорался холодный огонь. Он смотрел на Жору взглядом убийцы.
Жертва и охотник поменялись местами.
Нет. Жора разогнулся, покачал головой. Это все не на самом деле. Меня чем-то накачали, и теперь я лежу на полу в каптерке в луже собственной рвоты. Ты не настоящий!
Это ты ненастоящий, спокойно ответил псих, подходя ближе. Ты перестал быть таковым много лет назад и понимаешь это лучше, чем кто-либо. Посмотри на меня, Жора. Кого ты видишь?
Он хотел, да так и не решился подойти ближе, дотронуться рукой до зеркала, которое кто-то в шутку выставил перед ним. Огромное, высотой до самого неба, оно отражало больничный двор и самого санитара, стоящего посреди него. Вокруг бестелесными тенями бродили психи. Они не приближались, держались на расстоянии. Но он чувствовал кожей, что они его не боятся. Ведь им все равно, что с ними станет.
Жора резко обернулся. За спиной все тот же лес.
Твою мать! он провел ладонью по седому ежику волос. Мне надо проснуться. Бред! Это бред и наваждение!
Ты не спишь, Жора. Псих теперь смотрел его собственными глазами, шевелил его губами и даже пах его перегаром после больничного спирта, разбавленного воняющей хлоркой водой. Ты это я. А я ты.
Хватит! Жора закрыл уши, чтобы не слышать голоса, вещавшего какую-то ересь. Прекрати!
Хватит! Жора закрыл уши, чтобы не слышать голоса, вещавшего какую-то ересь. Прекрати!
Он снова бежал. Сосны вокруг начали меняться. Стройные мачты стволов изгибались, меняли форму, чернели и бугрились уродливыми наростами. Ноги проваливались в трясину, хотя, только что подошвы ступали на твердую землю. Потом ноги и вовсе потеряли опору.
Жора попался в ловушку.
Он тонул, мгновенно увязнув в зловонной трясине почти по пояс. И чем сильнее старался выбраться, пытаясь дотянуться ступнями до дна, которого даже не ощущал, тем глубже проваливался. Пальцы хватались за корни деревьев, которые вдруг оборачивались скользкими змеями, норовившими ужалить. И Жора ослаблял хватку, пока не оказался затянутым в болото по грудь.
Все переменилось внезапно. Ноги все же нащупали опору, можно было наконец оттолкнуться и вылезти, но трясина вдруг оказалась застывшей точно цемент, держа его в каменных объятиях.
Совсем рядом слышалось тяжелое с присвистом дыхание. Жора заозирался по сторонам и увидел бледное лицо подростка. На поверхности торчала его тощая фигура, по пояс провалившаяся под землю. Он скреб ногтями черную землю, силясь подтянуться. У него ничего не получалось, как и у самого Жоры.
Помоги мне, прохрипел подросток. Больно.
На плечо пацана опустился крупный ворон и зыркнул на Жору молочно-белым глазом.
Прочь! Пошел вон! Жора, как мог, размахивал руками.
Ворон же продолжал спокойно сидеть, уставившись в одну точку. Одному дьяволу известно, что задумала проклятая птица и в каких адовых местах побывала, вернувшись абсолютно слепой.
Помоги! Пацан плакал, кривя бледные губы.
От собственного крика Жоре заложило уши. В горле запершило, из груди вырвался надсадный кашель.
Ворон зашелся клекотом, в котором Жоре слышался издевательский смех. Он уже видел эту тварь раньше. Давно, будто в прошлой жизни. И с тех пор каждый день мечтал навсегда забыть о той встрече.