Единственным диссонансом тех монреальских ощущений был вопрос, который американские коллеги задавали мне на катке так часто, что я всерьез начала подумывать, не повернуть ли аккредитационную карточку с надписью «Россия» изнанкой к канадской хоккейной общественности. Потому что у меня не было на него ответа. Но он звучал снова и снова: «Почему ваши игроки не хотят играть за сборную?»
Сказать на это мне было нечего. Ехать в Нагано отказались очень многие по-настоящему легендарные хоккеисты. Вячеслав Фетисов, Игорь Ларионов, Вячеслав Козлов, Сергей Зубов, Александр Могильный, Владимир Малахов, Николай Хабибуллин
Накануне отъезда в НХЛ я тогда позвонила в Финляндию Владимиру Юрзинову. Он много лет работал в этой стране, искренне гордился тем, что ему предложили возглавить сборную, и столь же искренне переживал, что со стороны наиболее титулованных игроков вдруг посыпались отказы. Но мне тренер тогда сказал:
Я не могу осуждать тех, кто отказывается. Кого я должен осуждать? Фетисова и Ларионова? Они великие игроки, поколение победителей. Дважды в Сараево и Калгари одерживали олимпийские победы, чего я никогда не добивался как тренер. И если отказываются от участия в Играх значит, на то у них есть веские причины. Немногие догадываются к тому же, как сложно бывает русским добиться в НХЛ уважения и авторитета. И Фетисов, и Ларионов стали в НХЛ обладателями Кубка Стэнли, выиграли в хоккее все, что можно. Разве справедливо осуждать игрока за то, что он не готов поставить на карту все, что у него есть?
Юрзинов был прав. В свое время, когда наши игроки (Фетисов и Ларионов в том числе) только-только начинали уезжать в НХЛ, Россия, увы, сделала все, чтобы за океаном ее представителей воспринимали как никому не нужных отщепенцев. После чего у канадско-американских хоккейных боссов вставал естественный вопрос: «Почему вы думаете, что здесь вас должны ценить больше, чем дома?»
Соответственно, первые контракты российских игроков, невзирая на былые заслуги, были по сути копеечными. Дело не в деньгах. Но так повелось в НХЛ, что именно сумма контракта всегда определяла ценность человека в глазах окружающих. В немногочисленных интервью уехавшие отчаянно старались скрыть то и дело прорывавшиеся между строк боль и обиду. А что им оставалось делать? Им, поколению победителей?
К тому же за несколько лет российской хоккейной истории и массовой эмиграции всех лучших в НХЛ каждый из уехавших уже слишком привык быть сам по себе. Их отношения с Российской федерацией хоккея были, по сути, отношениями, в которые протест был заложен изначально. Причем демонстративный: «Мы профессионалы, и сами знаем, как нам готовиться!»
Игроки позволяли себе публично обсуждать тренерский состав сборной, планы подготовки, публично подвергать их сомнению, и все это сильно контрастировало с тем, что сама я увидела живьем на примере разных команд в энхаэловской Канаде, где тренер внешне действительно не заботится о дисциплине. Но только внешне. Если на тренировке или, не дай бог, во время игры ты не выполнил установку, то выходить на лед после этого станешь значительно реже. Или чаще, но в фарм-клубе.
Раздрай в национальной команде сильно ударил по имиджу России в сильнейшей Лиге мира. Во всех рекламных бюллетенях, где о России писалось особо (все-таки восемь олимпийских побед на одиннадцати Олимпиадах требовали уважения и пиетета), авторы в то же время слегка пренебрежительно подчеркивали: «Российская сборная вряд ли может считаться национальной командой. Ведь все ее игроки хоккеисты НХЛ».
Вопрос: «Почему они отказываются?» долго не давал мне покоя. Я напрямую спросила об этом Малахова, когда в Монреале большая и довольно разношерстная компания хоккеистов отправилась в выходной день в боулинг, захватив с собой меня и фотокорреспондента. Малахов играть не стал. Сам предложил мне отойти в сторону, в небольшое кафе прямо у игровой зоны. Сам начал разговор:
Я очень хотел поехать в Нагано Но слишком хорошо помнил, как после поражения на Кубке мира нас, игроков, сделали крайними. Мне двадцать восемь лет. В НХЛ осталось играть не так долго. И я больше не хочу переживать подобное унижение, тем более что это сразу ударит по моей репутации в Лиге
Это было, по крайней мере, честно. В самолете на пути в Москву я тогда думала о том, что Юрзинов был абсолютно прав, когда говорил, что не имеет морального права осуждать кого-либо из ветеранов за отказ. Тем же канадцам и американцам Олимпиада представлялась прежде всего грандиозным праздником. Для русских она должна была стать очередной битвой за выживание под энхаэловским солнцем. Потому что в олимпийской сборной им предстояло бы провести от силы две недели. А в НХЛ доживать хоккейную жизнь. Так что ветераны просто не могли позволить себе не думать о том, что победа в Нагано при столь жестком соперничестве весьма проблематична, а поражение вполне может сказаться на репутации не самым лучшим образом. Потому что будет не энхаэловским. А российским.
И все-таки я уже тогда отчаянно переживала за будущую команду. И так же отчаянно верила, что у них все получится. Может быть, это отношение сложилось еще и потому, что, помимо просто хорошо знакомых мне игроков и невероятно симпатичного тренера, за нее предстояло выступить человеку, к которому я уже много лет относилась совершенно по-особому. Павлу Буре
Он был звездой с первого дня своей хоккейной карьеры. В шестнадцать лет в своей игре ничем не уступал профессионалам. В восемнадцать на молодежном чемпионате мира в Анкоридже был признан лучшим нападающим турнира. Через год стал чемпионом мира, выступая за взрослую сборную. В 1991-м, в первый год своего пребывания в НХЛ, Павел получил титул «Новичок года», несмотря на то что появился в составе «Ванкувер Кэнакс», когда пятнадцать первых матчей сезона были уже сыграны. В двух следующих сезонах он забил 120 голов. В третьем сезоне был вынужден пропустить восемь игр из-за травмы, но тем не менее блестяще завершил сезон, забив 46 шайб в 46 заключительных матчах. Журнал Hockey Illustrated писал о нем тогда: «Нельзя не признать, что феноменальный успех Буре заключается не столько в блестящих физических данных, сколько в богатейших семейных традициях, которые он впитывал с самого детства»
За шесть лет, что Буре провел в Ванкувере, он стал для всего города любимым ребенком. Именно ребенком. Даже персональная опека хоккеиста специально приставленным к нему защитником-полицейским Джино Оджиком началась не столько потому, что так принято в НХЛ по отношению к наиболее ценным игрокам, а по причине той, образца 1991 года, внешности Павла. Допустить, что этого хрупкого, с по-детски незащищенным выражением лица паренька будут обижать здоровенные зубры Лиги, не мог ни один здравомыслящий человек. То, что ребенок своей игрой временами наводил на «зубров» панический ужас, в расчет как-то не принималось.
Для меня же он был Павликом, и я понимала, что это отношение навсегда. Слишком хорошо помнила картинку, которую в далеком спортивном прошлом увидела на тренировочном сборе в одном из курортных городов: отец хоккеиста, один из сильнейших спринтеров мира и бронзовый призер мюнхенской Олимпиады Владимир Буре неторопливо идет по аллее с женой Татьяной, а позади них не по-детски серьезный пятилетний Павлик бережно ведет за руку двухлетнего Валерку.
Когда семейство Буре только перебралось в Америку, популярность Владимира была не в пример выше, нежели его старшего сына. Привыкшие все подсчитывать американцы помнили и бронзу Буре-старшего в Мюнхене, и то, что тогда он проиграл всего 0,55 секунды мировому рекордсмену Марку Спитцу, и даже то, что в годы, когда великими плавательными державами считались только две страны, Америка и Австралия, Владимир Буре стал первым спринтером, который заставил мир считаться с Советским Союзом.
Заочное знакомство с хоккеистом у меня тоже начиналось через его родителей. Именно от них я узнала, что плавать их Пашка научился в трехмесячном возрасте, что тренер для него непререкаемый авторитет, что он способен тренироваться до изнеможения, стоически переносит боль и жутко не любит проигрывать. По этим рассказам в моем представлении рисовался портрет этакого хоккейного супермена, но, когда в 1995-м мы наконец были представлены друг другу в Москве Владимиром, Павел вдруг поднял на меня глаза и с неподдельным любопытством абсолютно по-детски спросил: «Скажите, а когда в воду прыгаешь неудачно, то очень больно бывает?»
А в 1997-м в Ванкувере мы чуть было не поссорились. Одним из редакционных заданий той командировки был репортаж о жизни Буре в Канаде. Мы заранее договорились, что приедем к Павлу домой в выходной день сразу после очень ответственного матча его команды с «Нью-Йорк Рейнджерс», но ту игру «Ванкувер» проиграл. И, спустившись в раздевалку, я вдруг увидела устремленный на меня остановившийся взгляд совершенно чужого человека.
Какая договоренность? холодно переспросил Буре. Не помню, чтобы я давал согласие. И вообще я не имею права приглашать журналистов домой. Тем более для съемки. Этими вопросами у нас ведает менеджер. Обратитесь к нему
Признаться, я оторопела.
Паша, я понимаю, что ты расстроен, но у нас остался в Ванкувере всего один день
Он вновь поднял глаза:
Я? Расстроен? С чего вы взяли, что я расстроен? У меня все замечательно. Мне очень понравилась игра
Мои обида, ярость и отчаяние оказались настолько сильны, что я не стала сдерживать сарказм:
Какая договоренность? холодно переспросил Буре. Не помню, чтобы я давал согласие. И вообще я не имею права приглашать журналистов домой. Тем более для съемки. Этими вопросами у нас ведает менеджер. Обратитесь к нему
Признаться, я оторопела.
Паша, я понимаю, что ты расстроен, но у нас остался в Ванкувере всего один день
Он вновь поднял глаза:
Я? Расстроен? С чего вы взяли, что я расстроен? У меня все замечательно. Мне очень понравилась игра
Мои обида, ярость и отчаяние оказались настолько сильны, что я не стала сдерживать сарказм:
Извини Я совсем забыла, что ты сделал две результативные передачи
Спустя полтора часа, когда мы с фотографом наконец добрались до отеля, поужинав по дороге в одном из ресторанчиков, оказалось, что телефонный автоответчик в моем номере непрерывно мигает красной лампочкой. Я сняла трубку, нажала на кнопку громкой связи.
Это Павел, раздался знакомый голос. Я не успел вас догнать на катке. Я дома завтра. Весь день. Вы можете подъехать в любой момент, когда вам будет удобно. Я пришлю машину, куда вы скажете. Позвоните мне. Пожалуйста