Однажды мне в руки попал другой журнал. Это не была новинка, но я никогда прежде его не замечал. Журнал назывался «Пилот». Стиль, сами истории и рисунки были скорее для взрослых, но меня там особенно привлекли два героя: Валериан и Лорелин, пространственно-временные агенты. Уже одно заглавие было приглашением к путешествию. Покинуть эту планету, открывать удаленные и прекрасные миры, открыться чему-то новому, выходящему за пределы обыденного Мои восемь квадратных метров превратились в бесконечность, а Лорелин стала первой женщиной, в которую я влюбился. Крестьянка в XI веке, перенесенная в век XXV, она была умна, непосредственна, бесшабашна и обладала природной красотой, без комплексов. Это она правила бал. Валериан лишь следовал за ней, ошеломленный живостью своей спутницы. Эта женщина мне нравилась, и я с нетерпением ждал четверга. Едва «Пилот» появлялся в киоске, я покупал свежий номер и на всех парах несся на cедьмой этаж, в нашу комнатку для прислуги.
Там я аккуратно откладывал журнал в сторону, делал мои домашние задания, потом устраивался поудобнее, чтобы насладиться чтением. Я перелистывал страницы медленно и осторожно, чтобы продлить удовольствие. Вспоминая об этом, я понимаю, что то была кульминация недели, моя отдушина. Несколько часов, проведенных в космосе, помогали мне выдержать целую неделю на земле. Но не только Валериан привлекал меня в «Пилоте»: я открыл там также Готлиба и его очищающий юмор. Ему я обязан своими первыми приступами бешеного смеха. Там был также и воображаемый мир Филемона[17], потерявшегося на «А» в Атлантике, а также Астерикс и Обеликс, ни одного приключения которых я не пропускал. Но я не мог остановить полет моей фантазии, и приключения героев частенько выходили за пределы пузырей, в которых они были заключены.
Там я аккуратно откладывал журнал в сторону, делал мои домашние задания, потом устраивался поудобнее, чтобы насладиться чтением. Я перелистывал страницы медленно и осторожно, чтобы продлить удовольствие. Вспоминая об этом, я понимаю, что то была кульминация недели, моя отдушина. Несколько часов, проведенных в космосе, помогали мне выдержать целую неделю на земле. Но не только Валериан привлекал меня в «Пилоте»: я открыл там также Готлиба и его очищающий юмор. Ему я обязан своими первыми приступами бешеного смеха. Там был также и воображаемый мир Филемона[17], потерявшегося на «А» в Атлантике, а также Астерикс и Обеликс, ни одного приключения которых я не пропускал. Но я не мог остановить полет моей фантазии, и приключения героев частенько выходили за пределы пузырей, в которых они были заключены.
Мама наконец решилась отвести меня в кино, и мы пошли в зал по соседству, чтобы открыть для себя «Книгу джунглей» некоего Уолта Диснея[18]. Это был мой первый шок от кино. Цвет, музыка, ритм, юмор, изобретательность: все это меня потрясло. Особенно история маленького девятилетнего мальчика, брошенного родителями и спасенного животными. Уолт снял этот фильм для меня, это очевидно.
На выходе из зала я молчал. А когда пришел домой, лег и расплакался. И так было целую неделю. Я спал на полу, и мне хотелось, чтобы за мной пришли пантера и медведь. И невозможно было забыть крупный план с глазами этой маленькой восхитительной индианки. В мгновение ока она воплотила собой саму женственность, о существовании которой я еще не знал.
Возвращение к обычной жизни было долгим и мучительным.
Париж постепенно успокаивался, и учебный год незаметно подошел к концу. В то лето не было ни Пореча, ни Греции. Итак, мои родители разошлись навсегда. На самом деле они развелись уже давно, но не удосужились мне об этом сообщить.
Если Франсуа, любовник моей матери, еще не проявился, то Кэти уже стала существенной частью жизни моего отца. Он взял меня с собой на пару недель отпуска в Сен-Тропе.
Отец все время проводил со своей бандой, а Кэти с сестрой и подружками. Соответственно, мне было сложно разобраться в ситуации. Я не знал, кем доводится Кэти отцу, хорошей подружкой или кем-то еще. Отец глушил рыбу, а Кэти, как могла, меня избегала. Она была очень молода и не знала, как себя со мной вести. Когда смотрела на меня, она видела только мою мать.
Я не вполне понял, что это были за каникулы. Сен-Тропе большой город с пляжем. В моем понимании одно с другим несовместимо.
Друзья отца вели разгульную жизнь и вставали в полдень в тот час, когда я уже собирался поджарить свой утренний улов. В его банде была и Нани, лучшая подруга моей матери, которой хватило одного лета, чтобы стать лучшей подругой Кэти. У матери эта травма осталась на всю жизнь.
Моя досада была, конечно, заметной, поэтому отец неожиданно взял меня с собой покататься верхом. Конным клубом служила квадратная лужайка у самой дороги, напротив торгового центра. Приманка для туристов, одним словом.
Мне привели лошадь, которая напоминала мула, брошенного ярмарочным артистом. Я поставил ногу в стремя и сел в плохо закрепленное седло, которое тут же сползло, и я сломал руку, упав на камень. Конечно, я закричал. Лошадь испугалась и ударила меня копытом по той же руке. Локоть у меня стал сгибаться в противоположную сторону. Я даже не мог вытянуть руку. Джеки подбежал и резким движением вправил мне локоть.
Вторая неделя отдыха с отцом проходила в больнице. Рука была сломана в трех местах, и я был в гипсе от плеча до запястья.
Больше я никогда в жизни не садился верхом на лошадь.
5
Как и у всех остальных учеников, мое обучение в школе в Тюрго было аннулировано, и мне предложили вновь пойти в шестой класс. У мамы было свое мнение на этот счет. Мы переехали в Сен-Мор-де-Фоссе, и мне нашли место в пятом классе частной школы. На полном пансионе.
Мама нашла нам маленькую двухкомнатную квартирку недалеко от вокзала, но также недалеко от Франсуа, семейству которого принадлежал большой дом на берегу Марны, правого притока Сены. Меня отдали на полный пансион, хотя от дома до школы было двадцать минут пешком. Смысл этого решения от меня ускользает.
Мой новый лицей был гораздо скромнее, чем Тюрго. Маленький дворик, окруженный одноэтажными зданиями. Я был все таким же плохим учеником, но это было уже не так заметно, поскольку за обучение в нем заплатили родители всех двоечников Иль-де-Франс. Все преподы были страшно скучными, кроме преподавательницы французского, хорошенькой брюнетки, пышнотелой, лет тридцати, которая всегда ходила в юбке и чулках. У нее была привычка, чтобы привлечь внимание учеников, сидеть на столе, поставив ноги на стул, позволяя всем видеть ее белье. Некоторые старшеклассники хвастали, что они с ней перепихнулись.
Мой новый лицей был гораздо скромнее, чем Тюрго. Маленький дворик, окруженный одноэтажными зданиями. Я был все таким же плохим учеником, но это было уже не так заметно, поскольку за обучение в нем заплатили родители всех двоечников Иль-де-Франс. Все преподы были страшно скучными, кроме преподавательницы французского, хорошенькой брюнетки, пышнотелой, лет тридцати, которая всегда ходила в юбке и чулках. У нее была привычка, чтобы привлечь внимание учеников, сидеть на столе, поставив ноги на стул, позволяя всем видеть ее белье. Некоторые старшеклассники хвастали, что они с ней перепихнулись.
На киноафишах был «Механический апельсин», а во всех разговорах секс. Во дворе я держал ушки на макушке, чтобы понять, о чем речь, а училка проходила мимо в юбке с расстегнутыми пуговицами и на высоченных каблуках. Глубокое декольте уже в апреле открывало нашим взорам кружева ее бюстгальтера. Это мое первое воспоминание о выставляемой напоказ сексуальности. Конечно, я видел сотни девушек в купальниках на пляже в Порече, но никогда не воспринимал и даже не ощущал в этом ничего сексуального. Эта преподавательница, элегантная и чувственная, что-то во мне пробудила. У меня не было никакого представления о том, как это бывает, но теперь я знал, что есть целый мир, который мне предстоит открыть.
На полном пансионе были человек тридцать, мы жили по трое в одной комнате. Среди нас было много иностранцев, сыновья дипломатов, которые застряли здесь на год или два. Судя по мокасинам с кисточками, некоторые были из богатых семей.
На нижнем этаже был черно-белый телевизор. Если опустить в щель монету в один франк, телевизор включался на пять минут.
Я помню один футбольный матч, «Сент-Этьен» против мюнхенской «Баварии», когда мы по очереди стояли на стуле с монеткой наготове, чтобы не упустить ни одной секунды матча. Понятно, что в решающий момент экран телевизора потух, и все так завопили, что дежурный по комнате опрокинул стул на пол. Одним махом мы погрузились во тьму, и в комнате возник дикий беспорядок. Когда же телик опять заработал, немцы, воспользовавшись моментом, забили нам гол. Так обычно и бывает.
По средам делать было особо нечего[19], и я занимался на стадионе «Шерон», прямо напротив лицея. Там один парень тренировался в прыжках в высоту. Он прыгал как-то смешно, можно сказать, наоборот.
Это называется фосбери-флоп[20], сказал мне парень, который готовился к чемпионату Франции. Хочешь попробовать?
Парень был увлечен, и ему доставляло удовольствие передавать мне свое искусство. Взять бы с него пример моим учителям. Так каждую среду я стал прыгать в высоту, не записываясь в секцию, никак не оформив это юридически, просто я и он. Однако телосложение дровосека сделало для меня недоступной эту науку, и тем не менее благодаря удачно выбранному моменту и энтузиазму моего нового приятеля я одолел планку в 1,65 метра в то время это было выше моего собственного роста.
По выходным я часто ездил к бабушке Маргарите. Вначале я заходил за ней в магазин. Она работала старшей продавщицей в магазине одежды на авеню Бурдонне. Собственницей магазина была старая буржуазка, согнувшаяся под тяжестью своих украшений. Она до такой степени не доверяла банкам, что предпочитала все ценности носить на себе. Лицо у нее было гладкое и очень сильно напудренное. Зато возраст выдавали руки, похожие на кору старого дуба. Мне казалось, что ей приставили чьи-то чужие руки, столь вопиющей была разница с лицом.
Маргарита мне тогда объяснила, что владелица магазина аристократка, что я не могу вульгарно пожимать ей руку в знак приветствия. И научила меня целовать даме ручку. Потом она показала, как правильно вести себя за столом, как выбирать столовые приборы и вытирать рот, прежде чем начать говорить. Много лет она учила меня хорошим манерам и всему тому, что с ними связано. Она дала мне то, что отказывался воспринять мой отец. Любого другого пацана наверняка бесили бы все эти церемонии ушедшей эпохи, но мне нравилось. Во мне была эмоциональная дыра, и я был согласен на то, чтобы в нее бросали все что угодно.