Все уже написано до меня
«О Блоке я, например, не думаю, что он был умный человек и поэтому из ума мог что-то предсказывать. Он был абсолютно гениальный музыкальный инструмент, настроенный, как сейсмограф, на какие-то сдвиги, движения, происходящие в недрах сознания, души. <> Он сделал себя сейсмографическим инструментом для измерения колебаний внутренней почвы всей европейской культуры». Мераб Мамардашвили сравнивает Блока с измерительным инструментом, подсказывая нам способ существования писателя в мире: до тебя написана бездна книг, снято столько же фильмов, но жизнь продолжается, и в ней происходят перемены. Все двигается, меняется, перерождается, обнуляется и сегодня уже не так, как вчера. Вспомните, что еще совсем недавно мы и представить себе не могли, что самолеты перестанут летать, границы закроются и человечество поработит вирус. Но это произошло, и надо адаптироваться.
А значит, то, что было до, не имеет значения. Вы уникальный прибор, вы фиксируете то, что происходит прямо сейчас и будет происходить в будущем. Вы чувствительная антенна, которая ловит радиоволну, и ваша задача передать звук чисто. Вы тот самый фильтр, через который люди процеживают хаос, чтобы получить ценные крупицы космоса смысла, чтобы понять структуру, увидеть связь причин и следствий. Еще ничего не написано, все впереди.
А значит, то, что было до, не имеет значения. Вы уникальный прибор, вы фиксируете то, что происходит прямо сейчас и будет происходить в будущем. Вы чувствительная антенна, которая ловит радиоволну, и ваша задача передать звук чисто. Вы тот самый фильтр, через который люди процеживают хаос, чтобы получить ценные крупицы космоса смысла, чтобы понять структуру, увидеть связь причин и следствий. Еще ничего не написано, все впереди.
Это не мое призвание, потому что если бы это было мое призвание, писать было бы так же легко, как и дышать
Расскажите это Густаву Флоберу. Как известно, он считал удачным днем только тот, когда удавалось придумать хотя бы одну хорошую фразу. «Жизнь я веду суровую, лишенную всякой внешней радости, писал Флобер, и единственной поддержкой мне служит постоянное внутреннее бушевание, которое никогда не прекращается, но временами стенает от бессилия. Я люблю свою работу неистовой и извращенной любовью, как аскет власяницу, царапающую ему тело. По временам, когда я чувствую себя опустошенным, когда выражение не дается мне, когда, исписав длинный ряд страниц, убеждаюсь, что не создал ни единой фразы, я бросаюсь на диван и лежу отупелый, увязая в душевной тоске».
А лучше всего расскажите это Симеону Столпнику, который 37 лет простоял на столпе хотя делать это было нелегко, неудобно и, прямо скажем, мучительно. Страдания испытывает и Марина Абрамович, перформер, художник, мастер искусства выносливости.
Если пишется вам легко и приятно, то вы завернули куда-то не туда: скорее всего, придется все переписать. Легко может быть только совсем недолго, когда вы хорошо разогрелись и вошли в ритм работы. Остальное же время вы должны ясно слышать скрип заржавевшего механизма это правдивый признак качественной работы. Для любителей физкультурных метафор: легко и приятно приседается со штангой? Значит, это не ваш вес. Нагружайте штангу больше, иначе пользы от таких занятий будет мало.
Нет вдохновения
Вдохновение это наебка.
«Все вдохновение, утверждал Флобер, состоит в том, чтобы ежедневно в один и тот же час садиться за работу». То состояние потока, которое можно назвать вдохновением, зависит только от вас это ваша задача организовать себе такое рабочее состояние. Более того, вдохновение должно стать вашей привычкой, ежедневной рутиной.
Ингмар Бергман, задумывая сценарий «Фанни и Александр», вдохновлялся творчеством Гофмана и Диккенса. Звучит так, будто он ждал, когда же волшебный импульс от прекрасной литературы проникнет к нему в душу. Но все было совсем не так: Бергман, тяжело переживая гнет судебного разбирательства по поводу неуплаты налогов, жил в Мюнхене. Депрессия становилась все жестче, он записал в дневнике: «Мой страх и действительность, его вызывающая, становятся просто несоизмеримыми». Чтобы выжить, он поставил себе задачу написать новый сценарий. И нашел чем вдохновиться, организовал себе вдохновение.
Как-то я посмотрела реалити-шоу о тех, кто отсидел в тюрьме их пытались подготовить к нормальной жизни. Обычное шоу на выбывание победителю доставался автомобиль. Так вот, к нормальной жизни не удалось вернуть никого, несмотря на помощь, мотивацию, спортивный интерес через короткое время после шоу все вернулось на круги своя. Например, парень мечтал работать железнодорожником, но в училище не берут бывших зэков. И вот организаторы шоу с большим трудом устраивают его туда учись, меняй жизнь. Но парень бросает учебу на третий день и бомжует. Победитель продал свою машину, чтобы купить наркотики, и вот-вот снова сядет. И все так. То есть, оказывается, найти себе новую колею колею, в которой у тебя будет работа, машина и не будет тюрьмы непросто. Человеку недостаточно знать, КАК: что-то в его голове мешает ему жить по правильному алгоритму. Он не находит в себе сил поменять одну привычку (совершать преступления, принимать наркотики, сидеть в тюрьме) на другую (учиться, работать), а ведь только привычка меняет жизнь. Это касается не только бывших зэков, а вообще всех, иначе мы бы достигали целей молниеносно: больше бы зарабатывали, стройнели, бросали курить и пить, побеждали в IronMan, знали языки и прочее.
Тот же механизм работает в начале писательского пути: превратить творчество в привычку крайне непросто. Допустим, человек твердо решил стать писателем. В принципе, все доступно: тысячи книг по мастерству, семинары, онлайн и офлайн-школы. Но однако же не пишется. Что мешает? Мешает твоя собственная колея, из которой ты не можешь выбраться. Модельера Рика Оуэнса спросили, как иметь такое же тело, которое имеет он в свои 59 лет? Да, Рик Оуэнс красавчик и атлетически сложенный человек, с которым многие мечтали бы заняться сексом. Он ответил, что для этого нужно тренироваться каждый день на протяжении 20 лет и при этом делать по крайней мере 100 приседаний. И любить эту рутину.
Тот же механизм работает в начале писательского пути: превратить творчество в привычку крайне непросто. Допустим, человек твердо решил стать писателем. В принципе, все доступно: тысячи книг по мастерству, семинары, онлайн и офлайн-школы. Но однако же не пишется. Что мешает? Мешает твоя собственная колея, из которой ты не можешь выбраться. Модельера Рика Оуэнса спросили, как иметь такое же тело, которое имеет он в свои 59 лет? Да, Рик Оуэнс красавчик и атлетически сложенный человек, с которым многие мечтали бы заняться сексом. Он ответил, что для этого нужно тренироваться каждый день на протяжении 20 лет и при этом делать по крайней мере 100 приседаний. И любить эту рутину.
И все-таки иногда бывает такая вспышка, которую можно назвать словом «вдохновение»: когда мозг давно трудился, пытаясь сопоставить, понять смысл, почувствовать будущее и внезапно пазл складывается. Так случилось с Менделеевым, когда он увидел свою периодическую таблицу во сне. Так было написано стихотворение «Заблудившийся трамвай» Гумилева: он просто шел ночью по улице, не спав, в расстроенных чувствах, и строчки сами пришли к нему. Но они бы никогда не пришли, и таблица Менделееву никогда бы не приснилась, если бы до момента озарения не было периода напряженной работы мозга.
Об этом хорошо рассказал поэт и художник Дмитрий Пригов: «Когда я стал осмысленно заниматься сложением стихов, <> я переписывал их в тетрадь. Потом у меня появилась идея: было бы неплохо писать по одному стихотворению в месяц. Дальше пошло повышение нормы три, пять, семь, десять. Плюс к этому я должен был каждый день рисовать. Так маховик и раскручивался. Но маховик был технической частью проблемы. Тогда же я понял, что только беспрерывное письмо позволяет найти что-то новое. Когда человек пишет редко, он практически обречен писать одно и то же. Самые интересные мои сборники и ходы были как бы случайно выловлены мною в непрерывном потоке».
Дмитрий Пригов говорит о создании потока этот поток и можно назвать словом «вдохновение».
Меня будут критиковать, это больно
Первая пьеса Сары Кейн «Blasted» (1995) оказалась в центре крупнейшего театрального скандала: театральные критики назвали ее «отвратительной» и сравнили просмотр постановки с «окунанием головы в помойное ведро».
Вы можете сказать: это Сара Кейн, но в истории литературы не было, наверное, ни одного талантливого драматурга и писателя, на которого бы не обрушивалась критика. «Удивляемся безвкусию и дурному тону, господствующим в этом романе. Выражения: подлец, свинья, свинтус, бестия, каналья, ракалья <> составляют еще не самую темную часть книги. Многие картины в ней просто отвратительны; например, изображение лакея, <> утирание мальчику носа за столом <> и прочее. Не понимаем, для кого автор малевал эти картины! Язык и слог самые неправильные и варварские», так критиковал Греч поэму Гоголя «Мертвые души».
Критик Дмитриев находил в стихах Пушкина «небрежность, употребление слов языка книжного с простонародным без всякого внимания к их значению». С ним соглашался Булгарин: «Мы никогда не думали, чтоб сии предметы могли составлять прелесть поэзии и чтоб картина горшков и кастрюль etcetera была так приманчива». Булгарин травил не только Пушкина: «Что же сделал Гоголь, чтоб прослыть великим писателем? Написал несколько сказок, повестей и рассказов, весьма забавных, начиненных малороссийским юмором, которые могут только рассмешить собранием карикатурных портретов и чудовищных вымыслов. Самое основание сказки Мертвые души нелепость и небывальщина».
Травили даже Флобера, блестящего стилиста! «Впечатление, остающееся после чтения романа Флобера [Мадам Бовари], не есть обыкновенное впечатление: это какая-то смесь отвращения и презрения, чего-то гнетущего, как кошмар, и томящего, как знойный день без капли воды для утоления жажды, чего-то оскорбляющего душу и пугающего воображение. <> Крепок тот, кого не возмутит он до дна души!» писала Евгения Тур. Впрочем, не одну Тур задел роман вскоре после публикации Флобер и редактор журнала «Ревю де Пари» были привлечены к судебной ответственности за «оскорбление морали».
Вы боитесь негативных отзывов на ваш текст, но представьте себя на месте писателя, которого травит огромная государственная машина. Отвратительная грубая критика, клевета, издевательский тон публичных выступлений и выступлений в прессе, суды, отлучение от материальных ресурсов, от работы и заказов, невозможность опубликовать новые тексты все это переживали Зощенко, Пастернак, Ахматова, Булгаков, Мандельштам, Бродский и многие другие.