Вы меня отпускаете? пробормотал Орешников, глядя на собеседника во все глаза. Постойте, так вы вы поняли, что я не убивал?
А я вообще понятливый, ответил Опалин и сам себя возненавидел за эту ненужную, хвастливую, бесцеремонную фразу. Не забудьте дать нам адрес и телефон вашего должника Белюстина для протокола.
Когда Леонид Андреевич, подписав все бумаги и получив пропуск на выход, скрылся за дверью, Петрович не удержался и негромко заметил:
Как хочешь, Ваня, а я бы его все-таки закрыл. Хотя бы до окончания экспертизы, которую делает доктор Бергман
Экспертиза это важно, кивнул Опалин. Но еще важнее ключ.
Какой ключ?
От квартиры Орешникова. Помнишь, он сказал, что у Пыжовой был свой ключ? А в сумочке ключа не оказалось.
Она могла держать его не в сумочке, а в кармане.
За кого ты меня принимаешь? Когда тело нашли на скамейке, не было в карманах никакого ключа.
Петрович откинулся на спинку стула.
Думаешь, грузовик, который видел Орешников
Возможно. Но наверняка ничего сказать нельзя. Мы не можем утверждать, что это именно тот грузовик.
Пыжова убита девятого, Елисеева утром двенадцатого. Выходит, наш шофер стал чаще убивать? спросил Петрович после паузы.
Пыжова убита девятого, Елисеева утром двенадцатого. Выходит, наш шофер стал чаще убивать? спросил Петрович после паузы.
Выходит, так, просто ответил Опалин.
Глава 19. Шестой день
29 апреля в Москве на площади Свердлова открылся большой кинотеатр «Метрополь». В нем три зрительных зала: синий, зеленый и коричневый с общим количеством около 700 мест. Сеансы начинаются каждые полчаса. Зрительные залы стильно меблированы. В залах фойе хорошая вентиляция.
«Правда», 1 мая 1936 г.Как известно, последний день шестидневки является выходным и создан исключительно на радость трудящимся. Однако 24 ноября застало Василия Ивановича Морозова отнюдь не в радужном настроении.
Осенью у него частенько болело левое колено, которое он расшиб аккурат в недоброй памяти 1917 году, когда дворники, в гнилое царское время исправно убиравшие снег и расчищавшие тротуары, стали вдруг почему-то работать спустя рукава. Обычно колено во время перемен погоды начинало ныть, наполняя сердце Василия Ивановича дурными предчувствиями. Он вспоминал о ревматизме, подагре и гангрене и страдал. Чувство юмора в такие моменты отказывало ему напрочь. Зинаида Александровна суетилась вокруг мужа с примочками и совала ему какие-то лекарства, которые он безропотно принимал. Хотя лекарства по его словам не помогали, колено обычно утихало до следующей перемены погоды, и тогда все начиналось сызнова.
Двадцать четвертого ноября шел снег, но колено не болело, словно его подменили. Василий Иванович занервничал. Более того, полностью прошел и начавшийся недавно насморк, который он склонен был принимать за грипп. Василий Иванович занервничал еще сильнее. Интуиция упорно твердила ему, что чудес не бывает. Если судьба даже не считает нужным подстраивать вам мелкие пакости, это может значить только одно: она готовится подложить вам крупную свинью.
И Василий Иванович приготовился принять вызов. С утра он поругался с бабкой Акулиной насколько вообще можно поругаться с человеком, по части сквернословия способным заткнуть за пояс не то что скромного музыканта, а целый оркестр. Силы были неравны, и Морозов потерпел сокрушительное поражение. Но предчувствие говорило ему, что все еще только начинается.
Воздух квартиры номер 51 был как будто наполнен статическим электричеством. Со дня на день ждали войны с Финляндией, и больше всего о ней толковали Ломакины, хотя у отца семейства и Степана имелись заверенные всеми печатями справки о том, что они никогда, нипочем и ни при каких условиях не подлежат призыву, а Евгений был еще слишком мал. Парикмахер Пряничников, человек осторожный, который говорил о политике крайне редко, и то не удержался и заметил: в случае чего в окопы погонят его, Василия Ивановича, Семиустова и электрика, а Ломакины смоются в глубокий тыл и пристроятся там к какому-нибудь складу или магазину.
Как мне надоели эти разговоры о войне! вздохнула Ирина Сергеевна, которая присутствовала тут же, на кухне, и слышала всю беседу. Кстати, котик, мне надо обновить маникюр. Дай мне сто рублей
Василий Иванович выпучил глаза и чуть не поперхнулся. Родионов поглядел на жену парикмахера и отвернулся, пряча улыбку.
Я еще Наде за духи должна отдать, важно добавила Ирина Сергеевна.
На кухню вошла растерянная Доротея Карловна. Оказалось, в комнате госпожи графини неожиданно погасла лампочка. Не будет ли Сергей Федотыч так любезен заменить ее? Доротее Карловне неловко его утруждать, но она до ужаса боится всего, что связано с электричеством. Запасная лампочка у них есть.
Да о чем речь, идемте, ответил Родионов, поднимаясь с места.
Через несколько минут Женя Ломакин заглянул на кухню и, ухмыляясь, сообщил: графиня у себя рыдает так, что слышно в коридоре. Когда Сергей Федотыч вернулся, все обратили внимание на его сконфуженный вид.
Что вы с ней сделали? напустилась на него Таня Киселева.
Ничего, клянусь! поспешно ответил электрик. Я только лампочку поменял По-моему, графиня вообще не любит незваных гостей
Нервы, должно быть, важно уронил Семиустов.
Это слово ничего не объясняет, строго заметила Зинаида Александровна.
Однако на Василия Ивановича слезы графини, которую он почти не знал и видел всего несколько раз, хоть и жил с ней в одной квартире, почему-то произвели крайне угнетающее впечатление. «Столько времени держалась, ни перед кем не клонила головы и хватило визита какого-то болвана-электрика, чтобы она сломалась». Он окончательно укрепился в своей уверенности, что этот день кончится чем-то нехорошим. Но в комнате графини все было тихо, и, очевидно, она больше не плакала, а Родионов ушел к себе и против обыкновения не ставил одну за другой пластинки Вертинского. К Тане Киселевой явился ее кладовщик, и они заперлись. Семиустов в своей комнате включил радио и прямо-таки припал к аппарату, в то время как его жена вязала на спицах. В другой части коммуналки старший Ломакин с карандашом в руках изучал таблицу выигрышных номеров облигаций и делал какие-то сложные подсчеты. Ломакины-сыновья ушли по своим делам, а мать благородного семейства неторопливо поворачивалась перед зеркалом, приставляя к себе отрез материи с крупным рисунком.
Платье или костюм, вот в чем вопрос, бормотала она.
В своей комнате парикмахер ревнивым профессиональным оком изучал фото звезд в иностранном журнале, который принесла одна из клиенток, и даже не обратил внимания, когда жена оделась и вышла. Бабка Акулина у себя пересчитывала запасы и проверяла, не завелась ли где прожорливая пищевая моль. Ничего не подозревая, Василий Иванович вошел в свою комнату и на мгновение ему показалось, что небо рухнуло ему на плешь, потому что он увидел, как его любимая дочь красит помадой губы, стараясь сделать рот сердечком, в то время как мать держала перед ней небольшое зеркало.
Зина! пролепетал Василий Иванович, теряясь. Зина, что происходит?
Вася, не мешай, отмахнулась бессердечная супруга. Не видишь у нее свидание!
То есть как это не мешай? Как не мешай? закричал Василий Иванович и заметался по комнате, хватаясь то за голову, то за бока, то за грудь.
По натуре Василий Иванович был консервативен. Некоторые вещи он еще мог принять скрепя сердце. В конце концов он принял даже власть большевиков, понимая, что с ней не поспоришь, как бесполезно спорить, например, с чумой или со стихийным бедствием. Но дочь младшая любимая которая красит губы помадой, черт побери! нет, с этим Василий Иванович не мог смириться. Все его существо восставало против крашеных губ. Кто угодно, только не Нина!
Сейчас все красятся, добила его супруга. Нельзя же отставать от моды
Василий Иванович взбрыкнул. Решил напомнить об авторитете главы семейства. Возвысил голос, объявив, что запрещает что решительно против что никогда его дочь, и даже попытался в доказательство своих слов стукнуть кулаком по столу. Кулак немедленно заболел. Василий Иванович тихо охнул и повалился в кресло.
Я могу хотя бы узнать его имя? простонал он, пытаясь сохранить лицо.
Кавалером оказался тот самый сыщик из МУРа, Антон Завалинка, который недавно допрашивал его дочь как свидетельницу.
Он всего лишь пригласил меня в кино, сказала Нина.
Куда в кино? спросил отец, обуреваемый самыми мрачными подозрениями.
В «Метрополь». Там три зала И там так красиво!
Нина продолжала щебетать что-то своим милым голоском, а Василий Иванович смотрел на нее и чувствовал, как его дочь, его маленькая девочка, навсегда уходит от него. У нее будет какая-то своя жизнь, отдельно от него, она будет краситься, ходить на каблуках, и другие мужчины может быть, тот же самый Антон заставят ее страдать. О, черт побери!
И Нина ушла, а он окончательно почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег, и жизнь стала ему не мила. Глупая кукла таращилась на него со стопки газет, а Верди на стене ехидно прищурился, словно желал сказать: «Что какая-то помада, косметика это пустяки, дорогой маэстро! То ли еще будет»
В конце концов, заметила практичная жена, пряча помаду и зеркало, сыщик это все же лучше, чем бандит
Василий Иванович тихо застонал и отвернулся.
Вася, сказала Зинаида Александровна серьезно, нельзя с ней обращаться, как с маленькой. Ее это обижает
Вот, вот, мрачно промолвил Василий Иванович, ты на ее стороне, и все против меня.
Он ушел в свой закуток, лег на кровать и демонстративно отвернулся к стене. Василий Иванович был так обижен, что даже отказался от обеда. Впрочем, через десять минут он передумал, но исключительно из уважения к усилиям Зинаиды Александровны и нежелания позволить обеду остыть это ведь невежливо и некрасиво.
После обеда Василий Иванович был по-прежнему намерен дуться на весь свет, но нечаянно заснул, едва прилег на кровать. Зинаида Александровна накрыла его одеялом и на цыпочках удалилась.
Говорит станция имени Коминтерна! бодро заверещал диктор за стеной у Семиустовых. Василий Иванович всхрапнул и проснулся. В окне, как повидло, густела мгла. Некоторое время он соображал, почему лежит одетый, потом все вспомнил и поднялся. Где-то переговаривались негромкие женские голоса, и, выйдя в ту часть комнаты, которую они по-домашнему называли гостиной, Морозов увидел, как Зинаида Александровна и Нина сидят при одной настольной лампе, не зажигая верхнего света. Выражение лица дочери ему инстинктивно не понравилось.