«Господин Дебьенн и господин Полиньи проявляли все большее беспокойство, и нам показалось, будто они хотят о чем-то поведать, о чем-то таком, что сильно их смущает. Прежде всего они спросили нас, знаем ли мы человека, сидевшего в конце стола, который сообщил им о смерти Жозефа Бюке, и после того, как мы ответили отрицательно, еще больше разволновались. Они взяли у нас из рук ключики-отмычки и, внимательно оглядев их, покачали головой, затем посоветовали сделать новые замки причем при соблюдении полнейшей тайны в апартаментах, кабинетах и прочих помещениях, которые мы сочтем необходимым запирать наглухо. При этом они выглядели так странно, что мы со смехом спросили: неужели в Опере есть воры? Они ответили, что есть кое-кто похуже призрак. Мы опять рассмеялись, полагая, что они затеяли какую-то шутку, которой должен был завершиться этот маленький дружеский праздник. По их просьбе мы снова обрели «серьезность», решив войти в такого рода игру, дабы доставить им удовольствие. Они сказали, что никогда не заговорили бы с нами о Призраке, если бы не получили формальный приказ самого Призрака убедить нас проявить любезность в отношении него и предоставить ему все, что он у нас попросит. Однако, чрезвычайно обрадовавшись возможности покинуть места, где безраздельно властвует эта тираническая тень, и разом избавиться от всего, они колебались до самого последнего момента, не решаясь посвятить нас в столь странную историю, к восприятию которой наши скептически настроенные умы вовсе не были подготовлены, но тут известие о смерти Жозефа Бюке сурово напомнило им о том, что всякий раз, как они осмеливались пойти наперекор желаниям Призрака, некое фантастическое или роковое событие живо возвращало их к ощущению полной своей зависимости.
Во время этих неожиданных речей, произносимых тоном строжайшей секретности и чрезвычайной важности, я не сводил глаз с Ришара. Господин Ришар в бытность свою студентом слыл великим шутником, иными словами, в совершенстве владел несметным количеством способов насмехаться над другими: консьержки бульвара Сен-Мишель прекрасно об этом знали. И потому он, судя по всему, буквально наслаждался поданным ему угощением, стараясь не потерять ни крошки, хотя приправа была несколько мрачноватой по причине смерти Бюке. Внимая их рассказу, он с грустью качал головой, и постепенно выражение его лица становилось жалостливым, как у человека, глубоко сочувствующего, ну как же, в деле, оказывается, замешан Призрак Оперы. Я не мог придумать ничего лучшего, как в точности копировать эту отчаянную безысходность. Между тем, несмотря на все наши усилия, под конец мы не выдержали и прыснули со смеху прямо в лицо господину Дебьенну и господину Полиньи. При виде того, как мы без всякого перехода сменили мрачное выражение лиц на безудержную веселость, те повели себя так, будто поверили, что мы тронулись умом.
Однако шутка немного затянулась, и Ришар нерешительно спросил:
Но чего же все-таки хочет этот Призрак?
Господин Полиньи направился к своему письменному столу и вернулся с копией договорных условий.
Договорные условия начинаются такими словами: «Дирекции Оперы вменяется в обязанность проводить спектакли в Национальной академии музыки с должным блеском, приличествующим первой французской лирической сцене», и заканчиваются статьей 98, составленной следующим образом: «Это преимущественное право может быть отменено в случае: 1. Если директор не выполнит распоряжений, предписанных договорными условиями».
Далее следуют распоряжения.
Копия эта была написана черными чернилами и полностью соответствовала той, какая была у нас.
Однако мы заметили, что договорные условия, представленные нам господином Полиньи, содержали in fine[5] один абзац, написанный красными чернилами, причем странным неровным почерком, как будто слова были начертаны кончиками спичек, почерком ребенка, который все еще выводит палочки, не научившись пока соединять их в буквы. В этом абзаце, неправомерно удлинявшем статью 98, говорилось буквально следующее:
«5. Если директор задержит больше чем на две недели ежемесячное вознаграждение, которое он обязан выплачивать Призраку Оперы; вплоть до нового распоряжения месячная плата устанавливается в размере 20 000 франков 240 000 франков в год».
Господин де Полиньи неуверенно показал нам пальцем на этот последний пункт, для нас, разумеется, неожиданный.
Господин де Полиньи неуверенно показал нам пальцем на этот последний пункт, для нас, разумеется, неожиданный.
Это все? Ничего другого он не хочет? с величайшим хладнокровием спросил Ришар.
Ну как же! возразил Полиньи. Еще раз перелистав договорные условия, он прочитал: «Статья 63. Большая литерная ложа справа под номером один резервируется на всех спектаклях для главы государства. Ложа бенуара под номером двадцать по понедельникам и литерная ложа первого яруса под номером тридцать по средам и пятницам предоставляются в распоряжение министра. Ложа второго яруса под номером двадцать семь ежедневно резервируется для нужд префектов департамента Сена и полиции».
И опять в конце этой статьи господин Полиньи показал нам строчку, добавленную красными чернилами: «Ложа первого яруса под номером пять на все представления отдается в распоряжение Призрака Оперы».
После этого нам оставалось лишь встать и горячо пожать руки двух наших предшественников, поздравив их с изобретением очаровательной шутки, лишний раз доказывавшей, что старинная приверженность французов к веселью по-прежнему остается в силе. Ришар счел даже своим долгом добавить, что теперь он понимает, почему господин Дебьенн и господин Полиньи покидают дирекцию Национальной академии музыки. С таким требовательным призраком невозможно больше вести дела.
Еще бы, не моргнув, согласился господин Полиньи, 240 000 франков на дороге не валяются. А представляете, во что может обойтись резервирование для Призрака ложи номер пять на все представления! И это не считая того, что нам пришлось вернуть деньги за абонирование, ужас! В самом деле, стоит ли работать, чтобы содержать какого-то призрака!.. Мы предпочитаем уйти!
Да, подхватил господин Дебьенн, мы предпочитаем уйти! Пошли! И он встал.
Но в конце-то концов, заметил Ришар, мне кажется, вы прекрасно ладите с этим призраком. Если бы у меня завелся такой же обременительный призрак, я без колебаний велел бы его арестовать.
Но где? Но как? воскликнули те в один голос. Мы никогда его не видели!
А когда он приходит в свою ложу?
Мы ни разу не видели его в ложе.
В таком случае сдайте ее.
Сдать ложу Призрака Оперы! Что ж, господа, попробуйте!
С этими словами мы все четверо вышли из директорского кабинета. Никогда в жизни ни я, ни Ришар так не смеялись».
Глава IV
Ложа номер пять
Арман Моншармен написал столь объемистые мемуары, что мы вправе задаться вопросом, особенно в отношении довольно длительного периода его совместного с господином Ришаром руководства театром: оставалось ли у него хоть какое-то время заниматься делами Оперы, а не только рассказывать, что там происходит? Господин Моншармен не знал ни одной музыкальной ноты, зато был на «ты» с министром образования и изящных искусств, немного занимался бульварной журналистикой и владел довольно большим состоянием. Наконец, это был очаровательный человек, далеко не лишенный ума, раз, решившись финансировать Оперу, он сумел выбрать того, кто действительно смог бы принести пользу в качестве директора, и направился прямо к Фирмену Ришару.
Фирмен Ришар был известным музыкантом и галантным мужчиной. Вот портрет, который в момент его вступления в должность дает журнал «Ревю де театр»:
«Господину Фирмену Ришару где-то около пятидесяти лет. Высокого роста, с крепкой шеей, без лишней полноты, он обладает прекрасными манерами, густые волосы подстрижены бобриком, борода под стать волосам, несколько печальное выражение лица с ярким румянцем смягчаются прямым, открытым взглядом и прелестной улыбкой.
Господин Фирмен Ришар очень известный музыкант, искусный специалист в области гармонии, мастер полифонии. Величие вот основная черта его сочинений. Он автор камерной музыки, получившей высокую оценку ее любителей, музыки для фортепьяно, исполненных оригинальности сонат и фуг, а также сборника романсов. Наконец, в «Смерти Геркулеса», которую можно услышать на концертах в консерватории, ощущается могучая эпическая сила, напоминающая Глюка, одного из самых почитаемых господином Фирменом Ришаром мастеров. Однако, обожая Глюка, ничуть не меньше он любит и Пиччини; господин Ришар ничего не упустит. Восторгаясь Пиччини, он преклоняется перед Мейербером, наслаждается Чимарозой, и никто лучше его не сможет оценить неподражаемый гений Вебера. Наконец, в отношении Вагнера господин Ришар готов утверждать, что он, Ришар, первый во Франции и, возможно, единственный, кто его понял».
На этом я заканчиваю цитату, из коей, как мне думается, явствует, что если господин Фирмен Ришар любит, можно сказать, едва ли не всю музыку и всех музыкантов, то и все музыканты обязаны почитать своим долгом любить господина Фирмена Ришара. В заключение этого наскоро набросанного портрета добавим, что господин Ришар был, как принято говорить, человеком властным, то есть обладал прескверным характером.
В первые дни, проведенные компаньонами в Опере, их окрыляло радостное сознание того, что они хозяева столь обширного и прекрасного предприятия, и оба наверняка не вспоминали о весьма забавной и странной истории с призраком, пока не произошло событие, которое доказало им, что шутка если то была шутка продолжается.
В то утро господин Фирмен Ришар явился в свой кабинет в одиннадцать часов. Его секретарь господин Реми показал ему полдюжины писем, которые он не распечатывал, так как на них стояла пометка «лично». Одно из таких писем сразу же привлекло внимание Ришара не только потому, что надпись на конверте была сделана красными чернилами, но еще и потому, что, как ему показалось, он уже где-то видел этот почерк. Вспоминать пришлось недолго: таким же почерком и красными чернилами были странным образом дополнены договорные условия. Он узнал детскую манеру письма палочками. Распечатав конверт, господин Ришар прочитал следующее:
«Дорогой директор, прошу прощения за вторжение в столь драгоценные для вас минуты, когда решается судьба лучших артистов Оперы, когда вы возобновляете важные ангажементы и заключаете новые; и все это с поразительно точным видением, пониманием театра, знанием публики и ее вкусов, авторитетом, который, признаюсь, изумил меня, несмотря на мой немалый опыт.