Собрание стихотворений. Роман в стихах (сборник) - Марлена Рахлина 11 стр.

Едва опомнясь от станка,
от кухни или трепа,
пошла писать твоя строка,
придумывает тропы.

А беспорядок здесь каков!
Какой тут беспорядок!
Меж стульев, рюмок, каблуков,
лирических тетрадок,
среди туманных, но весьма
драчливых убеждений
Ах, беспорядок! Бес ума!
Безвольник и бездельник!

Давайте сами на себя
посмотрим без парада:
назвали мы его «судьба»,
а он был  беспорядок!
И это он  тот самый меч,
расчетливый и ловкий,
которым нам рубили с плеч
невинные головки!
А кто сберег  хранит для шляп
Привыкли, видишь, с детства
ни пить, ни есть, ни размышлять 
все в зеркало глядеться
Уединенья строгий блеск,
задумчивости лупу
подарит ли нам жизнь, о бес 
порядочные люди?
Скорее нет! И старый визг
привычек и приказов
нам вместо слов: остановись,
мгновенье, ты прекрасно!

Пьяный пыл пошел по рожам,
отказали тормоза.
У пророков, у пророчиц
помутневшие глаза.
Гениальность разной масти,
каждый с вечностью на «ты»,
и бунтует пьяный мастер
против пьяной красоты.
Мастер мощен, мастер молод,
рад, что родом из мужчин,
дух его тревожит голод
размышляющих машин,
ну, а дева  просто Ева:
слезы, слабости, белье
И кладет одною левой
каждый под ноги ее.
Я не враг их злого пыла,
ну  и пира, ну  и драк,
было то и это было,
все бывало да не так!

Прошлый век в них, что ли, умер?
Душу отнял бес-фаюм?
Мастер, мастер, где твой юмор?
Остроумец, где твой ум?
Плотный дух валит и душит
слабость  рыжей бородой.

Где ж твое великодушье,
мастер, мастер молодой?
Что есть совесть? Что есть счастье?
Скажешь, песенка стара?
Так зачем по этой части
ты подался в мастера?

Мой друг идет по терниям,
он что-то потерял,
он ходит как потерянный
Ходил и повторял:
«Я что-то потерял?»

Терял он грусть и радость
и много дел и слов,
но как зеницу ока он,
но возле сердца, около,
берег, лелеял разницу
между добром и злом.

Он песни пел доверчиво,
он камни покорял
Но вот однажды вечером
увлекся красноречием
и как-то потерял.

Судите, разве весело
в полете ли, в пути,
без этой малой толики,
вот так, без равновесия
по легонькой, по тоненькой,
по жердочке идти?

Мой друг идет по терниям,
он что-то потерял,
он ходит как потерянный
Ходил и повторял:
«Я совесть потерял?»

Ах, не давайте ризницу
души своей  на слом!
Ах, не теряйте разницу
между добром и злом!

А ларчик просто открывался:
открылся  зазвенел!
Поднимут туши от кроватей,
проснувшись, сто свиней.
Наставят уши, станут слушать,
ворча, залетный звон,
и тут же выплеснут из лужи
визг первобытный свой,
что, мол, приятней, в этом жанре,
звон нежный в кошеле
и что свою свинину жарить
способней в тишине.
Поднимут туши от кроватей,
поколыхают жир

А ларчик просто  открывался,
не мог закрытым жить!

Живет поэт: слегка рассеян,
и светлоок, и чернокудр,
а рядом с ним живут соседи, 
творцы блинов, убийцы кур.

Поэт свои поэмы пишет
единым росчерком пера 
соседи к вечеру чуть дышат
от снеди, съеденной с утра.

Когда же утром, в общей ванной
они встречаются, скользя, 
презреньем и негодованьем
полны их лица и глаза.
Он:  Взамен души в них бес корысти,
           а вместо мудрости  живот!
Они:  Вот голодранец! Без корыта,
           и без кастрюльки  а живет!

Он:  Зачем дано им сердце, руки,
           мозг и божественная речь?
Они:  Вы знаете, он даже брюки
           не снимет перед тем, как лечь!

Он:  Свет человеческий и гордый,
           неужто ты навек погас?
Они:  Опять не гасит свет в уборной
           и забывает в кухне газ!

Два войска проверяют фланги,
высоко головы держа,
и ветер ссоры треплет флаги
непримиримых двух держав.

Нет, хоть убей, не понимаю,
до тупости, до немоты,
как в этом мире, в этом мае
сосуществуем Я и Ты?

Я, полунощник и поденщик
в саду любви и красоты,
и ты  насильник, ты подонок,
растлитель затаенный  ты.
Как в час, когда я рад ребенку,
когда меня ласкает кров,
ты выстригаешь под гребенку
всю жизнь, смывая с пальцев кровь,

и как мои большие руки,
кругом в мозолях от мотыг,
не одолеют той науки:
найти и стиснуть твой кадык!

Слеза замерзает, а то бы
намок задымившийся ворс:
ушел из-под носа автобус, 
до дому одиннадцать верст.

Зачем рукавицей махала,
бежала почти что под ним?
Зачем пожилому нахалу
глазком подмигнула одним?

В потемках дрожит, самолетом
маячит в морозной пыли.
Ах, холодно, жаль самое-то
себя: обсмеяли, ушли.

Пока ты готовишься, горбясь,
обиду и холод терпеть,
твоя подымается гордость
и даже старается петь.
Вот так:
тара-рам, тара-рам, пам,
плевать мне с высокой горы!
А дома зеленая лампа
на столике желтом горит.

А дома мне тапки согрели,
а дома я скину пальто
А скоро, веселым апрелем,
сама я не сяду в авто.

Вот так я иду. И при этом
к тебе, кто несчастен и лыс,
к тебе обращаюсь с приветом:
не злобься, товарищ, не злись,

опять, отлетав и оттопав,
в поход торопись и в полет,
и если ушел твой автобус,
пускай твоя гордость поет.

Я люблю это время, когда
радиатор теплом заструится,
замерцают уютные сумерки,
заморгают глаза тишины.
Я люблю этот вечер труда,
умолканье строки и страницы:
к завершению движутся сутки,
и на всех заготовлены сны.
Я люблю этот час, когда дождь
по асфальту с оттяжкою лупит,
когда мерзлая снежная пудра
заносит твердеющий наст
Никуда-никуда не пойдешь.
Никогда-никогда не наступит
нищета несчастливого утра,
в ненастье влекущего нас.

Знаете вы, как смеются дети?
Просто смеются, радуясь смеху,
радуясь радости, радуясь воле,
птицам, цветам и сиянью солнца,
голосу, топоту и движенью.
Плещутся в ветре. Вдыхают запах
листьев, горячей травы и влаги
и, оглядев удивленным взглядом
светлое лето свое, смеются!

Видели вы, как танцует мошка
в узеньком столбике знойной пыли?
Слышали, как распевает птица,
ввысь устремляясь, за верной песней?
Знаете вы, как смеются дети,
льясь и звеня, воплощая в смехе
радость земли и ее надежду!

Помнишь, тебя разбудил среди ночи
крови и нежности тихий комочек?
В каждый твой мускул и в каждую складку
он проникал так дремотно и сладко.
Помнишь, сплетались в борьбе и усилье
счастья и боли тяжелые крылья.

Билось, терзало, на волю хотело,
тело рвалось из распятого тела.
Помнишь, как вырвалось звонкое тельце,
красное  в белое полотенце.
Миг  и сияет немеркнущей искрой
воля, и вера, и труд материнский.
Пьет он твой сок, твою теплую влагу,
мысль и любовь, и красу, и отвагу,
и расправляет окрепшие плечи
в блеске и в радости сын человечий.
Глянул вокруг  и доволен остался
миром открытым  и вот засмеялся!

Знаете вы, как смеются дети?

Ватный ком на ватный ком,
ручки, ножки круглые
Потрудились мы с сынком,
смастерили куклу.

А теперь мы скажем так
всем друзьям на свете:
начинается спектакль,
приходите, дети!
Все умела, все могла
эта наша кукла:
чай пила и пол мела,
и в ладошки стукала.

И  при ватной голове 
песни пела соло,
как хороший человек,
добрый и веселый.

Наши гости с ней поют,
хлопают, хохочут,
а один из них надут
и глядеть не хочет.

«Разве это кукла?
Это ж просто пугало!»

Не печалься, отойди,
но дружить с ним бойся:
от такого ты не жди
ни добра, ни пользы,
если вырастет большой
и останется такой.

Не утешит никого
и не позабавит,
ничего он своего
людям не оставит.
Так и будет жить весь век,
занятой и пухлый.
Люди скажут: «Человек
или, может, кукла?!»

Шел автобус так и сяк,
солнышко на свете.
Но висит дорожный знак:
«Осторожно! Дети!»

Как кораблик, он поплыл
по волне дорожной,
потому что знак тут был:
«Дети! Осторожно!»

Осторожно! Из пелен
улыбнется с лаской
и возьмет тебя в полон
чистота и слабость.

Осторожно! И пронзит
взгляд живой и синий,
палец тоненький грозит
самой сильной силе.

Осторожно! И правей,
и левее  дети,
все, что делаешь, проверь,
можно лучше делать.
Осторожен будь и смел
днями и ночами:
подрастает смена смен,
суд твой и начальство!

И сквозь солнце, и сквозь мрак
пусть в пыли дорожной
каждый видит тот же знак:
«Дети! Осторожно!»

Ребенка древние глаза,
глаза отцовские и ваши,
их взгляд, дремотный, дымный, важный,
он испаряется скользя.

Улыбки Краски Голоса
исчезли! Рот кривит обида!
Вдруг закрывается обитель.
Спят под ресницами глаза.

Орет, проснувшись, зол и груб.
Бунтует, пленник и хозяин.
Бей кулачонками в глаза им!
Хвать воздух, воду, соску, грудь,
обман, любовь  и сыт на вечер,
и смолкла гневная гроза.
Смеясь, разглядывают вечность
ребенка древние глаза.

В дому моем, как в цирке,
чудя, вертясь, поя,
ах, клоуны-эксцентрики,
потеха вы моя!
Весь день  для трудных странствий,
весь день  от вас вдали,
в неласковом пространстве
от неба до земли.

После своих походов,
изранившись, устав,
вхожу к вам потихоньку,
со смехом на устах,
и шарю: где он, ключик,
чтобы открыть на миг
мир куколок и клюшек,
ваш неподдельный мир.

Забыла я, забыла,
как девочкой была,
какое горе было,
что кукла умерла!
И сколько оснований:
честь, сила и покой 
мир объяснять словами
«хороший» и «плохой».

Была судьба моим вассалом,
и, вплоть до нынешнего дня,
от стольких бед, любя, спасала
неосторожную, меня.
Приняв из мира слов и крови,
из песен тех, что он певал,
о, как тепло родного крова
меня ласкало наповал!
Сквозь ненависть, корысть и ругань,
ни разу не плутая в них,
о, как повсюду нежность друга
меня отыскивала вмиг!
О, как бог радостей семейных,
запутавшись, где свет, где тень,
творил, дыхание замедлив,
глаза и смех моих детей!

Вся, вся в долгах, вся прожитая,
но  хоть потрогай  во плоти,
все жду, все жду, все ожидаю,
когда прикажешь: уплати!
За взглядом моего ребенка
с надеждой, с ужасом слежу
Я отработаю работой!
Собачьей службой заслужу!

Назначь, какая будет плата
(тоской, потерями, трудом),
чтоб брат повсюду встретил брата,
и дом был Мир, и Мир был дом?

Где сугробы-терема,
в блеске трубы рыжие,
и трамваи, и дома,
что белеют крышами?

Где там север ворожит?
Где заночевал еще?
Невозможно больше жить
без зимы, товарищи!

Подождет, помучает
и посыплет тучами,
легкое, летающее,
на ресницах тающее.

Утром выйдешь, весь в тепле 
город в тихой свежести,
в ярком блеске, в дымной мгле,
в радости и в нежности!

Ноги сразу твердые,
тело сразу ловкое,
словно ветер, бодрое,
и как вьюга, легкое.

Рдеют щеки, кровь тая,
жгут глаза лучистые,
и твое второе «Я» 
лучшее и чистое.
Снежным городом идет,
дышит и волнуется,
и сосульку в рот кладет,
пробегая улицу.

Изъезжено, исхожено,
во всей
красе,
стремглав из-под окошечка
летит
шоссе.
Летит шоссе на Киев
и на
Ростов,
а веточки нагие
пришли
в восторг,
что так прекрасен день их,
велик,
высок,
что их листва оденет,
наполнит
сок.
Теплом насквозь пронизаны,
сплетая
взор,
влюбленные,
приникшие, 
во весь
опор!
А волосы щекочут,
летят,
скользят.
 Чего
ты
хочешь?
Нельзя! Нельзя!
 Твой гнев
притворен
и твой
испуг
Окна
притворенного
короткий
стук, 
и мчится
страсть их,
летит,
как смерч,
как сон,
как счастье,
как жизнь,
как смерть.