Собрание стихотворений. Роман в стихах (сборник) - Марлена Рахлина 13 стр.

Рожденные ползать
взлетают  и вниз,
где подлая польза
взывает: вернись!
Где в тесных коробках
напичкан, набит,
тупой и короткий
свирепствует Быт.

Где жизнь как пригожий,
приманчивый грош
Но вот ты приходишь,
гитару берешь

От рук твоих диких,
от злого плеча
стучат ее деки
и струны кричат!

Где пляшем, где плачем,
где песни поем,
и чем мы заплатим,
узнаем потом.

Опальный, опасный
взлетает огонь,
а пастыри  паству
блюдут из окон.

Карболкой заляпана,
гаснет луна.
Как бомба,
Земля
под ногами
у нас!

Я осторожна и не очень
люблю заглядывать во тьму,
но я запомню эту осень,
сестру терпенью моему:

так беспощадны и так кратки,
с печатью знанья и конца,
горят трагические краски
ее отважного лица,

так страстно продолжает повесть,
конец которой всем знаком,
удар дождей ее и посвист
багрово-золотых знамен.

За плотно закрытой, обитой
молчанием дверью души,
с тобой мы столкнулись, обида,
круши мое сердце, круши!

Покажешься маленькой ростом,
покажешься тощей, нагой,
как гаснущую папироску,
тебя я прикрою ногой.
Но снова хватаешь за корни,
все выше ползешь за стволом,
и кормит душа моя, кормит
обиду за красным столом.

Вот нечего жечь тебе, пекло,
и некого бить тебе, бой,
а мне надо жить среди пепла,
который был нежность и боль.

Я вспыхнула в последний раз
бунтом.
Поет, горит, не молк, не гас
будто.
Его вином  мне хлеб залить
пресный,
любовь покорную запить
песней.
Мне оставаться  ей уйти,
горбясь.
Дар одинокого пути 
гордость!
Так нож, сверканием маня,
режет.
Ты не разнежила меня,
нежность.
В душе от кротости, от ласк
мокро.
Как волка ни корми, он в лес
смотрит!

Все голо. Мир, ты нелюбим.
Любимые, вы нелюбимы.
Не надо было голубым,
не надо было мне любым,
не надо было мне с трудом,
с терпеньем украшать свой дом,
не надо было красить дым.
Ни дом, ни дым, ни тень от дыма

Имею право пренебречь.
Имею право отвернуться.
Мир зачеркнуть пожатьем плеч.
И непонятной сделать речь.
Заснуть.
И даже  не проснуться.

Вся юность отдана тебе, пространство,
и дан тебе суровый дар такой
излечивать меня от постоянства,
одну тоску сменять другой тоской.

Езда, ходьба, звонок судьбы  и встреча
Прощание, короткая слеза
И снова в путь! И снова ветер треплет
мне волосы и сыплет пыль в глаза,

ревет простор, и сырость ноги лижет,
и дождь сечет лица усталый шелк.
Как жить, мне нужно быть к тебе поближе,
но ты проходишь. Ты уже прошел.

И песню напевает ветер странствий,
и мысли навевает четкий шаг,
что вместо счастья мне дано пространство,
взамен любви  шум скорости в ушах.

Храни свой разум. Да пребудет светлым.
Не отпускай, удерживай, лови,
пока недуг с тебя, как ветер с ветки,
сшибает листья жизни и любви.

Не отпускай, пускай еще послужит!
И  ночь прошла, пора уже вставать.
Пока живет он, ясен и послушен,
ты будешь на земле торжествовать.

Вот рухнул ствол, так яростно пилимый,
снесла вода, умчали поезда
Но посмотри, растет твоя былинка,
горит твоя пылинка, как звезда!

Кто это? Кто?
Под будничной косынкой
и в будничном пальто,
все в сторону косится,
все делает не то.
       Неуклюжая,
       неумелая
       Неужели я?

За плечами годы 
золото, зола?
За плечами горы
добра и зла

Стой, оглянись!
Нет!
Все тянет вниз,
на красный свет.
Бежишь настырно,
а ноги стынут:
пироги, стирка
Упадешь  стыдно.

Дети скучают
(ведь дети они),
сидят за чаем
всегда одни.

Разве угнаться?
И не гонись ты,
пора уняться,
угомониться.

Но
Вот слово одно.
Какое оно!
Как вино

Совесть мучит.
Работа ждет.
Без вина скучно,
а вино жжет.

Так и будет. Голая
между двух дорог
разобьешь голову
       о порог
двух твоих судеб.
Так и будет!

Все  как было.
Все  как будто я жива:
тот же дом мой,
та же дочь я
и жена.
Приумыв
и уложив своих детей,
не страдаю,
не считаю я потерь,
но газету я листаю
(новостей!),
и без страха
я ложусь в твою постель.
А проснувшись,
тоже знаю, как мне быть.
Рыбу  в воду!
(Руки  в дело,
душу  в быт!)
Те же гости.
Те же песни,
имена.
Все  как было.
Только нет во всем
              МЕНЯ.
Мирно-мирно
я гляжу на этот бред.

Может быть,
меня
и в самом
деле
нет?

Все  как было.
Все  как будто я жива:
тот же дом мой,
та же дочь я
и жена.
Приумыв
и уложив своих детей,
не страдаю,
не считаю я потерь,
но газету я листаю
(новостей!),
и без страха
я ложусь в твою постель.
А проснувшись,
тоже знаю, как мне быть.
Рыбу  в воду!
(Руки  в дело,
душу  в быт!)
Те же гости.
Те же песни,
имена.
Все  как было.
Только нет во всем
              МЕНЯ.
Мирно-мирно
я гляжу на этот бред.

Может быть,
меня
и в самом
деле
нет?

Не ждите верности 
          все равно изменю
пришедшему дню,
идущему дню,
назойливому богу,
отцовскому порогу,
горящему огню:
говорю вам, что изменю
всему  в моей судьбе
быть верной самой себе!

Когда рождается песня на свет,
не ждите верности, ее уже нет:
ведь это песня!
Она не служит
ни силе,
ни славе,
ни случаю,
ни страсти,
ни судьбе,
а только,
только
себе!

Вот два моря, вот берег коричневых щек, и упругий,
звонкий шаг твой, и сам ты, и сам ты,
             красавец и щеголь!
Вытри руки свои о мои загорелые руки!
Вытри щеки свои о мои загорелые щеки!
Вот две вишни смеются, две ветки на дереве тонком,
одуванчик на двух стебельках  а головка сквозная
Ах, чему вы смеетесь, чему вы, мальчишка с девчонкой?
Ах, чему вы? Не знаете  я это знаю.
Вот окончится путь, его долгие трудные версты
все пройдете, его долготу и труды измеряя 
и тут все, что прошли, этот слой, разноцветный
            и толстый,
вдруг откроется вам, и заплачете вы, замирая.

Мой долгий день! Он начался
с шести часов утра.
Он вырвался! Он начисто
забыл, что есть «вчера».

И он летит, разбрасывая
себя во все концы,
и он транжирит, празднуя,
что нажили отцы.

И вот, летящий, полный,
неутолимый весь,
он замечает к полудню,
что надо бы присесть,
одеться нужно  холодно,
а он раздетый, голый,
и надо бы поесть
то, что припас, что есть

Тут хочется  не хочется,
а все-таки живешь,
всю жизнь свою по строчечке,
по корочке жуешь.
И бьешься так, что пот блестит,
на горьких тех хлебах,
и не хватает подлости
уйти, не расхлебав,

что спутано, накручено,
похоже  не спасти,
а надо как-то к лучшему
насильно привести.

А поседеют прядки,
остынет голова 
останутся в тетрадке
слова, слова, слова.

Примите их, примите,
не дайте им сгореть,
уронят  поднимите
еще раз посмотреть.

Когда меня не будет,
лет через двести,
смотрите сами, люди:
этот садик будет
на этом самом месте.

И будет случай:
на склоне дня,
снегом увенчана,
выйдет женщина,
такая, как я,
только лучше,
счастливей меня.

Выйдет, посмотрит,
выдохнет тихо.
Мех на ней мокрый,
в перчатке льдинка,
брови дрогнут
под белым платком,
лед она потрогает
теплым языком.

Глаза ее большие
полны серебра,
глаза ее решили
весь сад забрать.
В каждом  по деревцу,
маленькому-маленькому,
в каждом  по девочке,
в каждом  по мальчику.

А снег по воздуху
так тихо ползает.
Смех и возглас:
«Гляди-ка, скользанка!»

И она думает:
«Лет через двести
ваши умные,
красивые дети
на этом самом месте,
быть может, ответят,
хотя бы отчасти,
что такое счастье
и как жить на свете».

А метель крутит
и губы студит
Вот так и будет,
когда меня не будет.

Глазами, по мне скучающими,
посмотрел и сказал:
«Ну, ладно, налейте чаю:
уже пора на вокзал».

Я знаю, как мучит жажда,
глаза миражом слепя,
но мы в Стране, Где Каждый,
Где Каждый Сам За Себя!

Я говорю Вам братски:
со мною было то же.
Проделать путь обратный
никто Вам не поможет:
лицом бросаться в ворох
страстей, но не прощать,
и душу взяв за ворот,
«тащить» и «не пущать».

Как вылить воду горстью?
Вода бунтует вешняя!
Как выдернуть тот гвоздик,
на чем любовь повешена?

Смотри, гляжу я браво,
рубцы, где были раны,
плечам опять  до брани,
ногам опять добраться
до шпор и до сапог

Я говорю Вам братски,
что больно до сих пор!

Я говорю Вам братски:
со мною было то же.
Проделать путь обратный
никто Вам не поможет:
лицом бросаться в ворох
страстей, но не прощать,
и душу взяв за ворот,
«тащить» и «не пущать».

Как вылить воду горстью?
Вода бунтует вешняя!
Как выдернуть тот гвоздик,
на чем любовь повешена?

Смотри, гляжу я браво,
рубцы, где были раны,
плечам опять  до брани,
ногам опять добраться
до шпор и до сапог

Я говорю Вам братски,
что больно до сих пор!

Небитых двух за битого
дают, а Вы забыли.
Живите Вы. Любите Вы,
не как меня любили.

Я ж не просила полночи
и шепота до света,
а я просила помощи,
покоя и совета.
Не надо слов любовных,
не надо «обожать»,
и  нет, я не виновна,
не надо обижать!

Ты прав: зачем опять твердить, что молод
ты, и твой шаг упруг, и мускулы грубы,
и мне ль не знать, что неустанен молот,
долбящий жертву у тебя в груди.

От униженья отряхни колени,
и пылью всех дорог глаза запороши,
не видь, не слышь, не помни, не колеблись,
и песен не слагай, и писем не пиши.

Прощайте! Ну, прощайте!
Я не желаю счастья:
прохлады и пощады,
как это дно песчаное,
как темный лес с ключами,
как озеро с лещами,
как облако с дождями

Ну, выходи с вещами!

Меняю кожу, как змея,
и подымаюсь, не своя,
вся новая и вся чужая,
забыв себя и унижая.

Но машет прошлое хвостом:
«Я не о том, я не о том!
Как здесь не прибрано, как зябко
Молчу! Не бей меня, хозяйка!»

«Нет!» Неистовый привет
разрушения и бунта,
он врывается, как будто
в темноту  фонарный свет.

На единственной струне
песню тонкую заводит
и гуляет по стране:
по полям и по заводам.

Напевает и манит
зло, и яростно, и слепо
«Нет», бумажник без монет,
закром в засуху без хлеба

«Да!» Холодная вода
и горячая похлебка.
Разделенная беда.
Знак заботливый и робкий
вмиг проникнет сквозь огонь
и сквозь запертые двери
«Да!», творящая ладонь:
кто полюбит  тот поверит.

Куда тебя запрятали 
в далекий уголок,
сожгли, сожгли, истратили
горячий уголек.