Пока высокий фюрер песочил маленького, Демидов шепнул Строганову:
По две беленьких с каждого и поехали, Александр Павлович?
Не куковать же до морковкина заговенья.
Синий мундир удалился, весь в усах и шпорах, однако пограничник с грустью глянул на четыре ассигнации и покачал головой.
Извиняйте, господа хорошие. Никак нельзя-с. Разве что завтра.
Вернувшись в Барановичи, путники отужинали в трактире, а потом местный еврей всего за десять целковых провёл экипаж по полю, минуя заставу. Так что пробрались они на Родину аки тать в ночи. К губернскому городу подъехали через пять дней, по пути расставшись с сотней повстречался патруль. Созерцая, как унтер хапужисто прибрал купюры, Строганов заметил спутнику:
Ныне Россия самая дорогая страна для путешествий.
Старинный друг отца Павла Николаевича, получивший от республиканской власти кресло губернского начальника, радостно встретил пару товарищей и зазвал в свой кабинет. Там половину стены занял огромный портрет Пестеля. Увы, поспособствовать с документами менский глава решительно отказался.
Никак не могу-с, при всём уважении и доброй памяти о юных годах с вашим батюшкой. «Русская Правда» и законы революционные однозначно велят: новые бумаги справлять по месту жительства. Особо касаемо бывших крепостных только в волости, к коей приписаны были согласно подушным спискам.
Как же быть, ежели новшества в дороге застали? огорчился Демидов.
Пока перемены не улягутся, во благо дома сидеть. Там, глядишь, и наладится.
Не решивши дело с «папире» и заночевав в жидовском (3) трактире в нижнем городе неподалёку от собора Петра и Павла, путники наутро двинулись в Смоленск и Москву. Увиденное по пути вселяло и тревогу, и надежду. Да, народ вздохнул свободнее, а такие люди трудятся радостней и плодотворней, нежели подневольные. Однако порядку, коего на Руси и ранее не хватало, ещё поубавилось. Вернее сказать, порядок совсем исчез.
(3). В смутные времена после Декабрьской революции слово «жид» (от польского Żyd) бранного оттенка не несло, употреблялось наравне с «еврей» и «иудей».
Под самой первопрестольной карету пытались ограбить. Демидов сплоховал, замешкался, а Строганов извлёк пару двуствольных пистолетов, всыпал порох на полку и выскочил наружу. Там бородинский ветеран дважды спустил курок, без разговоров застрелив двух налётчиков с ружьями. Разряженный пистолет кинул Гришке, а сам заорал на лихих людей:
А ну убрать бревно с дороги! Живо! Не то в каждом дырок наколочу!
С другой стороны грянул одиночный выстрел. И Демидов убедил кого-то.
Дивная штука человеческое стадо. Только готовы были наброситься на пятерых путников, распаляясь близью лёгкой добычи. А как отпор встретили сникли, хоть и осталось разбойников дюжина против пяти. Под пистолетным дулом сосну откатили, приговаривая: «не серчайте, барин, бес попутал». Потом проводили экипаж голодными глазами.
По закону положено заявить в отделенье Общего Благочинья, толстый Демидов отёр нервный пот платком.
Окститесь, сударь. Мы, документов не имеющие, словно рябчиков постреляли полноправных российских граждан. Тут ста рублями не отделаемся. Я начинаю понимать новую логику, хоть и давно на Родине не был. Лучше другое скажите: вы с Пестелем знакомы?
Не выпало счастья, хотя заводы демидовские главные казённые поставщики. Пенька, сукно, парусина, пушки, порох, ядра всё от нас идёт. Так что причин для знакомства хватает. А вы?
В юности дружны были и весьма. Потом служба развела. Знаю, он тоже на Бородино отличился изрядно. Интересно, каким ныне стал Павел? Власть меняет людей.
Уж точно. Вконец зачерствел, видать, коль две дюжины казней утвердил, сотни три душ в ссылку отправил, сплошь друзья по Южному обчеству да по Сенатской.
Как иначе, Павел Николаевич? Видел лиходеев дорожных, мздоимца прикордонного? С ними по-другому не выйдет. Или жёстко, или никак.
Правда ваша, слов нет, Александр Павлович. Да только горестно мне. С двенадцатого года никого не убивал, даже на дуэли. Тут на тебе селяне голодные.
Не корите себя. А ежели мы б лежали на дороге, вилами заколотые? Свечку поставим за упокой и отмолим.
Путники расстались в невесёлом душевном настрое. Демидов далее покатил к нижегородскому Владимиру, а Строганов у московской родни задержался, поражая столичных барышень знаньем последних парижских новостей и мод. Особенно про изобретенье Жозефа Ньеса, именуемое «гелиограф». Больше не нужно сутками сиднем сидеть, позируя художнику. Каких-то два часа в недвижении, и портрет готов на пластинке! Александр Павлович не стал уточнять, что французская картинка цветов не передаёт, а хороший рисовальщик всегда чуть-чуть подправит видимое, дабы портрет удался лучше натуры. Гелиограф как зеркало беспристрастен.
Меж тем Строганов получил ответ на просьбу о высочайшей аудиенции. Государь Руси и глава Верховного Правления, строгий и неподкупный, что аппарат Ньеса, изволил пригласить Александра Павловича в Кремль.
Глава вторая, в которой Строганов восстанавливает старую дружбу с новым русским вождём
Гутен таг, Александр! Иди же ко мне. С Бородина тебя не видел. Меня как ранили, унесли, не про всех с тех пор знаю, кто уцелел, а кто В моём полку половина осталась.
За приветственной речью Пестель пожал руку другу детства, потом обнял без церемоний.
Проходи, не чинись, камарад.
Обширная зала Большого Георгиевского дворца, отстроенного после наполеонова пожара, превратилась в кабинет нового отца России. На непредвзятый взгляд, за время с войны двенадцатого года Пестель изрядно подурнел, лицо расплылось, волосы съехали назад, приоткрыв белёсый череп. Ранее чисто брившийся, он отпустил короткие жёсткие усики. Сальная щётка под носом его не молодила, да и мужественности не добавила.
Дабы казаться ближе к простому, «чёрному» люду, народный вождь выдумал особый мундир чёрного цвета, но с серебристыми эполетами и аксельбантами. Главный революционер оставил на виду имперские регалии за Отечественную войну, пришпилив к угольно-тёмному сукну, да прибавил к ним парочку новых республиканских, с коими грудной иконостас Государя казался солиднее и значительнее.
Взгляд остался живым, горящим. В нём прибавился неприятный лихорадочный блеск. Спокойный ранее Павел Иванович резко жестикулировал, часто вскакивал, начинал суетно носиться от окна к двери, будто сжигаемый неуёмным внутренним пламенем.
Говорил он, как и жил дёргано, отрывисто, втыкая русские слова в немецкую речь и наоборот. Пестель витийствовал подолгу и пустопрожно, затем возвращался к практическим мыслям.
Прискорбно, камарад, рядом со мной разумных и толковых людей не осталось. Все они Муравьёв-Апостол, Рылеев, Бестужев, Каховский, Одоевский больше к власти рвались, а не о народе думали. Пришлось их Душа кровью обливается.
Прискорбно, камарад, рядом со мной разумных и толковых людей не осталось. Все они Муравьёв-Апостол, Рылеев, Бестужев, Каховский, Одоевский больше к власти рвались, а не о народе думали. Пришлось их Душа кровью обливается.
Другого выбора не было, Павел, неискренне заметил Строганов.
Да. Да! Или они, или Россия. Кого мог пощадил. Урал, Сибирь, власть окрепнет верну окаянных. Пусть его. Но не сейчас. Так что беда Довериться некому.
А Кюхельбекеры?
Господи, что с них взять. Младший куда ни шло, оставил на Балтийском флоте. Касательно Вильгельма Знаешь, как лицеисты его звали? Кюхля!
Точно. Помню, мне про пушкинскую эпиграмму рассказывали. Сейчас Вот!
За ужином объелся я,
Да Яков запер дверь оплошно,
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно.
Пестель расхохотался.
Точно! Я тоже вспомнил. Кюхля, про неё прослышав, вызвал Пушкина на дуэль. Пистолеты им зарядили клюквой. Представь, он и клюквой попасть не сумел! С пяти шагов! Потом его Ермолов выгнал с Кавказа. И я обречён с такими дело иметь. А что поделать? Надо хоть кого-то из героев Сенатской площади во власти держать.
Если про лицеистов Павел, помнишь дьячка Мордана? Модеста Корфа. Математика, финансы по его части.
Превосходно, Александр! Вижу, сама судьба тебя привела. Только вот Модест такой же германец, как и я. Единственный министр остался с прежних времён
Русский?
Увы, мой друг, это Карл фон Нессельроде. Негоже выходит Верховное Правление сплошь из немцев состоит, пусть и обрусевших. Мне надо в приближённые русского, верного, без камня за пазухой. Чтоб народ видел коренная нация в правительстве есть. Короче, Александр, мне ты нужен во власти.
За высокую честь благодарствую. Только неожиданно весьма.
Пестель подбежал к креслу, на котором сидел Строганов, ухватился руками за подлокотники и низко наклонил потное усатое лицо.
Будешь главой Коллегии Государственного Благочиния. Фюрером над Бенкендорфом, Дибичем и прочими старшими ляйтерами. (4) А заодно и над другими присматривать. Осилишь, я верю. А то мне и Рейхом, и К. Г. Б. править сил больше нет. Помоги!
(4). Führer (фюрер) большой начальник, leiter (ляйтер) тоже начальник, рангом пожиже фюрера, но крупнее нежели zugführer (цугфюрер). Такова была иерархия Русского Рейха по установлению Пестеля.
Согласен! Строганов выпалил, как в воду бросился; о впечатлении, что благо для страны и польза для вождя могут весьма и весьма разойтись, он умолчал, уповая разобраться в дальнейшем. В жизни не всё таково, коим кажется на первый взгляд.
Отправив родным письма в Нижний Владимир и в надежде вернуться к слиянию Камы и Волги вместе с коллегией, когда перенос столицы завершится, Александр Павлович принялся за дело. Перво-наперво познакомился с заместителями Иоганном Карловичем фон Дибичем, именовавшим себя в русских документах Иван Иванычем, и Александром Христофоровичем Бенкендорфом. Волею Пестеля Дибич принял бразды правления полицией, не слишком от имперской отличавшейся, только переименованной в Обыкновенное Благочиние.
А вот с республиканской жандармерией русский вождь начудить изволили. Название она получила пышное и старомодное Вышнее Благочиние. Доказывая себе и другим надобность сего установления, Пестель мудро написал:
«Законы опредѣляютъ всѣ тѣ предметы и дѣйствія, которыя подъ общія правила подведены быть могутъ и слѣдовательно издаютъ также правила долженствующія руководствовать дѣяніями Гражданъ. Но никакіе законы не могутъ подвести подъ общія правила ни злонамѣренную волю человѣческую ни природу неразумную или неодушевлённую».