Аукционист усмехнулся и объявил:
Лот четыре-семьдесят. Картина девочки, масло. Художник (аукционист почесал моноклем нос и решил вдруг пожалеть Арманова) незвестен, но возрасту ему тринадцать годов будет. Цена рубль. Кто больше?
В зале послышалось несколько смешков.
Мимо портрета прошло двое ростовщиков в фраках с рыбьими хвостами и в моноклях рыбьих глазах. Бросив один взгляд на портрет, они более не удостоили его вниманием.
Мимо портрета прошло двое ростовщиков в фраках с рыбьими хвостами и в моноклях рыбьих глазах. Бросив один взгляд на портрет, они более не удостоили его вниманием.
Из зала вышел Турчанинов, смотритель городской галереи, наклонился к картине и покрутил у носа лорнет.
Отошёл, остановился вдруг в сомнении, оглянулся и подошёл снова. Посмотрел, вытер платком нос, убрал его и снова начал вглядываться в Катюшин образ.
Увидел несколько пропущенных мазков краски, просвечивающий холст, с уверенностью развернулся, отошёл на шаг и снова остановился как вкопанный. Развернулся и снова впялился в картину.
Рубль. Кто больше? решил заученно напомнить ему аукционист, но тот только поднял руку и продолжил смотреть на картину. Потом поднял глаза и произнес:
Сто рублёв.
Мнение бессменного вот уже тридцать лет смотрителя и дотошного знатока исскуств запалило фитиль.
Двести!
Двести пятьдесят!
Пятьсот! это сам Ананьев, глава городской Думы, приподнялся с места и выкинул руку.
Ананьеву решили не перечить, и несколько секунд в сизом дыме полутёмного зала стояла тишина. Все сидящие здесь тем или иным образом в бытии своём зависели от его кивка головы.
Аукционист скучным тоном начал выкрикивать счёт, прежде чем ударить молотком о кафедру, но откуда-то из-под боку прозвучал спокойно-уверенный голос Турчанинова:
Шестьсот.
Ананьев аж вытянулся, чтобы посмотреть, кто его соперник, но, увидев маленького, сморщенного Турчанинова у пюпитра, усмехнулся и выкрикнул:
Тысяча!
Три тысячи, негромко, но уверенно прозвучал без задержки голос Турчанинова.
Ананьева передёрнуло, и на мгновенье ухмылка на его круглом потном лице сменилась оскалом.
Эй, Турчанинов! издевательски всплеснул руками Ананьев и стал неуклюже выбираться на сцену. Турчанинов, ну откуда у тебя три тысячи рублёв? Божится и крестится, да врёт. Зачем честным людям голову морочишь?
У меня и ста нет, Ваше Превосходительство, вежливо, но с дерзким вызовом ответил Турчанинов, а у батюшки царя и поболе трех тысяч буде. Потому как пойдет это произведение в галерею, что Третьяков Павел Михайлович отдал короне Российской в дар.
Тут у Ананьева и руки опустились с царем он спорить не станет. Но раздраженно буркнул, возвращаясь на свой стул:
Сдается мне, не так уж и неизвестен автор этот
И тут наконец встал со своего сидалища Арманов, последнюю минуту потрясённый до глубины души и не смевший и вымолвить слова.
Автор этот, торжественно и пафосно заявил он, не кто иной, как холоп мой, дитя таланта, Андрюшка. С младых лет рос в моём доме
Тут аукционист остановил его, веско сказал слово "регламент", и аукцион продолжился.
После аукциона к Арманову подошёл Турчанинов, сухо представился и серьёзно посмотрел в глаза.
Не стану отрицать если любо государю будет сие творение, будет он желать видеть юное дарование при своём дворе.
Арманов притворно закручинился, чуть слезу не пустил, но в глазах еле видимо мелькнул лукавый огонек довольства.
Что же Воле государевой не стану противиться. Ведь не крепостной режим на дворе нонче просвещённый девятнадцатый век идёт к концу. Да вот только Что если не захочет отрок пойти на службу царскую? и Арманов пытливо заглянул в узкие глаза Турчанинова.
Как Вы, сударь, правильно заметили, не крепостной режим на дворе, только и ответил Турчанинов, коротко и резко поклонился, развернулся и пошёл, но вдруг повернул голову и сказал Арманову с удивлением, словно не веря своим словам:
А вы видели картина-то живая! Ей-Богу, живая
И вышел вон.
Арманов же ехал обратно в совершенно ином настроении. Широкая улыбка цвела на лице, губы шевелились, эмоции сменяли одна другую, кулаки сжимались, словно купец что-то аргументировал невидимому оппоненту.
В кармане сюртука лежало государево долговое обязательство на три тысячи рублей.
Теперь Андрюша жил с отцом, который и пальцем его не смел тронуть, в маленькой светёлке, в левом крыле дома. Здесь с утра в окно заглядывало солнце, верхние ветви берёзок, что росли на заднем дворе, ласково стучали в резные ставни, предлагая выйти и насладиться росистой прохладой.
Порфирий Иванович, что теперь работал так же, стряпчим, встал, потянулся, и пошел, кряхтя, сразу к столу, где стоял заляпанный штоф с мутноватой жидкостью. Крякнул, налил полрюмки и вкинул одним махом в глотку. Поглядел на сына добрыми масляными глазами, откашлялся и прохрипел:
Вот вырастил я сынка, вот услада сердцу отцовскому! От горшка три вершка, а уже родителя седого накормляет и обиходит!
Андрюша даже не улыбнулся. Встал с постели, не посмотрев на отца, одел на исподнее новую, выданную хозяйственником красно-зелёную ливрею, натянул вощёные сапоги, пятерней причесал волосы, и, ни куска не проглотив, вышел вон. Присутствие пьяного уже с утра отца отбивало всякий аппетит.
Путь из светлицы до мастерской, лежащей в другом крыле усадьбы, проходил через тридцать аршин коридоров и обширную прихожую, что была обнята гибкими лестницами по её бокам. И на всём пути картины. Вот натюрморт с арбузом, который сразу после написания Арманов приказал нести себе, не дав попробовать ни крошки.
А вот, справа, картина Катюшиной маман, полной женщины в пышном капустном ворохе нарядов, которые по её требованию надо было вырисовать в мельчайших деталях. Стареющая потная женщина все три часа, пока требовалось её присутствие, постоянно дёргалась, нарочито обмахивалась веером, отдувалась и бранила Андрюшу за долгое копание с первой же минуты позирования.
Вот при входе в прихожую висит его последняя работа, дом Армановых на утренней заре. Приходилось Андрюше неделю вставать в четыре часа утром, чтобы запечатлеть тот неуловимый момент, когда розовое солнце освещает усадьбу как бы снизу, придавая зданию торжественно-призрачный вид.
А сколько было сделано на продажу!
Продавались за сто, пятьсот, тысячу рублёв его картины, натюрморты и пейзажи, но редко какой из них волновал более сердце Турчаниновское.
И наступил момент, когда проницательный смотритель галереи, не понаслышке знающий ремесло, логическим построением высчитал, какая же муза позволяет тринадцатилетнему Андрюше раскрыть своё сердце волшебному ангелочку гения. На очередном собрании, когда неугомонный Арманов принёс на суд света ещё один натюрморт с полувысохшими красками, Турчанинов подошёл к нему, откашлялся и сказал, постукивая тросточкой по полу:
Сударь, хочу речь вести с Вами. Несомненно, что пишет картины Ваш мастеровой весьма с перепадами. То наполняют они сердца горожан восторгом и негой, а то идут, как лубки на ярмарке, по пять рублёв за пачку. Видится мне, что есть тому причина веская.
Арманов неласково посмотрел на него из-под бровей.
Ну а коли и есть то что мне с того? Он мне гость, доход свой имеет, не мой он служка. Коли коцает и портит свои искусства не его ли дело?
Рази не челядь он при доме Вашем? удивился Турчанинов.
Да не масон ли Вы, Турчанинов? Был челядью некормленой, теперь обласкал я его, остался он при патроне своём. Вы, Турчанинов, скажете тоже, ей-Богу. Он у меня к тыну цепями не прикован, захочет покинет дом отчий, хоть вместе с родителем своим. Он, поди, малец ещё.
Сдаётся мне, высказал-таки Турчанинов думку свою, что дочурка Ваша красавица держит мальца почище кандалов любых.
Вот, сударь мой, с дочурки и спрос. А я, пожалуй, с довольным видом, словно кот, нализавшийся сметаны, промурчал Арманов, пойду буженинки съем у очага родного.
Турчанинов смотрел ему вслед и думал: "Благодетель нашёлся. За столь небольшой процент 98 или 99 рублёв с сотни и помеценатствовать можно. Вот уж воистину не купи у цыгана лошади, не бери у купца подати".
А Арманов уходил в тревоге чувствовал старый волк, что добыча уходит из-под носа, вот скоро уж и не видать. Слишком уж серьёзные рати идут на него Турчанинов-то и плевка собачьего не стоит, но за ним метрополия. За ним сам царский двор
"Разнадоест ему Катька вот и уйдет, позарится на царские палаты. А Катька, дура, за ним ещё убежит. Позора на семью не оберёшься. Не слепой же папенька видит, куда бежит девка опосля гимназии своей. В мастерскую, к холую этому.
И ладно бы к статному красну молодцу бегала, так нет же нашла себе прихлебалу отцовского, рябого да дурня. Конечно, дурня кто ж задарма тысячи рублей отдавать будет кажну седьмицу? Картины-то, небось, притча во языцех уже, на красные места, в палаты закупаются".
Надо было что-то делать, иначе ни холопа, ни дочери ему не видать. Арманов представил себя одного, без челяди, посреди горницы, и так ему грустна и реальна показалась эта картина, что слезинка скатилась по щеке и утонула в клочьях седой клубящейся бороды. Не зря в народе говорят добрый плачет от жалости, а скупой от зависти.
"Надо ковать железо, пока горячо".
Купец сидел хмурый, трясся в коляске по пути домой, и думал об Андрюшке думу чёрную как оставить себе добро дармовое, приумножить его да упасти от соглядатаев.
И надумал али не был он купцом Армановым Петром Алексеевичем?
Осенние утра в этом году пошли хлипкими за окнами ничего, кроме серой мути, то ли туман, то ли дождь мелкий. Продрогло и брезгливо, хоть на улицу не ходи.
Андрюша встал с кровати и сразу же снова захотел спать посмотрел за окно. Но тут же загнал эту неверную мысль на задворки головы нарисовать такую муть дорогого стоит.
Однако запах краски и мысль о новой картине для Арманова навевали сон похлеще погоды.
Разве картины были для Андрюши светом в глазах? Нет, лишь отблеском лампады неугасимой, той, что была для него пуще солнца. Но палитра сама по себе? Зачем?
Вдруг в дверь светлицы постучалась и вбежала повариха Трофимовна в грязном фартуке. Прямо с кухни, вестимо, иначе почему руки в муке? Испуганно ворочая глазами почти прокричала вороньим голосом:
Андрюшка! Господи мой, беги скорей! За тобой царь приехал!
У Андрюшки прямо в глазах сверкнуло а в голове протестующая мысль: "Заберут!" Но натянул портки и вылетел из светёлки, как пуля из берданки.