Листья. Стихи - Надежда Николаевна Ладоньщикова

Когда трубят громадности симфоний,
я вижу в них всегда одно и то же:
вот горизонт вечернего бессонья
и тучи  философские до дрожи.

По-старому величественно что-то,
под нарастающие волны скрипки.
Вот тихая фигура пешехода
уже стоит под горизонтом зыбким.

И вдруг знакомо  все его мечты,
огромных чувств тончайшая резьба,
его лица прозрачные черты
его неотраженная судьба.

Из мозга, заключенного в костях,
вдруг вырвались и музыка, и тучи,
и мечется, и бесится, летя,
стучится в уши кулаком могучим.

Но горизонт вечернего бессонья
с аккордами бледнеет  догоните!
И вдруг поймешь: фигура из симфонии 
не Бог, не черт, не призрак  сочинитель.

И кажется, что после этой муки
в оркестре будет странная картина:
зрачки  как крик, ободранные руки,
разбитые октавы пианино.

Да нет. Они платочком вытрут лица,
поправят стулья безразлично-строго
и станут понемногу расходиться.
Темно. Блестящий дождь опять струится
По зонтикам, и пальцам, и дорогам.

Во всем был Бог.
А может быть, и демон.
Вовсю цвели зеленые цветы,
весна летела. Пела Анна Герман.
Наверно, слишком много красоты.
В ней можно было просто задохнуться,
открыть окно  и потеряться в нем.
А звезды тихо жмурятся и жмутся
к цветам на подоконнике моем.
Из дома выйду и увижу  иву.
За что-то люди злятся на меня.
Как волны, и как слезы, и как диво,
так отрешенно, весело, счастливо
ударят ветра новые приливы
по венику зеленого огня.

Если б я не собой, а оркестром была,
я бы реквием миру большой создала,
чтобы в небо вросла моя давняя рана,
посылая страдание в трубах органа.

Если б стать человечеством вдруг я смогла,
я бы все предрассудки до пепла сожгла,
мне бы лестницы снились, ведущие выше,
и казалось, я собственный голос услышу.

Если б вдруг идеал оживить я смогла,
я бы больше, чем сердце, часы берегла,
чтобы стали бездонными дни и мгновенья,
чтобы жизнь моя стала кому-то спасеньем.

Если б я могла стать безымянной сонатой,
я бы вспомнила все, что забыто когда-то,
я б открыла одной мне известные краски,
и портреты души рисовала б без маски.

Я завидую песне, оркестру, природе,
я завидую туч неизвестной свободе,
я завидую миру  я столько не знаю.
И органа труба только воет сквозная.

Не видно звезд, и ночи холоднее,
даль по утрам туманом застилает,
но выгляну в окно  еще белеют,
краснеют, как огонь, не исчезают
последние цветы. Дождем гонимый
листочек отрывается от ивы,
и, бледно-желтый, чистый, как жар-птица,
летит, чтобы на клумбу приземлиться.

Когда над городом все стало сонно,
Вдруг выползла на мост автоколонна.
Огни. Огни. Но в темноте  бездонно.
В небытие идешь, автоколонна.

Мы так привыкли к фарам и машинам,
что по мосту куда-то пролетают.
Но чем-то медленным и страшным, длинным,
автоколонна молча проползает.

Как из другого мира, будто снится.
Одушевленное чудовище из бездны.
Как будто мира черная гробница,
машина за машиной. И исчезнут.

Да нет же, все игра воображенья.
Огни. Огни. А в темноте  бездонно.
Кто знает, где искать теперь спасенья.
В небытие идешь, автоколонна.

У собак нет мыслей,
у собак есть чувства,
им передается,
что кому-то грустно.

Маленький пушистик
тапочки согреет,
и внезапно в жизни
что-то потеплеет.

Стеклом по стеклу прозрачными знаками
дождь пишет стеклянную песню.
Помню, с дождем мы когда-то плакали,
с кем он теперь будет плакать вместе?

Кто-то живет, я его не знаю,
да и не надо мне все на свете.
По вечерам он свет зажигает,
смотрит в окно на помятый ветер.

Когда мне приходится думать о людях,
с которыми жизнь я люблю за встречу,
страшно  была б остановка в буднях,
если б не утро, не день, не вечер.

Так же еще я кого-то не знаю,
Чьй-то не слышала мудрой вести.
Как из ведра, кто-то дождь выливает,
снова на окнах стеклянная песня.

Заметает мечты снег и ветер,
леденея в висках и знобя.
Ничего не случится на свете,
есть в нем ты  или нет в нем тебя.
Ничего не случится.

Ничего не случится, не будет.
Безысходная времени нить.
Что за участь такая нам, люди 
не узнав, навсегда уходить?..
Ничего не случится.

Ты моложе меня,
новогодняя ночь,
огоньками звеня,
лучшее напророчь,

чтоб себе не соврать,
я любви не прошу.
И не стану гадать,
и все свечи гашу.

Ты моложе меня,
новогодняя ночь,
огоньками звеня,
лучшее напророчь.

Давай не будем говорить о дружбе,
и о любви. Давай совсем не будем.
Лучше о том, о чем нечасто люди,
о чем скорее говорят  не нужно.

Давай поговорим о Боге, муке,
о времени, о снах, о власти чуда.
Ты мне расскажешь новости науки,
а я за это благодарна буду.

Давай немного просклоняем Фрейда,
промоем кости госпоже Блаватской.
Давай немного повитаем где-то,
где нет людей. Где нет такой дурацкой

Необъяснимой боли, психобедствий,
любви и всех ее несоответствий.
Ну как забудешь что мы только люди?
Давай об этом говорить не будем.

Нам хватит тем, а о любви и дружбе
я и того не знаю  есть ли, нет ли.
Скажи  зачем одни хватают ружья,
и отчего другие лезут в петли?

Давай с тобой найдем такие темы,
где люди  как системы или схемы,
где логика  деленье без остатка,
а боль  техническая неполадка.

И где добро и зло  одно и то же,
где капли друг на друга не похожи,
и где спокойно примем даже весть,
что дураками были мы и есть.

Что не нужны мы ни одной душе,
что только жить начнем  помрем уже,
не доживем и до себя самих
и никогда не видели других.

И даже то, что все это  не так.
А дальше  дебри, мрак и снова мрак.
Но ты которое по счету лето
находишь где-то все-таки ответы.

Любую боль разложим на детали,
мы закопаемся в такие дали,
где уже просто не придется плакать,
и не страшны совсем  ноябрь и слякоть.

Нужна ли помощь Красному Кресту?
Хоть слез чужих запомнила немало,
своей же боли злую темноту
Я чаще в одиночестве сжигала.

А то, что видели мои друзья,
что я, бессильная, при них скулила 
все было каплей шумного дождя,
той, что стекло полоской намочила.

Одна полоска, две, четыре, пять
Рисунок счастья  теплое сплетенье.
Но  больше я не в силах рассказать,
да и за то просила бы прощенья.

Кто из счастливых вспомнит обо мне,
когда под хмурым небом я пройду?
Оно беззвучно спросит в тишине:
 Нужна ли помощь Красному Кресту?

Я помню, мы все верили в весну.
она пришла. Но снег наутро снова.
И кажется, что мы молились сну.
глядим на снег, не говоря ни слова.

Цветные дни по улицам неслись,
и с солнцем воробьи купались в лужах.
Как выл февраль, и как вернулась жизнь.
Как мы устали. Как нам это нужно.

И дождались. Уже не сбросит вниз
ни снега холод, ни предчувствий грозы.
Наденьте туфли  все же дождались!
Кто долго ждал весну  не прячьте слезы.

Какая ерунда  опять весна.
Но по асфальту слезы счастья льются.
Душа чудна  она спешит сполна
все новой гранью к жизни прикоснуться.

Не объяснить, как много изменилось
даже за этот разнесчастный год.
И не приснится то, что раньше снилось,
где не везло, там скоро повезет,

Где темнота и тишина летели,
вдруг выступит мозаика сквозь тьму.
Еще два дня, неделя, две недели 
я раскопаю, сдвинется, пойму.

я сделаю, пусть это будет стоить
дней, слез, стаканов кофе, киловатт.
Я сложное расклею на простое,
чтобы понять  никто не виноват.

Что раньше снилось  больше не приснится,
и больше будет счастья и огня,
и глянут незнакомые ресницы
со странным выраженьем на меня.

Я эту книгу за ночь проглотила,
под лампой за ночь месяцы сожгла.
Я поняла  неправильно любила,
и правильной тоска моя была!

Знаком с основами добра, с азами
весь мир  но будто в свете все ином.
спят фонари с открытыми глазами
перед моим сгорающим окном!

И в полутрансе недосыпа ярком
слова ясней врезаются в мозги,
чтобы любовь была судьбы подарком,
и стали дружелюбными шаги.

Зачем иначе? Что под снегом было,
Весна с водой наутро унесла.
Я эту книгу за ночь проглотила,
под лампой будто месяцы сожгла.

Шаги. Шаги  значит, это
кого-то гонит забота,
кто-то шагает где-то,
приближаясь к чему-то,
удалясь от чего-то.
Уходящий из света
приближается к мраку,
кто из тени идет 
вдруг закроет ладонью глаза.
Кто не ищет сюжета 
не противится краху,
кто идет не вперед,
как известно, уходит назад.

Ничего не понять все равно.
Только слышно, как сердце шагает.
К чему каждый день все ближе оно,
от чего убегает?

Склад ли чувств, или тир,
песня  или весь мир,
или просто сосудов сплетенье.
Для кого-то транжир,
для кого-то кумир,
для кого-то пустое сомненье.

Для меня ты  заслон,
что мотором рожден,
указатель в пути и помеха.
Ненавистный наклон
в тот единственный сон,
беспокойное, гулкое эхо.

Ты движенье меня,
отражение дня,
порождая, мечту убиваешь.
Никого не виня,
отойди от огня,
если что-то еще понимаешь.

Подожди, пока я
оседлаю коня,
не бросайся ему под копыта.
Чтобы, злясь и любя,
не жалеть мне тебя,
даже если ты будешь разбито.

В глазах напрасно ищу ответа,
напрасно слова ловлю.
Снова уходишь, согнувшись от ветра.
зачем я тебя люблю?

Дни  и висящее в воздухе имя.
Пусть это станет лирической песней,
пусть это станет слезами моими,
одновременно  пусть станет местью:

Ты обернешься еще на минуту.
увидишь, как я смеюсь.
Ни шага навстречу. Ни дня не забуду.
Не оглянусь.

Довольно. Мне так надоели прения.
С собственным сердцем пора мириться.
Сердце, твои и мои ускорения
мы успокоим, не будем так биться.

В стараниях вижу зеркально обратное,
мечты ненадежные  не сожалею.
Теперь моя линия  боль безвозвратная.
Уходишь  иди. Я уйду скорее.

Последние чувства рву, так больно.
Последнее счастье не отпуская,
себе повторяя: «Довольно, довольно»,
последние слезы с дождем глотаю.