Дождавшись поздним утром обратную порожнюю машину, он, не голосуя, догнал ее, вцепился в борт, запрыгнул на ходу в кузов. Так же на ходу спрыгнул на подъезде к церкви. И встал истуканом, увидев поблизости Артура. Но встряхнул себя, выгоняя растерянность, и храбро пошел ему навстречу.
Как боевое задание? спросил улыбающийся шеф.
Нормально, соврал Иван.
Она хоть покормила тебя?
Покормила, ответил. Пшенной кашей с молоком.
Фу, какая гадость! сказал Артур. А заведует мясопродуктами. Ты о поездке не распространяйся. Моя гидра очень даже просто может влезть в душу.
Ивану показалось, что шеф слишком внимательно поглядел на него. Потому поспешно заверил, что в душу к нему никто не влезет.
Ивану показалось, что шеф слишком внимательно поглядел на него. Потому поспешно заверил, что в душу к нему никто не влезет.
Душа в теле, Ванечка. А оно подвержено слабостям.
Намек на тело тоже, показалось Ивану, был сделан неспроста. Он заторопился в цирковой балаган, чтобы скорее повидать Ящерку, выспросить, что и как У входа босоногие мальчишки окружили усатого милиционера. Не обращая на них внимания, Иван хотел пройти вовнутрь. Но милиционер оставил ребятню, окликнул его с вопросительной интонацией;
Сверябин?
Сверяба, ответил Иван, не успев удивиться такому интересу.
Ты-то мне и нужон, милиционер взял его под локоть и повел в сторону от балагана. Важный вопрос к тебе есть: где был этой ночью?
А какое вам дело?
Повторяю: где ты был этой ночью?
Что-нибудь случилось?
Случилось. Только твое дело ответное, а не вопросное.
Ночная нереальная жизнь продолжалась для Ивана. В ней могло произойти все, вплоть до вселенского суда, и чего уж было изумляться появлению на его пути усатого милиционера! Иван воспринял его, как необъяснимую, но обязательную странность. И уже дернулся было соврать, что ночевал в доме колхозника, но во время спохватился: если уж страж порядка заинтересовался им, то, наверняка, знает, что его кровать ночью пустовала. Он ответил первое, что взбрело на ум:
Гулял.
Где гулял?
По берегу реки.
И без свидетелей?
А зачем мне свидетели для гулянья?
Милиционер облизал губы, дунул на кончик уса и сокрушенно вздохнул.
Сопля ты, Сверябин!.. Говори, куда дел шелк и бархат!
Вот тут Иван и очнулся: сообразил, что его подозревают черт-те в чем.
Какой шелк! закричал. Какой бархат!
Тот, что в рулонах. Его вчера только завезли.
Я понятия не имею, кто чего завез!
Не кричи! Своровали материю нонешней ночью. Из всех циркачей не было на месте одного тебя.
Но я на самом деле не видал никаких рулонов!
Можа, и не видал. А посидеть придется, вдруг вспомнишь?..
Вечернее цирковое представление состоялось без Ивана. Он сидел взаперти в амбаре недалеко от брезентового балагана, слышал, как гомонливая толпа расходилась после зрелища. Злился, ждал утра, когда должно было, по его понятиям, что-то проясниться. Бодрствовавший предыдущую ночь, он крепко и без сновидений заснул на пустых мешках. Проснулся, когда его растолкал тот же милиционер.
По улице он вел его, ровно бы приятеля. На крыльце сельсовета сказал:
Оно, конечно, надо блюсти мужицкую верность. Да не во вред себе. Шагай, дурной! Твой начальник пришел тебя выручать.
В обшарпанной комнате сельсовета сидел Артур. Увидев Ивана, ободряюще заулыбался, сказал:
А видок терпимый. Вот что значит молодость, товарищ следователь!
Участковый, поправил милиционер.
Для меня разницы нет: представитель власти.
Рассказывай, конспирант! приказал Ивану представитель власти.
Что рассказывать-то? отозвался Иван. Не видел я тот шелк.
Не надо, Ванечка, ничего утаивать, вмешался Артур. Я объяснил товарищу следователю, он ровно бы намеренно опять оговорился, но милиционер пропустил на его оговорку мимо ушей, признался, что ты уезжал по моей интимной просьбе.
Мысли Ивана заметались. Что сказать? Чем объяснить, что он не поехал в Усольск?.. Черт подкинул ему ту Ящерку с ноготками! И ведь ничего не объяснишь, ничем не оправдаешься.
Ну, давай, конспирант, поторопил его милиционер.
Не был я у Татьяны Владимировны, глухо ответил Иван.
Как не был? вскинулся Артур. Где же ты был?
Милиционер дунул на ус, сонное выражение сползло с его лица.
Артур вскочил со стула, подкатился к Ивану.
Ты соображаешь, что говоришь? На тебя вешают грабеж! Ты что, действительно, не ездил к Татьяне Владимировне?
Иван молчал.
Тэк-с, произнес милиционер. Рано я алиби этой сопле определил.
Ванечка, скажи, где ты был! Артур теребил его за рукав.
Иван обежал взглядом по окнам, оглянулся на дверь. Милиционер обеспокоено встал, зашел Ивану за спину, отрезая путь к выходу. Иван тоскливо ощутил, что валится в преисподню, и никакого спасительного выступа, чтобы зацепиться, задержаться, приостановить падение. Перед глазами мелькнула Ящерка, висел на дубовой ветке ее зеленый сарафан. А лицом к лицу с Иваном стоял ее сезонный муж и требовал:
Скажи, Ванечка, всю правду!
А правду как раз он и не мог сказать
Цирк на другой день снялся, оставив его в амбаре. Милиционер сам приносил ему скудную еду и кипяток, заваренный шалфеем. Пока Иван ел, сидел рядом. И задавал один и тот же вопрос:
Куда дел матерьял, а? Ведь некому больше, окромя тебя!
Ничего не знаю, отвечал Иван. Собаку приведите, пускай ищет.
Отравили прошлый год овчарку, вздыхал милиционер. Дружки твои, верно, и отравили, и, дунув на ус, уходил.
Через неделю он усадил Ивана рядом с собой на подводу. Вещей у него не было, только шапка из серой мерлушки, купленная в сельпо на первую цирковую получку.
Милиционер доставил его на станцию, где сдал другому милиционеру. А тот повез его на поезде в родимый город, который спал спокойно, не ведая о злодейке-судьбе одного, недотянувшего малость до совершеннолетия, своего жителя. И очутился Иван в тюремном здании, известном городу под названием «Вечный зов»
4
Если посмотреть со стороны, то цирк был и здесь. Жизнь настолько далеко отодвинулась от привычной, что временами напоминала Ивану затянувшееся представление, в котором участвовали звезды и статисты камерного манежа под бдительным оком сурового режиссера папы Каряги. Этот спектакль разнообразили сходившие со страниц истрепанной книги ловкие джентльмены удачи.
Иван тискал тот удивительный роман каждый божий день: вечерами всем, а с утра одному Каряге. По первому кругу Ивану было любопытно, что еще придумал удачливый Остап Бендер, чтобы объегорить фараона Мориарти, и как знойные женщины ублажают хитрого красавца Рокомбойля.
Позже громкая читка пошла по второму и по третьему кругу. Кому интересно мусолить одно и то же? Но Каряге нравилось. Он легче засыпал под человеческий голос. Спал он, могуче разбросавшись, бухарский халат расползался, и тогда на левой стороне груди можно было прочитать наколку: «Прииде же окоянный сотона и измаза его калом и тиною и возгрями».
Иван насмотрелся в базарном детстве разных наколок: от женских имен и головок до шикарных парусников. Понять наколку Каряги было трудно, что-то за ней скрывалось смутное и жуткое. К кому и откуда придет «сотона»? Кого и зачем измажет возгрями?..
Однажды с утра, дочитав в очередной раз до оборванного конца, Иван сделал небольшую паузу, после чего, не выпуская из рук книги, начал вслух придумывать продолжение. Поначалу шло туговато, но, чем дальше, тем складнее. Фантазировал и снова, как в первый раз, стал сопереживать и представлять действо в лицах. Не заметил, как Каряга проснулся и глядел на Ивана, прищурив белопуговичные глаза. И когда тот выдохся, хмуро спросил:
Мамка с отцом живы?
Мать, ответил Иван.
Сам-то по трамваям щипал?
Нет. Сказали, цирк ограбил.
Какая ветошь в цирке?
Шелк да бархат. Я их и близко не видал
В тот раз Иван и рассказал Каряге, как на духу, обо всем, что с ним приключилось. И про Ящерку не забыл, и про ее Артура.
Каряга со вздохом и внятно произнес:
Угодил ты, Тискало, в лабиринты Титовраса. Знакомо тебе сие чудище?
Нет, ответил он.
Обитало в мифическом лабиринте и пожирало попавших туда сынов человечьих. Большой нитяной клубок требовался, чтобы найти выход оттуда.
Иван то ли слыхал от кого, то ли сам где вычитал про лабиринт у древних греков. Но там страшный его хозяин назывался Минотавром. Может, запамятовал папа Каряга? Или другое имя дали на Руси чудищу?..
Ты еще нитяной клубок найдешь, продолжал Каряга. Я же свой утерял давно и безвозвратно. Един мне вердикт: вышка после суда.
Иван даже вздрогнул от спокойного сиплого баса Каряги.
Может, заменят вышку, сказал Иван, ощущая в груди озноб.
Все в руце божьей Человек что картошка: либо посадят, либо съедят.
Когда они оставались вдвоем с Карягой, Иван замечал, что тот неуловимо менялся, вроде бы сбрасывал на время твердую непрозрачную кожуру. И оттого становился доступнее и понятнее. Даже речь его менялась, в ней исчезал воровской жаргон, зато появлялись какие-то древние слова, которые Иван раньше встречал разве что в книгах.
Можно подумать, ты на воле попом работал, сказал ему Иван.
Угадал, ответил Каряга. Однако было сие в достопамятные времена
Он был скуп на слова, но, верно, у каждого разумного существа возникает желание приоткрыть краешек души. Шли дни, и Иван узнал, что когда-то носил Коряга сан приходского священника, звался Отцом Владимиром, имел супругу и ждал дите. Но господь прибрал их в одночасье, едва дочерь появилась на свет. От горя впал он в великое сомнение, заливал еретические мысли зельем, но так и не сумел залить Приоткрылся Каряга и тотчас закрылся, но до конца свою непроницаемую кожуру не натянул.
Покряхтывая, он сполз вниз, подошел к двери, стукнул пару раз по железу, пробасил в круглый глазок:
Скажи начальнику, исповедаться хочу. Пускай бумаги дадут и самописку!
Наутро Каряге принесли новенькую тетрадку в косую линейку и огрызок карандаша. Он сунул Ивану тетрадку с карандашом и повелел:
Излагай. Все как было. Про бабенку и ее мужика не лукавь.
К обеду Иван закончил свое не шибко длинное жизнеописание. Каряга прочитал, сложил вдвое и засунул в книжку
Потом Иван целую неделю ходил вместе со всеми на работу. Пилили на внутреннем дворе сучковатые березовые бревна. Красный кирпичный забор поверху был обнесен колючей проволокой. В углу стояла вышка с часовым. Почти каждый раз из помещения выходил режимщик и, непонятно зачем, разглядывал пильщиков.