Подождав Дарью с неделю, мужики не выдержали. Влезли внутрь и вначале скрытно, по ночам, рылись в дедовом подполье, простукивали стены. То ли не нашли ничего и потому рассердились, то ли нашли да следы скрывали никто же потом не признался, не повинился, но пришли ватагой днем, с ломами и гвоздодерами. Разнесли дом, только груда еще крепких бревен и самодельная мебелишка, сваленная кучей в стороне, достались Дарье от мужа. Та шум поднимать не стала, по дворам не пошла. Вывезла всё подводой в город дочери на дрова.
А место до сих пор нетронуто осталось, сгнившими до сухой зелени колышками отмеченное. Растет в зарослях жесткой поморской травы береза, пошевеливает вислыми ветками, будто неустанно отпевает кого-то, горюет, уговаривает.
Дыма без огня не бывает. Няттиевское золото существовало. Только сам старик об этом слыхом не слыхивал
Да, как раз для деда рамка, решила Елена. Не пообедать ли, сестренка?
Дак нет буфета. Кого кормить? Пассажирские мимо нас пулей проскакивают. зевнула дежурная по вокзалу.
А мы как же приехали? Не поездом разве? резонно усомнились вокзальные постояльцы.
То-то и оно. Кто сюда, еще остановят, высадят, а ради тех, кто отсюда не тормозят. Звонишь раз по десять, надоедаешь, что билеты проданы.
Но почему? Это же узловая станция! Здесь порт. Лесопильный завод, в конце концов. Как могут поезда не останавливаться на таком объекте?
Вспомнили! Нет давно завода. И порта нет. Пяти морей Эх, рыбу знатную там коптили объеденье. Особенно беломорочка хороша была. А песцов каких на зверофермах разводили? Доски за границу продавали?.. Всё было. Только вот, кончилось однажды. Раз и пусто. А вы здешние, что ль? Не похожи.
Вспомнили! Нет давно завода. И порта нет. Пяти морей Эх, рыбу знатную там коптили объеденье. Особенно беломорочка хороша была. А песцов каких на зверофермах разводили? Доски за границу продавали?.. Всё было. Только вот, кончилось однажды. Раз и пусто. А вы здешние, что ль? Не похожи.
Родились тут, да.
А я сюда соплюшкой после техникума заступила. Думала повезло, на серьезное место попала. Грузовые составы на запасных в очередь отправку ждут. Почтово-багажный по два часа оформлялся, столько корреспонденции всякой. С этакой станции да карьеру не сделать? А оно, вишь, как повернулось Распродали город черт-те кто и кому. Ничего нет. Кроме магазинов. Вы сходите, купите чего поесть. У меня разогреете. А нет, так ресторан где-то там открыт, «Европа» называется.
А как же мы назад?
Посадим! Но, чтобы без нервов, лучше автобусом. Если недалече ехать. А так посадим, куды ж мы денемся! Какая-никакая, а станция пока еще, и дежурная рассмеялась, демонстрируя редко стоящие золотые коронки в широком напомаженном рту.
«Европой» оказалась бывшая столовая лесозавода. Притемненный интерьер скрывал огрехи дешевой отделки. На стекле, защищающим бордовую скатерть, просматривались следы фужеров и пролитых жидкостей.
Не буду я это есть! отшвырнула Елена меню. С ума сойти, сколько стоят у них «вручную слепленные пельмени с нежнейшим мясом молодых бычков»!.. Хоть бы не так нагло врали. Купили оптом по акции в магазине, а продают за эксклюзив шеф-повара.
Выберем что-нибудь нейтральное, примирительно сказала Татьяна. У меня же таблетки, всухомятку нельзя.
Солянку, впрочем, подали вполне съедобную и щедро густую. Было два часа пополудни. Серый день за окном отличался от минувшей ночи только слегка поголубевшим небом, да шумом проезжающих автомобилей, заглушавшим шум реки на скальных порогах.
В ресторан ввалилась компания весело взведенных молодых ребят, веселящихся, видимо с утра, с первой похмельной стопки. Громко, точно оглохшие, переговариваясь, они проследовали в дальний угол. Все одноцветно серые, тощие, с ореолом голодной немытости. Усмотрев в руках одного полуторную бутыль минералки, официантка заверещала:
Нельзя со своим! Уберите, не стану обслуживать.
Ты че, коза! Это газировка.
Знаю, какая-такая газировка! Градусов шестьдесят, не меньше?
Нюхай, кувырла, отвинтил крышку долговязый парень в резиновых сапогах. Че, убедилась?.. Тащи-ка, лучше, жрать. Ну и, графинчик тоже.
Два графинчика! засмеялась компания, с шумом рассаживаясь.
Как думаешь, что это за номерок? крутила Елена стеклянную бирочку с выжженной черной семеркой. Совершенно нетипичный предмет для бабушки Кати. Культурной жизнью не увлекалась, в гардеробах не раздевалась. Может, из поликлиники? Случайно же попасть он в диван не мог.
Или это чья-то память.
Чья?
Мамина. Есть история, как они с отцом последний раз ходили на танцы.
Не помню такую историю.
Ты крохоткой была, когда она рассказывала. А я уже в третьем классе училась. Запомнила.
Тебе повезло, с привычной завистливостью протянула Елена. Сколько она тебе всего понарассказала! Я только слушаю и дивлюсь, будто в чужой семье росла.
Уж куда как повезло Все дети давно в постелях лежат, а десятилетняя Таня полы в школе моет Мне думается, этот номерок имеет отношение к тебе.
Как это?!
А вот как. Секунду Девушка, можно вас? подозвала она официантку. Принесите, пожалуйста, стакан кефира или молока.
Девушку заказ явно обескуражил. Вечно эти приезжие что-то удумают, читалось в недовольном всем на свете взгляде.
Кефира или молока? тянул она, пытаясь угадать, кто эти тетки, не опасны ли, не проверка ли какая.
Полная, с коротким ежиком седых волос, явно смахивает начальницу. Вопрос чью? Другую, худую, с уложенной рыжей прической, в серебряных перстнях и браслетах, тоже можно принять за кого угодно.
Ну да, молока, подтвердила седая.
У нас такого нету. Это в магазине надо.
Тогда молочный коктейль.
Э Коктейля тоже нету, мучилась официантка.
А мороженное есть?
Мороженное есть! моментально взбодрилась та, взяла карандаш наизготовку и гордо перечислила: пломбир, ванильное, фисташковое, с шоколадом, с фруктами, с коньяком!
Пломбир, без ничего.
Пломбир, без ничего.
Шоколадной крошкой посыпать?
Без ничего.
Собираешься мороженным заесть таблетку? потешалась Елена, глядя, как мчится на кухню освободившаяся от непонятных просьб официантка.
Подожду, когда растает.
Надо было с собой кефир захватить.
У них нельзя со своим, ты же видишь, махнула Татьяна в сторону парней, уже открыто разливавших «газировку» по ресторанным рюмкам, и сестры расхохотались. Так вот, про номерок. Мама на сносях была, два месяца оставалось тебя донашивать. И пошли они с папой Борей на танцы
3
Борис был, конечно, дамский угодник и по женской части большой ловкач. Чем их брал, неизвестно. Сам в точности не понимал, почему женщина простая или мужняя, красавица или так себе, соглашалась хоть в кино, хоть в постель через несколько часов общения. Конечно, в разговор с дамами он вкладывался, как мерин в борозду, не жалел ни слов, ни улыбок, ни света в глазах, ни времени, ни обстоятельств. Ареной становилось всё, где он заставал зацепившую его внимание прекрасную особь. Очередь в аптеке? Пусть. Знакомство на улице? Отлично. Застолье? Ничего проще. Хоть вся семья стеной загороди предмет, но если Боря решил предмет будет принадлежать ему. Одно слово вор-домушник.
Включалось в нем что-то при виде женщины. Не желание больше. Словно он обязан, призван душевно потратиться на Машу-Нюру-Дусю, что-то отдать им, оделить, вернуть. И поэтому в каждую собирался или нет влюблялся. Пусть на два часа короткого ухаживания, но влюблялся, как заговоренный. Не для себя опять же, для нее. Загорался влет, но и затухал легко, выполнив миссию. Освобождал себя для следующего любовного переживания. Покидал арену так, чтобы женщина о нем вспоминала, по возможности, без ненависти и ведер выплаканных слез. Чему, кстати, невзрачная внешность его весьма способствовала. Понервничав на ветреного кавалера, женщина всегда могла утешиться: «Не очень и нужен такой уродец, получше найдем!»
Кошелев Борис роста был чуть ниже среднего, курносый, тонкогубый, с продавленными, как у матери, светло-серыми глазами, всегда поблескивавшими презрительным холодком дескать, ну и мурло вы все, мимо ходящие. Залысины тонких волос преждевременно оголили круглый аккуратненький черепок. При моде на вихры и шевелюры, реденькая прическа Бориса не красила, зато придавала солидности.
Он с детства профессионально промышлял домушничеством. В жилища влезал не от стечения обстоятельств, когда нужда приперла. И не по причине хулиганского куража, которое толкает на проступки и преступления от самого себя неожидаемым чихом. Нет. Каждая акция продумывалась, планировалась, вдохновенно подготавливалась; вычерчивался маршрут выноса чужого добра, место схрона, схема сбыта. Строго соблюдался принцип: там где живешь, не гадить. И потому соседи Кошелевых, зная или подозревая о его воровском промысле, ни разу парня куда надо не сдали. А зачем? Сдашь своего придурка, явится чужой. А так, и договориться всегда можно, и защиты попросить, а уж за собственные замки точно не беспокоиться.
Конечно, с бабами он своими профессиональными делами не делился, при знакомстве вором не представлялся. Не потому, что нельзя или стыдно. Подобные чувства он вряд ли испытывал. Не потому также, что опасался бабьих языков или собирался кого-то из них использовать в нужных целях. Ни в коем разе, баба это десерт жизни, ее для другого занятия беречь требуется. Обе пламенные страсти воровство и любовь, он старался не смешивать, наслаждаясь каждой в чистом виде. Но домушничество, практикуемое с детства, все таки наложило отпечаток на его и без того непримечательную внешность. Быть неброским и незаметным в толпе, не опознаваемым случайными свидетелями входило в набор его преступных инструментов, наравне с отмычкой. И женщина, вдруг бесследно покинутая пылким обольстителем, скоро благополучно забывала, как он, собственно, выглядел-то. И встретив на улице (чего он старался все же не допускать) не узнавала не сразу.
Что и требовалось доказать, удовлетворенно хмыкал Борис, когда недавняя пассия смотрела в его сторону припоминающе, но отчужденно.
Тогда, через шесть лет после бойни с гитлерюгами, восемнадцатилетний Кошелев ходил в авторитетах. Золотые дни воровской шпаны!
Город, венчающий длинный, самый длинный в мире, путь сталинского Канала, всегда был заполнен войсками НКВД. На время военных действий он был набит ими под завязку. Мало того, что усиленно охраняли Беломорско-Балтийский путь, так еще и орду властей, вывезенной из оккупированной столицы властей со всеми республиканскими архивами. Фронт давил сверху и снизу. Слева враждебная Финляндия. Справа студеное море. Городок поневоле обрел статус прифронтовой столицы. Не только воры невинные пьнчужки самоистребились на это суровое время. Зато потом!..