Павлик схватил записку и пробежал её глазами со всей возможной быстротой. Буквенные изображения отыскали подвластные им звуки и сложились в слова. Слова мгновенно расположились на однозначном фоне общего смысла. Да, истерзанная его голова соображала вполне сносно необходимо надлежало гонца изловить и вытряхнуть из него информацию о сопутствующих обстоятельствах. И понимая, что бег не то что противопоказан ему это прямо-таки запретная форма активности, Павлик заспешил к выходу из подъезда. Погоня началась.
Павлик бежал, кривясь от боли и стремясь обеспечить всемерно плавное и сугубо параллельное земле перемещение головы. Тем не менее, линия, вдоль которой перемещался его головной мозг, часто ломалась, постреливая зигзагами болевых ощущений.
Несмотря на бесшумность побежки обутого в хлопчатобумажные носки Павлика мальчик очень скоро обнаружил преследование и припустил вдоль дворовой диагонали. Чтобы сохранить надежду догнать его, Павлику пришлось увеличить скорость. Расстояние между ними постепенно сокращалось, и Павлику показалось даже, что мальчишка и не очень-то хочет убежать от него.
Когда звуки громкого дыхания преследователя уже не могли не касаться ушей преследуемого, мальчик остановился, повернулся и закричал, привлекая внимание прохожих:
Чего ты пристал к человеку?! Чего тебе надо, бандюга?!
Да ты не кричи, братан! Чего развопился-то? Ты мне скажи только, кто тебя послал. С запиской-то. Скажешь? По-хорошему.
Да не велели мне говорить! отмахнулся пацан. Сказали записку сунуть и бежать что есть мочи.
Даю сотню. На три жвачки по тридцать рублей.
Сам жри по тридцать. Я ещё такой блевотины не едал!
Твои условия?
Две сотни на жевачки по полтиннику. И на курево семьдесят семь рваных.
А ты скажешь большой дяденька в тёмных очках, и больше ничего не помню. Да?
Когда Павлик возвращался в квартиру Срезнева, ноги его вдруг воспламенились чрезмерной чувствительностью, и он, не скупясь, обкладывал матом каждый из камешков, обнаруженных на тротуаре беззащитными ступнями. А голова раскалывалась от испарений зловонных мыслей. Виной тому материальная жизненная обстановка сегодняшнего времени, безжалостно смявшая остатки и без того уж давно поскромневших планов. Тень плоской рассудочности ложилась на всё новые и новые секунды размышлений, постулируя силуэт достаточно определённого решения.
Решение это Павлику не нравилось. Однако ему казалось, что энергии на поддержание некогда избранной программы поведения у него уже не осталось. Кроме того, деловитому и трезвому, экономически мыслящему и прозаически настроенному Павлику было не до сложных фокусов рефлексий он хотел как можно скорее вырваться из неуюта пограничной ситуации. И он уже знал, что достаточно проклюнуться ошибке И не обязательно даже ей расцветать букетом последствий. Ошибка холопа не подлежит забвению. Невинная халатность, извинительная неосторожность могут вольно произрастать лишь на пустырях госсектора, но не в оазисах коммерческих структур. А им только всё самое лучшее. Дерьма-с не держат. И по дешёвке. Платить не любят. Капитал же ведь должен работать!
Ну а шефа всё равно пришьют, раз уж решили убить его.
Ты куда это слинял? вопросом встретил Павлика Срезнев. Дверь открытой оставил. Ну, ты даёшь!
Срезнев провожал собравшегося уходить Тугарина. Они стояли у входной двери. Павлик молча протянул записку. Срезнев очень долго читал её, неоднократно перечитывая некоторые слова и фразы.
Откуда? спросил Срезнев, думая о том, стоит ли показывать записку Тугарину.
Пацан лет десяти позвонил. Я вышел, а он на площадку бросил её и бежать.
Догнал?
Нет, ответил Павлик. Нейролингвистические воздействия последних времён не прошли бесследно. Я выбегаю, а он уже ого-го где
Топчет кромку горизонта, подсказал Тугарин.
Да, топчет горизонт, повторил за ним Павлик.
Порою тяжкие переживания озаряет ложный свет прозрения
Тоскливо-грустное настроение влекло Гвидона Тугарина вдоль пыльных весенних улиц неопрятного города, встречное движение которого с идиотской назойливостью предъявляло одни лишь серые от усталости лица временно покинувших рабочие места.
Безнадёжный вид стоптанных сапог и туфель, пересекающих опущенный долу взор Гвидона, служебной необходимостью влачимого изуродованными тротуарами в родной отдел, изрядной долей уныния множил тяжесть атмосферного столба. А столб двуглавого фонаря на подогнувшейся (в результате, по-видимому, автомобильной аварии) единственной ножке тоскливо вытянутой по горизонтали тонкой шеей будил в воображении образ виселицы.
Гвидон тяжело переживал недавние неудачи. Он шёл и сокрушённо мотал головой, стремясь поскорее выветрить из сознания зрительные следы неприятных воспоминаний. Хотелось, чтобы как можно быстрее поток времени унёс неприглядную яркость его неудач в прошлое, за пределы длиннорукой памяти.
И постепенное истощение жизненности совершенно доконало бы сыщика, не предусмотри благотворная природа череду ежедневных превращений человека. Гвидона вдруг с неожиданной силой встряхнула исключительно свежая мысль. Он отчётливо увидел, что приметы Павлика с очевидной полнотой совпадают с приметами одного из негодяев, напавших в электропоезде на Волкова.
Ну конечно! Конечно же, именно Павлик и двое ему подобных пытались устранить Волкова, выполняя поручение того, кто очень уж не хотел допустить вскрытия трупа Скалыги! И этот «кто-то», без сомнения, Срезнев, на которого Павлик наш ушибленный и работает. И в этом случае предельно просто объясняется наплыв иррациональных импульсов антипатии, испытанной Тугариным во время знакомства со Срезневым.
Сделанное открытие не снимает всех вопросов, однако главное выбраться на верный путь реконструирования криминального прошлого этих весьма сомнительных субъектов. И далее методом последовательных приближений.
Кто-то в это самое время громко чихнул.
А вот и подтверждение! останавливаясь, с улыбкой оборачивается на чих Тугарин.
И видит тёмношёрстную крупноголовую и коротконогую дворнягу с рыжими бровями, промышляющую возле пищевых контейнеров.
Да-с! вслух огорчается Гвидон и пятится от пригнувшей голову и предупредительно зарычавшей собаки. Он знает, что коротконогие собаки злы и коварны.
Гвидон идёт дальше, а его мысли незаметно возвращаются к материалу недавнего прошлого. И скоро взбодрённое успехом воображение, достаточно развитое и неплохо организованное, весь эпизод столкновения с Павликом и Срезневым уже представляет в новой редакции, исторически недостоверной.
Однако Гвидон с удовольствием просмотрел всю эту воображением созданную сценку, благо не истраченная в данном эпизоде ввиду скоропостижности происшедшего и некоторых иных обстоятельств энергия страстей сохранилась, обеспечив чувственную яркость всей картины. А уж заключительные кульбиты расшвыриваемых врагов Да, это что-то!
Гвидон идёт дальше, а его мысли незаметно возвращаются к материалу недавнего прошлого. И скоро взбодрённое успехом воображение, достаточно развитое и неплохо организованное, весь эпизод столкновения с Павликом и Срезневым уже представляет в новой редакции, исторически недостоверной.
Однако Гвидон с удовольствием просмотрел всю эту воображением созданную сценку, благо не истраченная в данном эпизоде ввиду скоропостижности происшедшего и некоторых иных обстоятельств энергия страстей сохранилась, обеспечив чувственную яркость всей картины. А уж заключительные кульбиты расшвыриваемых врагов Да, это что-то!
Вспомнив же, что Павлик является участником бесчеловечного сбрасывания человека (Волкова) с поезда, Гвидон вернулся к моменту его укрощения и внёс в него решительные изменения. И вот он уже заламывает Павлику руку, перегибает противника через перила и судорогами ужаса искорёженное тело сбрасывает в бездонный ствол лестничного пролёта
Впрочем, это едва ли могло осуществиться, ибо Срезнев проживает на первом этаже.
У Хряпина находился следователь милиции Дышлец, и Тугарин пережил несколько трудных минут, в бестолковом ожидании расхаживая по кабинету.
Говори, что там у тебя, сказал Хряпин, когда Дышлец направился к выходу. А то уж вижу, как тебя лихорадит.
Тугарин положил перед ним объяснение Срезнева.
Та-а-ак, ничего существенного. И по факту покушения тоже ничего. Не видел ничего, ничего не знает, а в связи с тем, что никому он и никогда гадостей не подкладывал, то и подозревать никого возможности не имеет, резюмировал Хряпин. Что ещё? И где его заявление о покушении? Или твой рапорт.
Рапорт напишу, ответил Тугарин. А вот заявление его об отсутствии у него врагов вызывает большущее сомнение.
И положил перед Хряпиным записку с мудрёным текстом, исполненным пастой синего цвета.
Записка гласила: «Сим повелевается тебе, раб Божий Глеб, оставив суетности мирские, а имущество своё, яко движимое так и недвижимое, отказав безо всякого ропота с твоей стороны во благо богоугодных дел, удалиться от соблазнов прельстительных во лоно церкви, дабы постом неустанным и молитвою усердною испросить прощение себе за грехи свои тяжкие, коим прощение даровано на путях иных быть не может. А отпущено тебе времени, чадо праха, одна седмица да ещё три дня. И будет ли ниспослано ещё одно знамение, грому подобное, наступит ли кара суровая безо всякого промедления то нам не ведомо, ибо на всё воля Божия».
Подпись отсутствовала, дата звучала следующим образом: «13 дня апреля месяца 1993 года от Рождества Христова».
И что всё это значит? Угроза, как я понимаю? Хряпин поднял глаза на Тугарина, и брови его заняли верхнюю позицию. Давай с самого начала. Подробно, но без эквилибристики.
Хряпин принял удобную позу и терпеливо прикрыл вниманием заряженные глаза.
Если говорить предельно кратко, то следует сказать, что записка была принесена, когда я уже был на взлёте. Принёс парнишка десятилетний. И сразу убежал. Но я этого не видел. Я в это время осматривал пулевое отверстие в стене и беседовал со Срезневым.
Я же сказал подробно, но не в ущерб ясности. А ты я взлетел, парнишка убежал. Вот и пойми тут.
Дело было так. Я явился к Срезневу, заговорил Тугарин, сопровождая произносимое рубящим движением ладони, должным отсекать всё к делу касательства не имеющее. Сначала, правда, я потоптался по двору, чтобы прикинуть, что и как там всё это могло произойти. Ну, они видят, Срезнев, то есть, со своим охранником, иду, такой мэн: шляпа, чёрные очки Переполох там у них такой поднялся! За наёмного убийцу меня приняли с перепугу Гвидон замечает, что увлёкся, и решает немного себя придержать. Но потом, короче говоря, всё стало на свои места.