Где Лёха? спросил Саша и вырвал светлую мысль из пасти безумия: их друг остался внутри, задыхался и уходил, а так не положено умирать настоящим пацанам.
Бросившись в гараж, он быстро нашёл мягкотелого Лёху и вытащил на улицу. Стоя перед ним на коленях, натёр ему щёки снегом. Тот закашлялся и через пару секунд открыл глаза. Вот теперь можно, поставив точку, закончить сумасшедший день на мажорной ноте. Саша ещё раз вернулся в гараж, чтобы выключить двигатель и закрыть ворота. Виталик ходил, шатаясь и матерясь. Лёха громко икал, лёжа на щебёнке.
8
Когда же он поменяет дверной звонок? Обделаться можно от его рёва! А вдруг совпало сидит на унитазе, тужится, поэтому долго не открывает. Услышав шлепки голых ступней по полу, не сдержалась и улыбнулась, а хотела быть серьёзной. Дверь открылась. Юля увидела заспанное лицо, перекошенное последствиями вчерашней пьянки. Похмельные мужики не раздражали её, а вызывали жалость здорового к больному: хоть сейчас откупорь спрятанную за спиной бутылку и дай ему поправиться, но нет, вино предназначалось для другого дела.
Гулять пойдём? спросила она, наполнив взгляд сочувствием и надеждой на положительный ответ. Показала красное.
Саша отступил на шаг: икнув, выпучил глаза.
Чего ты? спросила Юля.
Так и уходят доброжелатели без доставленного страждущему глотка счастья. Но только не она! Сегодня ей нужна любовь.
Она повторила настойчиво:
Гулять пойдём?
Куда?
Неловкая тишина повисла между ними. Его глаза вернулись в прежние размеры: в них опять появилось желание жить, которое не позволяло ему разрушаться изнутри. Что бы он делал без неё? А она?
Саша отступил на шаг: икнув, выпучил глаза.
Чего ты? спросила Юля.
Так и уходят доброжелатели без доставленного страждущему глотка счастья. Но только не она! Сегодня ей нужна любовь.
Она повторила настойчиво:
Гулять пойдём?
Куда?
Неловкая тишина повисла между ними. Его глаза вернулись в прежние размеры: в них опять появилось желание жить, которое не позволяло ему разрушаться изнутри. Что бы он делал без неё? А она?
Мне всё равно, ответила Юля.
Пройтись, поговорить о пустяках, подышать зимним воздухом.
Собственно протянул он. Есть одно местечко, довольно интересное. Он ткнул в неё пальцем, но одёрнул руку, вовремя разглядев в своём жесте глупость. Я сейчас.
Дверь захлопнулась, Юля вздрогнула.
В ожидании она вспомнила далёкое утро, морозное и солнечное: ночью выпал глубокий снег, радостный отец колдовал возле чёрного от копоти мангала, пытаясь поджечь толстые вишнёвые ветки, он привёз их с дачи специально для шашлыка, мама стояла рядом и смотрела на своего мужчину жадно, он её и ничей больше, запах слегка подгоревшей курятины, никогда не готовили свинину, папа не любил, он насаживал небольшие куски мяса на острые ивовые палочки и жарил, оно всегда пригорало, но тем не портился его особый вкус, ведь делалось своими руками, а потом пили красное сухое вино, домашнее, жили
Две каменные глыбы нависали над журчащим ручьём: ни души только природное одиночество купающихся в тишине валунов, и вонь запах залежалого человеческого дерьма разрывала ноздри. Он ответвление городской канализации отделялся от материнского русла и тёк по тротуарам, дорогам и автомобильным стоянкам, мимо кирпичных гаражей, по укрытым снегом окраинным полям в бесконечность. Он не замерзал зимой.
Они грели камни, попивая без дрожи кислое вино из горлышка бутылки, сидели. Их мысли блуждали в далях, они молчали, медленно пьянея, и наблюдали за перекатами коричневых вод. Юле нравилась эта урбанистическая клоака с её непохожестью на те уголки природы, где всегда уютно.
Что ты знаешь о смерти? робко спросила.
Он даже не вздрогнул.
О смерти? Зачем о ней разговаривать? Я пока не собираюсь умирать.
Да нет же, улыбнулась она. Ты бы смог убить человека?
Он ответил без промедления:
Конечно! Если б приспичило. Можно пойти даже на убийство, чтобы выжить.
А как же совесть? нахмурилась Юля. Тебя бы потом загрызла совесть!
Теперь пришла его очередь улыбаться:
А я бы в запил. Ха! На исповедь к попу точно не пошёл бы! Время лечит всё забывается постепенно.
Ты прав.
В чём? Конец жизни неизбежен. Смерть слепа! Она как тень всегда за твоей спиной. Она может достать любого.
Саша, а тебе женщины нравятся?
Кому они не нравятся? Я ж не пидор.
А у тебя есть кто-нибудь? спросила Юля.
Нет, да и не нужно мне никого. А у тебя?
Тоже нету.
Тут обязательно должно было последовать «давай дружить», но не пошло, разговор расклеился. Осталось только допить вино в тоске. Думали о неизбежном: пора уходить отсюда.
9
В Б-ске не было католической церкви, поэтому Юлю в младенчестве покрестила бабушка, в домашних условиях. После такого свойского обряда девочка считалась полноценной католичкой и могла без зазрения совести носить крестик. Но выросла деваха и сняла с шеи серебряную безделушку, раз и навсегда покончив с религиозной показухой: Бога надобно носить в душе, а не знаки-идолы на шее. Обычно она питала к хозяину небес лёгкое подозрение: для неё он был лишь обителью вымаливаемой удачи в тяжёлые времена кризисов, если ничто уже не помогало, а в отсутствии потрясений божественного и вовсе не существовало для Юли, и тогда она старалась не вспоминать о нём до следующей душевной бури. Её вера лоснилась простотой и правильным отношением к бытию, таким же, как и у остальных смертных, не обременённых идолопоклонством и любящих безоблачное небо над головой.
Перед ней стоял храм, сверкая позолоченными куполами, церковь, которая обязательно должна носить имя какого-нибудь святого. Но и без знания его позволительно войти в неё и открыться человеку, обязательно ему, а не иконе, которая не поймёт, даже если на ней и запечатлён светлый образ; однако смертный не имеет права отпустить грех. Юля нуждалась и в жалости, и в самой грязной ругани. Если полиции сдаться, то поругают и накажут, но не то: правосудие человеческое не божье, оно заставляет думать о некоторых людях лучше, чем они есть на самом деле, или хуже существующего, а церковь с исповедью излечивает душу и помогает забыть вкус дерьма. Юля боялась открыть тяжёлую дверь подойти к божьему человеку и рассказать ему правду: не потому боялась, что раскроется её тайна, а от незнания ритуалов. Порядок свят. Нарушить его не представлялось возможным и виделось страшным. Не беспокоило её и то, что церковь православная разницы Юля не чувствовала, никогда не замечала и не задумывалась о ней.
Хотите войти? пролилось песней.
Юля медленно оглянулась а так не хотелось отвлекаться от созерцания величия духа. За её спиной стоял молодой человек в подризнике: он носил очки с тонкой оправой, редкая рыжая борода не портила его лица. Он улыбнулся. Она поплыла в растерянности: залилась краской с головы до пят и поперхнулась накатившимися эмоциями. Легко отворив массивную дверь, священник отступил в сторону, приглашая Юлю войти. Она подчинилась ему, зардевшись от смущения. И он ушёл. Почему не остановила его? Схватить бы за руку да выпалить всё махом И бежать, сгорая от стыда. Как вести себя теперь? Её взгляд блуждал по иконам, обрамлённым старым металлом, библейским росписям на стенах и свечкам, горящим ещё и потухшим давно. Она подошла к ним. Взяв кривой огарок, зажгла. Поставила. Воск расплавился и потёк по телу свечи. Иной мир, скрытый позолотой куполов и древностью икон, заворожил мир божественных тайн, он спасёт. Мысли вернули её в ночь убийства. Зачем взяла в руки пистолет? Не понимала до сих пор, но надеялась докопаться до истины хотела верить, что происшедшее есть правда и закон. Она пожалела вдруг, что пришла сюда. Для чего? Кому интересны её проблемы? Кто захочет открыть в ней грешницу? Если и примет Бог в райскую семейку ангелов, помиловав, то другие втопчут в грязь и заплюют. Она оглянулась на закрытую дверь: быстрее уйти! Воля манила. Жалкие мыслишки о покаянии выбросить и забыть! Ведь живут же некоторые с клеймом на душе долго и счастливо! Нельзя надеяться на других. Юля повернулась лицом к двери, очень довольная принятым решением Наперерез ей вышел из тени церковный страж.
В тишине его голос оглушил:
Вы поставили свечу за упокой. У вас кто-нибудь умер?
Нет ещё, ответила Юля. Все живы.
Перекрестилась бы, да не умела, не могла и обратиться к священнику, не обидев его своей тупостью.
Вы хотите поговорить? немного надавил молодой человек. Я готов выслушать. Присядем. Он усадил Юлю на истёртую скамейку. Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твоё; я же только свидетель
Я я замялась она.
Не волнуйся так, улыбнулся он. Здесь дом Божий. Здесь открываются сердца. Желаешь остаться наедине с Господом?
Нет! Я согрешила, сильно согрешила, очень сильно! Захлебнувшись сказанным, она с надеждой взглянула на священника, и он ответил кивком понимания.
Не нам судить о тяжести грехов наших. Расскажи всё без суеты. Я внимательно тебя выслушаю.
Я убила человека. Он вздрогнул, но Юля уже перестала реагировать на него. Она вытолкнула свои чувства из темницы, в которой они тлели страхом: вперёд, быстрее, пока не наступило сожаление о содеянном! Я убила человека, он хотел умереть. Но я могла и отказать ему, потому что он не заставлял меня стрелять. Он был сумасшедший. Я лишила его жизни и не сожалею об этом. Я поступила плохо, но но Что же мне делать? Я не чувствую большой вины.
Если бы ты ничего не чувствовала, не пришла бы сюда. Твой грех страшен. И я не могу выбрать тебе дорогу. Как простой человек, посоветовал бы понести заслуженное наказание. Как священник, я уже принимаю у тебя исповедь и не имею права заставить тебя сделать что-то большее. Выбор за тобой.
Но как Как можно так говорить?
Я всего лишь человек. Спроси у Господа, моли Его о спасении. Как твоё имя?
Юля Менцель.
Так вот, Юлия. Он наклонился к ней и зашептал чуть не на ухо. Божий суд будет не здесь, а там, когда ты предстанешь перед Ним. Мне не дано судить тебя. Если ты за этим сюда пришла Молись! сказал он, встал и ушёл.
Да кому нужна моя молитва? заорала она. Кто её услышит? Он? Она посмотрела на икону с женщиной и младенцем. Стало жутко.
Вскочив со скамейки, Юля понеслась к выходу.
10
Хвала Богу, она ушла! Девушка взволновала его своей искренностью и простотой. На свете почти не осталось честных людей. Многие приходят в храм и играют в веру, пряча в душах камни. Никто из них не скажет: «Вот, отец Василий, я такой, какой есть. Что мне делать?» Что делать?
Он подошёл к иконе и стал молиться, шепча слова, не поспевавшие за слишком быстрыми мыслями: