Благословенны слепые, ибо они прозреют.
Благословенны нагие, ибо они облекутся в одежды.
Благословенны заключенные, ибо они освободятся от оков.
Благословенны согбенные, ибо они распрямят спину.
Благословенны усталые, ибо они обретут силы.
Благословенны бодрствующие, ибо они уснут сладким сном.
Благословенны смертные, ибо для них создан этот мир
Больше для людей Он ничего сделать не мог.
Многие потрясены Его речами, сотни людей ходят за Ним по пятам, кое-кто называет себя Его учеником. Но в целом толпа испытывает разочарование: если мертвые не оживают какое же это чудо? И так было везде, куда бы Он ни направлял стопы Свои. Как раскрыть людям глаза, не прибегая к чуду, Он не знает. Впрочем, от чудес тоже не много проку. Значит, Его миссия на Земле обречена на провал. Значит, обречен и Он Сам.
Вскоре Его действительно предают, и Он принимает это как должное. Он не промолвил ни слова, когда солдаты вели Его сквозь беснующуюся толпу. Он добровольно, даже не помышляя спастись, отдал Себя в руки врагов Своих. Для Него Самого, пришедшего указать людям спасительный путь, спасения не было, и Он это знал. Своим явлением Он Сам отрезал пути к нему. Иначе и быть не могло. На Земле Он был человеком и обязан был поступать по-человечески. Когда Ему в руку забивали первый гвоздь, Он понял, каково это быть человеком, состоять из плоти и крови, испытывать не метафизическую, а настоящую боль. Он закричал и на какое-то время лишился сознания.
Когда Он пришел в Себя, то, кроме нечеловеческой боли, почувствовал еще кое-что. Он сначала не понял, что именно почудилось, привиделось или, быть может, приснилось Ему на кресте, ибо невозможно, будучи Распятым, заниматься Самопознанием, исследовать пределы Собственного Я. Но некоторое время спустя Он (в своем новом крестном состоянии) ясно ощутил Собственные границы. Какая-то невидимая и довольно упругая пленка окружала Его и созданный Им мир. Мысленно и кто знает? может быть, не только мысленно Он натыкался на нее, и это причиняло Ему дополнительные страдания. Что это за пленка, Он не знал, а сумбурные предположения на этот счет, тлевшие в Его воспаленном мозгу, не освещались даже искрой вероятности. Постепенно в Нем созрело едва ли осуществимое в Его положении намерение выйти на свободу из этой пространственной или, быть может, внепространственной тюрьмы. И чем больше Он этого хотел, тем больнее, как Ему казалось, впивались гвозди в Его ноги и руки. Если бы Ему удалось найти выход, то, вполне возможно, и крестные муки сошли бы на нет. Или же их не было бы вовсе, не окажись Он в одиночной камере Своего духа?
Несколько часов ждал Он смерти. Он не мог ускорить ее прихода, не мог Своевольно прекратить Своих страданий, ибо, вернувшись туда, откуда пришел, Он был бы не вправе считать Себя чьим бы то ни было отцом, тем более Отцом небесным. Настоящий Отец должен знать, на что Он обрекает своих детей. Но более всего угнетало Его замкнутое пространство, очень похожее на своеобразный орех с упругой оболочкой, где Он, по всей видимости, оказался с самого начала. Ранее, по Своей беспомощности и слепоте, Он не замечал никаких ограничений, а теперь просто физически благодаря тем, кто пригвоздил Его к кресту (как ни чудовищно это звучит!) физически ощущал не имеющую ни конца, ни начала скорлупу, неизвестно кем (неужели Им Самим?) воздвигнутую вокруг Него и Его мира. Он чувствовал беззащитность, неуверенность, безысходность, страх.
С Землей тоже творилось невообразимое. Сначала разодралась посредине завеса в ближайшем храме. Потом покосился и рухнул сам храм. Солнце исчезло, небо заволоклось клубящейся чернотой, хищные клювы молний впивались в землю, громобойная канонада крошила пространство и время, черные тучи налились оловянной жидкостью, заходили ходуном безумные смерчи, вспухли океанские волны Он Сам и Его Вселенная, два полюса, две точки или, вернее, две взаимопроникающие сферы Его существования находились на грани катастрофы, и Ему было до слез жаль навсегда утратить Себя Самого и Свой мир. Но более всего Ему до смерти захотелось воссоединиться со Своим Отцом стать наконец Самим Собою, то есть Богом, Кем Он, собственно говоря, и был изначально.
И вот, когда томление достигло предела; когда непреходящая тоска заставила Его биться на кресте в бессознательных попытках прорвать треклятую и удивительно гибкую оболочку; когда в то же самое время гигантские массы дождевой и океанской воды разом обрушились на сушу; когда вспучилась и полопалась земная кора островов и материков; когда в чудовищные земляные разломы стали проваливаться целые селения и даже города, а люди гибнуть десятками, сотнями, тысячами тысяч, только тогда Он прозрел. Он наконец понял, каким образом следовало устраивать земные дела, как можно было сохранить Землю в первозданном виде, сделать жизнь людей безоблачной и счастливой. Но было уже поздно. Он не мог, не должен был, не имел права остановить светопреставление, тем более отменить Распятие.
Отче! из последних сил воскликнул Он. В руки Твои предаю дух Мой!
И дух Его, навсегда покидая человеческое тело и сотворенный мир, точнее телесную оболочку этого мира, рванулся навстречу Отцу на встречу с Отцом
Раздался немыслимый в земных условиях взрыв. Земля раскололась на миллионы кусков разной величины и в ту же секунду пленка, окутывавшая Его, разверзлась, и Его буквально ослепил пронзительный свет, по своей глубине и мощи сравнимый разве что со светом, некогда потрясшим точку, зародыш Его погибшей Вселенной. Он рванулся к пролому, напрягся, выскользнул на свободу и едва не задохнулся от собственного крика
Какой крикун, удовлетворенно пробасил акушер, принимая младенца. Килограмма на четыре потянет
Последнюю фразу произнес уже не рассказчик, а сам Лившиц, под утро забредший к Гегельяну на огонек и заставший компанию в антирефлекторном состоянии. Все спали мертвецки, и только Гегельян, засыпая, все еще продолжал по инерции ворочать отяжелевшим языком
Так я и родился, тихо сказал Лившиц, только чтобы как-то закончить затянувшийся рассказ, много лет назад начатый трезвым Гегельяном, и, стараясь никого не разбудить, вышел из дома спящих наружу.
Трек 03
Что это значит
бытие, взятое со знаком минус?
Вас что интересует: минус или взятое, то есть то, что берет?
Гм, пожалуй, минус. С теми, кто берет, знаете ли, хлопот не оберешься.
Хорошо. Есть несколько вариантов. А именно: антибытие; небытие; не бытие, а что-то другое; далее инобытие, то есть бытие иного рода; наконец, просто отрицательное или, как говорил один мой знакомый, отрижительное бытие. Вспомните Стагирита, у него это хорошо прописано.
Не знаю, не слыхал. А нельзя ли как-нибудь попроще?
Можно. Возьмем, к примеру
Возьмем?! И вы туда же!
Какой же вы, право Хорошо. Есть фраза Так пойдет?
Вполне.
Есть фраза: «Я хочу спать». В свете нашей беседы ее можно видоизменить, как минимум, трояко. «Не я хочу спать». «Я не хочу спать». «Я хочу не спать». Каждое из этих утверждений имеет особый смысл, а по отношению к первоначальному является отрицанием. Это азбука логики.
Понятно. Значит, мы с вами рассуждаем о бытии этой фразы?
Мы с вами М-да Безусловно. Бытие наличествует у всех и у всего. Говоря точнее, оно дано. Людям, животным, неодушевленным предметам, ну, я не знаю, произведениям искусства А! Вот вам любопытный пример. Возьмем простите великодушно, всем известную «Антигону».
Эсхила? Знаю.
Софокла. Но это неважно. Как можно словесно оформить отрицательное бытие «Антигоны»?
Ну, и вопросик! Так если есть Антигона значит, есть Анти, а это отрицание. Так?
Допустим.
Значит, так. Если отбросить Анти, останется Гона.
Понятно. Значит, мы с вами рассуждаем о бытии этой фразы?
Мы с вами М-да Безусловно. Бытие наличествует у всех и у всего. Говоря точнее, оно дано. Людям, животным, неодушевленным предметам, ну, я не знаю, произведениям искусства А! Вот вам любопытный пример. Возьмем простите великодушно, всем известную «Антигону».
Эсхила? Знаю.
Софокла. Но это неважно. Как можно словесно оформить отрицательное бытие «Антигоны»?
Ну, и вопросик! Так если есть Антигона значит, есть Анти, а это отрицание. Так?
Допустим.
Значит, так. Если отбросить Анти, останется Гона.
Блестяще! В таком случае не логично ли было бы присоединить к именам остальных персонажей «Антигоны» отброшенную вами гм частицу? Получится Антиэдип, Антикреонт, Антиисмена, Антигемон и т. д. С другой стороны, Антигону, по-вашему просто Гону, можно переименовать и в Антиантигону.
Слишком громоздко.
Вы правы. Есть еще вариант. Антигона женщина. Значит, возможен и мужчина: Антигон.
Точно! Как я раньше не додумался!
Погодите. Одним Антигоном дело не ограничится.
Как так?
Придется менять пол остальным персонажам.
Что же в этом хорошего?
Конечно, ничего. Да я и не настаиваю. Мы же говорим теоретически. Однако, изменив половую принадлежность действующих лиц «Антигоны» и оставив нетронутой интригу пьесы, мы тем самым поставили бы все с ног на голову. Матриархат в Древней Греции, а без него тут не обойтись, это, знаете ли, такая чудовищная несообразность. Чтобы этого избежать, пришлось бы перенести действие в Антигрецию или Негрецию, или еще в какую-нибудь не Грецию. Разницу улавливаете?
Теперь да.
Только Сфинкс можно оставить такой, какая есть.
Почему какая есть, а не какой?
Потому что Сфинкс по-гречески женского рода. Но тут, повторяю, лучше ничего не менять. Путаница все равно останется, даже если наша Сфинкс превратится, условно говоря, в мужчину либо станет зваться Антисфинкс.
Хорошо, пусть будет по-вашему.
Постойте! Меня осенило. Попробуем усложнить задачу.
Каким образом?
Давайте введем в «Антигону» еще один персонаж, Софоклом не предусмотренный. Нет, лучше в «Царя Эдипа». Там больше простора. Да и Сфинкс, кстати говоря, не из «Антигоны», а из «Эдипа». И как это я запамятовал?
Что же получится?
«Эдип» без постороннего одно, с посторонним нечто совершенно противоположное.
Кого вы хотите внедрить в пьесу?
Лившица.
Что бы мы без него делали, ума не приложу!
Напрасно иронизируете. Не будь его, мы с вами просто пропали бы. Ну да Бог с ним. Приступим?
Давайте, где наша не пропадала!
Предварительно освежим в памяти первоисточник. Фиванскому царю Лаию, женатому на Иокасте, было предсказано, что он будет убит своим сыном Эдипом. Лаий велит пастуху бросить младенца в пропасть. Но пастух отдает мальчика коринфскому царю Полибу и его супруге царице Меропе. Эдип вырастает в полной уверенности, что они его родители. В юношеском возрасте он, в свою очередь, получает предсказание от дельфийского оракула, что убьет своего отца и женится на собственной матери. Тогда он покидает Коринф, случайно оказывается в Фивах, где пророчество в точности сбывается.