Тверская. Прогулки по старой Москве - Митрофанов Алексей Геннадиевич

Тверская

Прогулки по старой Москве

Алексей Митрофанов

© Алексей Митрофанов, 2017

Эта книга о Москве. Точнее, о Тверской, главной улице нашего города.

Тверская  самая главная улица Москвы, и это бесспорно. Здесь больше всего людей, машин, кафе, рекламы, ресторанов, магазинов. Здесь самые нарядные витрины и самые забористые цены. Днем здесь самые спешащие прохожие, а ночью  самые неспешные. Здесь в самых жутких пробках стоят самые роскошные автомобили. Богачи тут самые богатые, а бедняки самые жалкие. Здесь устраивают самые шикарные народные гулянья, а перед Новым годом устанавливают самую красивую в городе елку. Здесь чаще всего звонят мобильники. Здесь, в конце концов, располагается правительство Москвы.

Улица Тверская держала первенство всегда. Именно на Тверской была сделана первая мостовая, пущена первая конка, ее же первую и осветили электричеством. В честь этого события даже возник куплетец:

Тверская улица вообще располагала к поэтическому творчеству. К примеру, Петр Вяземский писал о ней в начале девятнадцатого века:

И, разумеется, во времена давно минувшие, но не совсем еще позабытые, здесь разворачивалось множество занятнейших историй. Этим историям и посвящается книга.

Вратарница и Заместительница

ВОСКРЕСЕНСКИЕ ВОРОТА Китай-города были построены в 1680 году, снесены в 1931 году, а в 1996 году к 850-летнему юбилею столицы отстроены вновь.

Трудно поверить, но Тверская улица в действительности начинается не от гостиницы «Националь» и даже не от Манежной площади, а почти от самого Кремля. Точнее говоря, от Иверской часовни. Во всяком случае, столетие назад тут не было ни площади, ни длинного фасада гостиницы «Москва», а украшали это место самые обычные дома. И числились они как раз по улице Тверской.

Так что главная московская дорога отходила именно от этой достопримечательности.

А достопримечательность была, что называется, из первого разряда. Для москвичей дело привычное, а иностранцы поражались. Маркиз де Кюстин изумлялся: «Над двухпроездными воротами, через которые я вошел в кремль, помещается икона Божией Матери, написанная в греческом стиле и почитаемая всеми жителями Москвы.

Я заметил, что все, кто проходит мимо этой иконы  господа и крестьяне, светские дамы, мещане и военные,  кланяются ей и многократно осеняют себя крестом; многие, не довольствуясь этой данью почтения, останавливаются. Хорошо одетые женщины склоняются перед чудотворной Божией Матерью до земли и даже в знак смирения касаются лбом мостовой; мужчины, также не принадлежащие к низшим сословиям, опускаются на колени и крестятся без устали; все эти действия совершаются посреди улицы с проворством и беззаботностью, обличающими не столько благочестие, сколько привычку».

Праздный турист, конечно, все напутал. Через Воскресенские ворота он вошел не в Кремль, а всего лишь на Красную площадь. Икона размещалась не над арками ворот, а в специально возведенной часовне между ними. Да и обвинять благочестивых москвичей в простой привычке к поклонению Иверской иконе было, мягко говоря, решением поспешным.

Говорил же господину де Кюстину его слуга (из итальянцев, но довольно долго проживший в России):

 Поверьте мне, синьор, эта Мадонна творит чудеса, причем настоящие, самые настоящие чудеса, не то что у нас: в этой стране все чудеса настоящие.

Не поверил ироничный скептик своему слуге и гиду, ну да ладно. Как явился, так и укатил обратно. Для москвичей, в конце концов, было не так уж важно мнение заезжего исследователя московских нравов.

А история самой иконы такова. Более тысячи лет тому назад одна женщина взяла икону Богоматери с младенцем и опустила ее в реку. А образ вместо того, чтобы утонуть, неожиданно вынырнул, встал на ребро и поплыл дальше. Так проплавал он целых два века, а после явился монахам Афонского монастыря  на этот раз в виде огромного огненного столба. Никто не мог дотронуться до образа, получилось это лишь у самого смиренного монаха. Икону поместили в главный храм, однако спустя три дня она, как уверяют свидетели, самовольно переместилась из храма на ворота, чтобы охранять монахов от всевозможных бед. С тех пор ее стали звать либо Заступницей, либо Вратарницей.

В семнадцатом столетии с иконы сняли копию и отвезли ее в Москву. Верующий человек  не коллекционер и не торговец живописью. Для него не важно  подлинник или же копия. Так что в сознании боголюбивых москвичей копия обладала столь же чудотворной силой, что и подлинник. И поклонялись ей не менее охотно.

А сама часовня расположена была на бойком месте  между Красной площадью и улицей Тверской. Редкий москвич не появлялся тут хотя бы раз в неделю: дела вели в торговые ряды, в присутствие, в конторы Китай-города. Проходя мимо обычного храма, простой обыватель, сняв шапку, крестился на купол. Иверская же удостаивалась большего внимания. Почему-то здесь хотелось задержаться, преклонить колени, купить свечку, поставить перед образом, подумать о чем-то своем. Если же и ограничивались обычным, кратким ритуалом, то, во всяком случае, остановившись, а не походя.

Борис Зайцев в одном из романов писал: «Анна Дмитриевна подошла к Иверской, знаменитому Палладиуму Москвы  часовне, видевшей на своих ступенях и царей и нищих. Купив свечку, взошла, зажгла ее и поставила перед ликом Богородицы, мягко сиявшим в золотых ризах. Кругом  захудалые старушки, бабы из деревень; ходил монах с курчавой бородой, в черной скуфейке. Плакали, вздыхали, охали. Ближе к стене музея занимали места те, кто устраивался на ночь. Ночевали здесь по обету, чтобы три или десять раз встретить ту икону Богоматери, которую возят по домам и которая возвращается поздно ночью. Здесь служится молебен. И невесты, желающие доброй жизни в замужестве, матери, у которых больны дети, жены, неладно живущие с мужьями, мерзнут здесь зимними ночами».

А еще накануне перед экзаменами сюда съезжались гимназисты и студенты. В те времена родители напутствовали своих деток:

 Читай перед экзаменом молитву «Живый в помощи Вышнего». А за день не забудь сходить и помолиться к Иверской, поставить свечку.

Тогда считалось, что простой зубрежки правил недостаточно. Следовало заручиться помощью святыни.

Среди московской молодежи был еще один обычай  ставить перед Иверской не свечу, а красивую белую розу на длинном стебле. Почему-то, невзирая на столь опасное соседство с яркими свечами, здесь пожаров не было.

И верилось, что Иверская матушка, Заступница, Вратарница, все видит и оценит всякое усердие. Посмотрит мило и приветливо из своего волшебного розария  и все сразу наладится. Доходило до того, что перед особенно рискованными предприятиями к Иверской заглядывали воры и бандиты  считалось, что икона просто-напросто не может, даже не имеет права отказать кому-либо в помощи.

Впрочем, злобный путешественник Кюстин, рассуждая о привычке москвичей чтить Иверскую, кое в чем был все же прав. Поклонение этой иконе  часть стиля жизни истинного москвича. Уже упомянутая Анна Дмитриевна из романа Зайцева говаривала:

 Я московская полукровка, мещанка. Говорю «на Москва-реке», «нипочем», люблю блины, к Иверской хожу.

Не в кремлевские соборы и не в храм Христа Спасителя  именно к Иверской. Она действительно была в одном ряду с блинами и московским говорком.

Даже прожженные скептики-интеллигенты не гнушались идти на поклон к Заступнице. «Прежде всего, Михаил Аверьяныч повел своего друга к Иверской. Он молился горячо, с земными поклонами и со слезами, и когда кончил, глубоко вздохнул и сказал:

 Хоть и не веришь, но оно как-то покойнее, когда помолишься. Приложитесь, голубчик».

Это из Чехова, «Палата 6».

Сам же Антон Павлович, беседуя однажды с коллегой Куприным, вспомнил третьего коллегу  Михаила Саблина:

 Знаете,  начал он издалека,  Москва  самый характерный город. В ней все неожиданно. Выходим мы как-то утром из «Большого Московского». Это было после длинного и веселого ужина. Вдруг Саблин тащит меня к Иверской, здесь же, напротив. Вынимает пригоршню меди и начинает оделять нищих  их там десятки. Сунет копеечку и бормочет: о здравии раба Божия Михаила. Это его Михаилом зовут. И опять: раба Божия Михаила, раба Божия Михаила А сам в Бога не верит Чудак

Так что не только лишь благочестивые верующие посещали знаменитую «часовню звездную  приют от зол, где вытертый от поцелуев пол» (как писала об Иверской поэтесса Марина Цветаева).

* * *

Но была во всем этом огромная несправедливость. Ведь в помощи иконы более других нуждались тяжелобольные  те, кто никак не мог добраться до часовни и приложиться к чудотворной Иверской. Но несправедливость эту быстро устранили. Действительно, ведь если можно было сделать одну копию, значит, можно сделать и другую. Таким образом в Москве возникло несколько Иверских икон. И все  чудотворные. Выстраивать их по ранжиру в смысле подлинности и могущества считалось делом не богоугодным, чуть ли не языческим. Богоматерь-то одна, и поклоняются-то, по большому счету, ей, а не куску раскрашенного дерева в дорогих ризах.

* * *

Но была во всем этом огромная несправедливость. Ведь в помощи иконы более других нуждались тяжелобольные  те, кто никак не мог добраться до часовни и приложиться к чудотворной Иверской. Но несправедливость эту быстро устранили. Действительно, ведь если можно было сделать одну копию, значит, можно сделать и другую. Таким образом в Москве возникло несколько Иверских икон. И все  чудотворные. Выстраивать их по ранжиру в смысле подлинности и могущества считалось делом не богоугодным, чуть ли не языческим. Богоматерь-то одна, и поклоняются-то, по большому счету, ей, а не куску раскрашенного дерева в дорогих ризах.

Поэтому икону регулярно (чаще ночью, но случалось, что и днем) выносили из часовни и возили по Москве. А на ее место ставили так называемую Заместительницу.

Икона ездила по городу помпезно  в закрытой карете, украшенной херувимами из высокопробного золота, и с факельщиком-вестовым. Шестеркой лошадей управляли кучера без шапок. Разве что в самый жестокий мороз они обматывали уши толстыми платками.

Прохожие же, увидев эту важную процессию, крестились и тревожно перешептывались: «Иверскую везут».