Все, что ваша милость мне сейчас растолковала, я очень даже хорошо понял, объявил Санчо, однако ж, со всем тем, я бы хотел, чтобы вы, ваша милость, посеяли во мне одно сомнение.
Все, что ваша милость мне сейчас растолковала, я очень даже хорошо понял, объявил Санчо, однако ж, со всем тем, я бы хотел, чтобы вы, ваша милость, посеяли во мне одно сомнение.
Ты хочешь сказать рассеял, Санчо, поправил его Дон Кихот. Пожалуй, говори, я тебе отвечу, как сумею.
Скажите мне, сеньор, продолжал Санчо, все эти Июлии, или как их там: Августы, что ли? и все эти смельчаки рыцари, которых вы называли и которые уже давно померли, где они сейчас?
Язычники, без сомнения, в аду, отвечал Дон Кихот, христиане же, если только они были добрыми христианами, или в чистилище, или в раю.
Хорошо, сказал Санчо, а теперь мне вот что еще любопытно знать: горят ли перед гробницами, где покоятся останки этих распресеньоров, серебряные лампады и украшены ли стены их часовен костылями, саванами, прядями волос, восковыми ногами и глазами? А если нет, так чем же они украшены?
На это Дон Кихот ответил так:
Усыпальницы язычников большею частью представляли собою великолепные храмы: прах Юлия Цезаря был замурован в невероятной величины каменной пирамиде, которую теперь называют в Риме Иглой святого Петра; императору Адриану служит гробницею целый замок величиною с добрую деревню, прежде он назывался Moles Hadriani[5], а теперь это замок святого Ангела в Риме; царица Артемисия похоронила своего супруга Мавзола в усыпальнице, почитавшейся за одно из семи чудес света, но ни одна из этих гробниц, равно как и все прочие, воздвигнутые язычниками, не была украшена ни саванами, ни какимилибо другими дарами и эмблемами, которые показывали бы, что здесь покоятся святые.
Я к тому и вел, молвил Санчо. А теперь скажите, что доблестнее: воскресить мертвого или же убить великана?
Ответ напрашивается сам собой, отвечал Дон Кихот, доблестнее воскресить мертвого.
Вот я вас и поймал, подхватил Санчо. Стало быть, тот, кто воскрешает мертвых, возвращает зрение слепым, выпрямляет хромых и исцеляет недужных, тот, перед чьей гробницей горят лампады и у кого в часовне полно молящихся, которые поклоняются его мощам, тот, стало быть, заслужил и в этом и в будущем веке получше славу, нежели какую оставили и оставляют по себе все языческие императоры и странствующие рыцари, сколько их ни было на свете.
Я с этим вполне согласен, сказал Дон Кихот.
Значит, такова слава, благодатная сила и, как это еще говорят, прерогатива тела и мощей святого, продолжал Санчо, что с дозволения и одобрения святой нашей матери-церкви в часовне у него и лампады, и свечи, и саваны, и костыли, и картины, и пряди волос, и глаза, и ноги, и все это для усиления набожности и для упрочения христианской его славы. Короли на своих плечах переносят тело, то есть мощи, святого, лобызают кусочки его костей, украшают и обогащают ими свои молельни и наиболее чтимые алтари.
Какой же вывод из всего тобою сказанного, Санчо? спросил Дон Кихот.
Вывод такой, отвечал Санчо, что нам с вами надобно сделаться святыми, тогда мы скорей достигнем доброй славы, к которой мы так стремимся. И знаете что, сеньор: вчера, не то третьего дня (одним словом, на днях) причислили к лику святых двух босых монашков, и вот теперь за великое почитается счастье приложиться или прикоснуться к железным цепям, коими они ради умерщвления плоти препоясывались, и нынче цепи эти, сколько мне известно, в большем почете, нежели Роландов меч, что хранится в арсенале короля, богохранимого нашего государя. Так что, сеньор, лучше быть смиренным монашком какого ни на есть ордена, нежели храбрым да еще и странствующим рыцарем, и ежели раз двадцать хлестнуть себя бичом, то это лучше до бога доходит, нежели двадцать тысяч раз хватить копьем все равно кого: великана, чудовище или же андриака.
Все это справедливо, заметил Дон Кихот, но не все же могут быть монахами, да и пути, по которым господь приводит верных в рай, суть многоразличны. Рыцарство тот же монашеский орден: среди рыцарей есть святые, вечного сподобившиеся блаженства.
Так, молвил Санчо, но только я слыхал, будто в раю больше монахов, нежели рыцарей.
Это объясняется тем, что иноков вообще больше, нежели рыцарей, сказал Дон Кихот.
Странствующих тоже много, возразил Санчо.
Много, подтвердил Дон Кихот, однако ж немногие достойны именоваться рыцарями.
В таких и тому подобных разговорах прошли у них ночь и следующий день, без каких-либо внимания достойных происшествий, что весьма Дон Кихота опечалило. Наконец, на другой день к вечеру, их взорам открылся великий город Тобосо, при виде коего Дон Кихот взыграл духом, Санчо же духом пал, ибо он не имел понятия, где живет Дульсинея, и ни разу в жизни ее не видел, как не видел ее, впрочем, и его господин; таким образом, оба они пребывали в волнении: один оттого, что стремился ее увидеть, а другой оттого, что ни разу не видел ее, и никак не мог Санчо придумать, что ему предпринять, когда сеньор пошлет его в Тобосо. В конце концов Дон Кихот положил не вступать в город до наступления ночи, и временно они расположились в дубраве близ Тобосо, а когда положенный срок пришел, то вступили в город, и тут с ними случилось то, что непременно должно было случиться.
Странствующих тоже много, возразил Санчо.
Много, подтвердил Дон Кихот, однако ж немногие достойны именоваться рыцарями.
В таких и тому подобных разговорах прошли у них ночь и следующий день, без каких-либо внимания достойных происшествий, что весьма Дон Кихота опечалило. Наконец, на другой день к вечеру, их взорам открылся великий город Тобосо, при виде коего Дон Кихот взыграл духом, Санчо же духом пал, ибо он не имел понятия, где живет Дульсинея, и ни разу в жизни ее не видел, как не видел ее, впрочем, и его господин; таким образом, оба они пребывали в волнении: один оттого, что стремился ее увидеть, а другой оттого, что ни разу не видел ее, и никак не мог Санчо придумать, что ему предпринять, когда сеньор пошлет его в Тобосо. В конце концов Дон Кихот положил не вступать в город до наступления ночи, и временно они расположились в дубраве близ Тобосо, а когда положенный срок пришел, то вступили в город, и тут с ними случилось то, что непременно должно было случиться.
Глава IX,
в коей рассказывается о том, что из нее будет видно
В самую глухую полночь, а может быть, и не в самую, Дон Кихот и Санчо покинули рощу и вступили в Тобосо. Мирная тишина царила в городке, оттого что все жители отдыхали и, как говорится, спали без задних ног. Ночь выдалась довольно светлая, однако же Санчо предпочел бы, чтоб она была темная-претемная, ибо темнота могла послужить оправданием его тупоумия. Во всем городе слышался только собачий лай, несносный для ушей Дон Кихота и действовавший устрашающе на душу Санчо. Время от времени ревел осел, хрюкали свиньи, мяукали коты, и в ночной тишине все эти по-разному звучавшие голоса казались еще громче, каковое обстоятельство влюбленный рыцарь почел за дурное предзнаменование; однако ж со всем тем он сказал Санчо:
Сын мой Санчо! Указывай мне путь во дворец Дульсинеи может статься, она уже пробудилась.
Кой черт во дворец, когда я виделся с ее величием в маленьком домишке? воскликнул Санчо.
Должно полагать, заметил Дон Кихот, что на ту пору она вместе со своими придворными дамами удалилась в малые покои своего замка, как это принято и как это водится у всех знатных сеньор и принцесс.
Сеньор! сказал Санчо. Уж коли ваша милость назло мне желает, чтобы дом госпожи Дульсинеи был замком, то с чего бы это ворота его в такой час оказались отперты? И пристало ли нам с вами барабанить, чтобы нас услышали и отворили? Этак мы весь народ переполошим и взбудоражим. Что мы, по-вашему, к девкам будем стучаться, словно ихние полюбовники, которые во всякое время заявляются, стучатся, и, как бы поздно ни было, их все-таки впускают?
Лиха беда отыскать замок, возразил Дон Кихот, а там я тебе скажу, Санчо, как нам надлежит поступить. Да ты смотри, Санчо: или я плохо вижу, или же вон та темная громада и есть дворец Дульсинеи.
Ну так вы и поезжайте вперед, ваша милость, подхватил Санчо, может, это и так, но если даже я увижу этот дворец своими глазами и ощупаю собственными руками, все-таки я поверю в него не больше, чем тому, что сейчас белый день.
Дон Кихот двинулся первый и, проехав шагов двести, приблизился вплотную к темневшей громаде и увидел высокую башню, и тут только уразумел он, что это не замок, а собор. И тогда он сказал:
Мы наткнулись на церковь, Санчо.
Уж я вижу, отозвался Санчо. И дай-то бог, чтобы мы не наткнулись на нашу могилу, а то ведь это примета неважная в такое время скитаться по кладбищам, да и потом, если память мне не изменяет, я вашей милости сказывал, что дом этой сеньоры находится в тупике.
Побойся ты бога, глупец! воскликнул Дон Кихот. Где ты видел, чтобы замки и королевские дворцы строились в тупиках?
Сеньор! возразил Санчо. В каждой стране свой обычай: видно, здесь, в Тобосо, принято строить дворцы и громадные здания в переулках, а потому будьте добры, ваша милость, пустите меня поездить по ближайшим улицам и переулкам, может случиться, что в каком-нибудь закоулке я и наткнусь на этот дворец, чтоб его собаки съели, до того он нас закружил и загонял.
Выражайся почтительнее, Санчо, обо всем, что касается моей госпожи, сказал Дон Кихот, не будем кипятиться и не будем терять последний разум.
Постараюсь держать себя в руках, объявил Санчо, но только какое же надобно иметь терпение, коли ваша милость требует, чтобы я с одного раза на всю жизнь запомнил дом нашей хозяйки и отыскал его в полночь, когда вы сами, ваша милость, не можете его отыскать, а уж вы-то его, наверно, тысячу раз видели?
Ты приводишь меня в отчаяние, Санчо, сказал Дон Кихот. Послушай, еретик: не говорил ли я тебе много раз, что я никогда не видел несравненную Дульсинею и не переступал порога ее дворца и что я влюбился в нее только по слухам, ибо до меня дошла громкая слава о красоте ее и уме?
Теперь я все понял, молвил Санчо, и должен признаться: коли ваша милость никогда ее не видала, то я и подавно.
Не может этого быть, возразил Дон Кихот, по крайней мере ты сам мне говорил, что видел, как она просеивала зерно, и привез мне ответ на письмо, которое я посылал ей с тобой.
На это вы особенно не напирайте, сеньор, объявил Санчо, потому надобно вам знать, что я видел ее и ответ привез тоже по слухам, и какая она из себя, сеньора Дульсинея, это мне так же легко сказать, как попасть пальцем в небо.