Кем она сначала работала, не знаю, потом-то секретарем райкома
партии. Началась война. Она осталась в городе во главе подполья. Такого человека, как секретарь райкома, конечно, многие знают в лицо. Нашелся подлец, донес на нее. Немцы обещали ей и ее детям сохранить жизнь, если она предаст своих товарищей. Но она молчала. Фашисты, взбешенные ее упорством, расстреляли сначала детей, а потом и мать.
Разуваева наша, фабричная. Перед войной уехала на юг, то ли в Краснодар, то ли в Ставрополь. Там тоже работала швеей. Вышла замуж. Двое детей народилось. Как началась война, муж ушел на фронт. Осталась она с детьми одна. Эвакуироваться не успела: немцы заняли город. Разуваева стала помогать подпольщикам, связной у них была. Однажды немцы ее выследили и арестовали. Пытали. Грозили детей ее убить. И убили, потому что она ни в чем не призналась. А потом убили и ее. Женщина героическая, что и говорить. Памятник зря не поставят.
И вот я опять иду к Клавдии Ильиничне Абрамовой-Разуваевой. Теперь я знаю, что ей сказать:
На фабрике, где когда-то начиналась Ваша дорога в большую жизнь, Вас знают и помнят. Помнят сердцем. В памяти комсомольцев вы и швея, и директор фабрики, и секретарь райкома Это не беда. Вас помнят не по должности. Говорят, что войну Вы встретили в Керчи, кажется, в Воронеже, вроде бы в Краснодаре. Простим девушкам неточность. Они точны в главном: войну Вы встретили на русской земле. Настоящим человеком.
Голос Левитана
Коктебель. Июльский день 1971 года. Три часа пополудни. Солнце палит изо всех сил, на пляже самые стойкие, испытанные курортники. Остальные, вялые, иссушенные солнцем, сморенные сытным обедом, бредут к своим палаткам и корпусам.
По примеру благоразумного большинства плетусь домой. Там ждет меня модный нынче Михаил Булгаков. С моря доносится глухое бормотание прибоя. Коктебель погружается в послеобеденную дрему. И вдруг прямо в спину громкий голос резанул по ушам:
Внимание, внимание! Я насторожился.
Передаем важное сообщение.
Сердце сжалось, похолодело: говорил Левитан. Что случилось? Радость или беда?
Сегодня в девятнадцать часов по московскому времени
Предательская дрожь пробежала по ногам. Левитан Он объявил всему миру о полете Гагарина и о гибели Комарова. Теплой майской ночью я услышал от него известие об окончании войны. Его голос принес в наш большой коммунальный двор горе. Помню: утро, с Белой по крутой горе поднимается женщина с бельем. Кто-то крикнул ей: «Немцы перешли границу. Война!» Ослабли руки женщины, таз накренился, белой змеей поползла на землю простыня.
Темно и голо стало во дворе. Поговаривали, что фашистские самолеты добрались до самого Куйбышева. Не сегодня-завтра жди их в Уфе. По этому случаю ослепли дома: наши матери набросили на вечерние окна байковые одеяла.
Темно и голо стало во дворе. Поговаривали, что фашистские самолеты добрались до самого Куйбышева. Не сегодня-завтра жди их в Уфе. По этому случаю ослепли дома: наши матери набросили на вечерние окна байковые одеяла.
Кто-то спилил на дрова скрипучие ворота, клены и столбы для качелей.
В большую столовую под рестораном «Уфа» пришли похожие друг на друга дети: на тонкой шее большая голова, под глазами синие тени. Они предъявляли талон на дополнительное питание. Им наливали горячую похлебку
Отталкиваясь руками от земли, по городу перекатывался безногий человек. Вместо ног доска на шариковых подшипниках.
Мимо меня пробежали две девушки. Они играли в догонялки и не обращали никакого внимания на Левитана.
Сегодня в девятнадцать часов по московскому времени состоится морская прогулка по Коктебельскому заливу, разносился по поселку голос экскурсовода-мистификатора.
Камень с сердца. Все в порядке. Можно пить «Черноморский рислинг», есть чебуреки, бездумно валяться на пляже, читать Булгакова.
Находчивый парень, этот экскурсовод. Билеты на теплоход, пожалуй, разойдутся.
Хлеб пропал: запахло поркой
В десятом классе шел урок истории. Учитель рассказывал об обороне Ленинграда.
Рабочие получали по 250 граммов хлеба в сутки. Хлеб этот был замешан на клею. В него добавляли опилки.
Учитель говорил с трудом. Охрип, перешел на шепот. Его глаза блуждали по раскрытому классному журналу: старался скрыть волнение.
Откровенно, во весь класс, хмыкнул Николай.
Хлеб с опилками? Чепуха! пророкотал баском Виктор.
Встать! металлическим голосом прокричал побледневший учитель. Ребята испуганно переглянулись. Встали. Учитель истории отличался большой терпимостью. На его уроках можно было говорить о чем угодно, для него не существовало запретных тем. Что с ним стряслось?
Война! Блокадный Ленинград, заговорил учитель. Город, в котором дети становились стариками в несколько дней. А вы
Он пристально глянул в лица десятиклассников.
Садитесь.
В классе повисла тягостная пауза.
В Уфе, кстати, тоже было голодно. Ели отруби, жмых, на сухой сковороде поджаривали картофельную кожуру.
Учитель умолк. Задумался.
Хлеб Пожалуй, сегодня я расскажу вам одну грустную историю из далеких военных лет.
Жила-была в Уфе маленькая дружная семья: мать и двое сыновей. Мать работала в госпитале. Отец на фронте. Старшему из братьев было двенадцать, младший учился в первом классе.
Пришла как-то мать с работы, усталая, злая наши отступали. Полезла на полку: там хранился хлеб. Достала она тряпицу, развернула и ахнула: не хватает одного куска. Мать слыла женщиной крутой: отец бил ее чуть ли не с пеленок. Плетка у него даже была из сыромятины: поучал и жену, и детей. Выросла мать хорошим человеком. То ли в шутку, то ли всерьез любила повторять: «Спасибо папе, учил, не покладая рук». Детей своих мать не трогала. Случалось, стеганет иной раз сына под горячую руку потом весь день ходит пасмурная, сердце ноет, готова прощенья просить у проказника. А здесь хлеб пропал. Один, значит, за счет другого выжить хочет. Дело не в хлебе, в предательстве. «А ну, признавайтесь, кто украл хлеб?» спрашивает мать у своих сыновей. Слово нарочно пожестче подобрала не взял, а украл.
Запахло поркой. Поскучнели мальчишки. Старший насупился. Младший заревел. На всякий случай. Может быть, сжалится мать. А она сняла с вешалки белый прорезиненный пояс, в котором до войны бегала в парк на танцы, и началась экзекуция.
Прошла неделя, другая. В воскресенье мать устроила в квартире генеральную уборку. Передвигала ящики, стол, комод.
Наигравшись во дворе, прибежали домой мальчишки. Распахнули дверь: на полу сидит мать и слезами умывается. Возле нее лежит черный в белых паутинках плесени кусок хлеба.
Вот и все. Кажется, прозвенел звонок?
Ступайте на перемену.
Бандероль из ровеньков
Наше знакомство состоялось в столовой пансионата. По воле диетсестры мы оказались за одним столом. Инженер из Ворошиловграда (так мне его отрекомендовали) всегда опаздывал на обед.
За час до обеда он надевал спортивный шерстяной костюм и «в темпе» лез на высоченную крутую гору. Палило солнце, среди редкого, приземистого кустарника мелькала в руках Николая третья точка опоры суковатая палка. Деревенели ноги, сердце подкатывалось к горлу, пот струился по лицу, спине, рукам. Мокрое тело обдавало волнами бродячего ветерка. Хорошо! Преодолеть гору, свою усталость, тягу к неподвижности.
На вершине он валился с ног, отдыхал, потом поднимался во весь рост. Далеко внизу синело море, застывшее, неподвижное. На середине горы, распарывая зелень леса, торчала макушка мачты электропередачи. Выше было только одно небо.
Николай усаживался за стол, когда его соседи приступали к компоту. Он вытирал о полу шерстяной куртки потное раскрасневшееся лицо и принимался за суп.
Коль, опять в гору бегал? с деланным участием спрашивала его плотная, щедро обсыпанная веснушками женщина, с копной непослушных ржавых волос.
Ох, и красотища там наверху! захлебывался от восторга Николай.
Умный в гору не пойдет, успевала вставить молодая особа, странно белая среди людей, прокопченных кавказским солнцем. Она почитала за великий труд спуститься к морю и омочить в его воде свои полные ноги и потому смотрела на Николая с явным подтекстом: есть же психи. Неужели так все дни и пробегает?
От нашего пансионата до Сочи было далеко. Время проходило однообразно. Утром ванны, днем солнце, вечером старые цветные киноленты. Николай угощал меня спелыми каштанами, я его фантастикой Брэдбери. Мы пристально, во все глаза рассматривали на экране телевизора Горди Хоу и Бобби Халла, стонали от восхищения, когда хитроумный Валерий Харламов забрасывал шайбу в ворота канадцев, посмеивались над местным врачом, который с редкой щедростью прописывал всем без исключения скипидарные ванны, не без любопытства попивали пепси-колу ничего диковинного в ней не нашли, бродили по кипарисовым аллеям и набирались ума в каждой аллее можно было обнаружить с полдюжины афоризмов на тему «Движение жизнь, покой смерть» и «В здоровом теле здоровый дух». Поддавшись авторитету древних и новейших мудрецов, мы добросовестно носились по терренкуру. У нас был отпуск, мы отдыхали и старались быть беззаботными. Впрочем, однажды я видел Николая взвинченным, злым: хозяйка, у которой он квартировал, выбросила в мусорный ящик хлеб. Мне было понятно негодование Николая детство его совпало с войной (он с матерью и младшим братом жил тогда в Коми АССР).
Осеннее солнце рано скатывалось в море. Радиоузел сразу же
приступал к делу. На территории пансионата хрипела и грохотала нежнейшая мелодия из «Крестного отца», меланхоличный баян оглушительно «навевал» «Осенний сон», в сотый раз, как заклинание, «Самоцветы» твердили: «Не повторяется такое никогда» У кассы в летний кинотеатр выстраивалась очередь. Около столовой на скамейках рассаживались мужчины в возрасте, закуривали, лениво заводили разговор, без начала и без конца. Непрошеным гостем приходили, обступали нас воспоминания о доме.
Николай жил и работал в Ровеньках, неподалеку от Краснодона, у него была живописнейшая украинская фамилия Покиньборода. При прощании мы условились никаких писем друг другу не писать. На всякий случай обменялись адресами: чего в жизни не бывает.
Было раннее утро, когда в нашей квартире раздался звонок.
Вам бандероль, проверещала молоденькая, худенькая, как подросток, женщина-почтальон. Я расписался на каком-то бланке и почтальон протянула мне большой коричневый конверт от Покиньбороды. Распечатал. Из него выпало письмо, значки, гибкая пластинка, два путеводителя по ровеньковскому музею «Памяти павших».