С этой темой, похоже, перекликаются неутешительные строки стихотворения поэтессы Ирины Горюновой:
«Капитолийская волчица, питавшая младенца молоком,
Мать римлян, давшая и пищу, и свободу, и волю к жизни
Тем, кто, кто ей потом не факт, что был и благодарен, не прогнал,
Когда ее сосцы вконец иссохли: с оглядкой, торопливо пнул
В живот, обжег бока, стегнул со злобой плетью»
Эти безотрадные слова о рождении, вскармливании будущего, которому до заботливой кормилицы (здесь волчицы) и дела никакого не будет!
Великий Рим за отступление от своих «юношеских идеалов» заплатил сполна. После низложения в 476 году последнего западно-римского императора и передачи власти вождю германцев Одоакру его 12-вековое владычество завершилось.
Но какое отношение, справедливо спросите вы, эта печальная история города, «вскормленного» Капитолийской волчицей, имеет к Венеции и Петербургу? Думается, самое непосредственное.
Но какое отношение, справедливо спросите вы, эта печальная история города, «вскормленного» Капитолийской волчицей, имеет к Венеции и Петербургу? Думается, самое непосредственное.
После первого Рима (на Тибре) с IV н.э. наступило время второго, расположившегося на стратегическом мысе у пролива Босфор, на границе Европы и Азии. Уже перечень имен этого города говорит о возрастающем его влиянии на мировую политику: Византий, Новый Рим, Константинополь, Царьград (поименованный так славянами). На протяжении Средних веков Константинополь был самым крупным и самым богатым городом Европы. Просуществовав как Новый Рим более чем тысячелетие, в 1453 году город был захвачен Мехмедом Завоевателем и стал столицей Османской империи.
После этого встал вопрос, кто после Рима и Константинополя, образно говоря, подхватит эстафету величия. Некоторые историки считают, что реальными наследниками Константинополя были Греция и, естественно, Италия, куда в массовом порядке бежали от турецких захватчиков лучшие умы Византии. При этом они взяли с собой самое дорогое классические труды интеллектуалов античности и Средневековья, что, и это немаловажно, дало новый импульс развитию европейской культуры, науки и создало предпосылки для наступления эпохи Возрождения.
Конечно, отсчет «Римов» от первого и так далее происходил в символическом смысле. Однако за эту, казалось бы, «просто символику» шла довольно нешуточная борьба. Третьим Римом в Священной Римской империи в XIII веке была сделана попытка объявить резиденцию германских императоров город Трир. Веком позже наследником Вечного города правители Второго Болгарского царства хотели назначить город Тырново. Не получилось. Видимо, не хватило совокупности качеств, полученных Первым Римом с молоком Капитолийской волчицы.
Решающее слово, как представляется, сказала религия. После падения Константинополя центр православия переместился в стремительно развивающуюся Москву. Именно религиозный аспект позволил столице Русского государства обозначить свои притязания на византийское наследство. Монах-старец Филофей впервые выдвинул религиозную концепцию «Москва Третий Рим» и сформулировал это такими слова: «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти» (Православный собеседник, 1863 г., ч.I, с. 344).
В этой борьбе за престижное звание кронпринца Великого Рима Венеция и Петербург, как и во многих других случаях, действовали вопреки существующим, как ныне принято говорить, «трендам».
Если обратиться к историческим источникам, век спустя после падения Константинополя Венеция тоже сделала определенные шаги на пути к имперской основательности. Вот как оценивает эти попытки Питер Акройд: «Во второй четверти XVI века публичные здания строились в романском стиле. Начало положили триумфальные ворота Арсенала, первый пример венецианской монументальности. В 1480 году к барельефам на Дворце дожей добавили каменные щиты и шлемы. Перед лицом угроз, исходящих от двух империй, Карла V Габсбурга и Сулеймана Великолепного, Венеция заявляла себя наследницей империи более великой. Рим был контекстом ее собственной исторической миссии. Считается, что венецианская конституция следовала римским оригиналам» [Акройд 2012, с. 136].
Архитектурные усилия подкреплялись генеологическими исследованиями: «Аристократические фамилии города начали искать предков-римлян, благодаря которым они могли бы с долей вероятности стать наследниками virtus (древней доблести) Историки города идентифицировали своих обнаруженных предков как беженцев из Трои, которые, как принято считать, основали Рим. Все это было фарсом, но бывают времена, когда народ или народ-государство готовы воспринять самые абсурдные или экстравагантные идеи, чтобы укрепить самоидентификацию»» [Там же, с. 136].
И то сказать, венецианцы прославились как удачливые мореплаватели, искусные торговцы, великолепные архитекторы и живописцы, но притязания на наследие величавого Рима это, видимо, уже слишком. Тем более, что, похоже, доминирующей чертой характера жителей города на Адриатике, переданной им с молоком кормилицы Ромула и Рэма, было и остается осознание ценности коллективистских действий. Как пишет Акройд, «без сотрудничества соседа с соседом или общины с общиной нельзя было ни осушить землю, ни присоединить остров. Дамбы нельзя было построить, если община не руководствовалась общими интересами. Таким образом, венецианцами с самого начала владела мысль об общинной жизни. Они создали первый общественный дворец и первый городской сквер в Италии. Венеция, возможно, была первым городом в Европе, который извлек выгоду из того, что называлось градостроительством. С продуманным зонированием промышленной и хозяйственной деятельности по периферии города» [Там же, с. 34].
При основании Петербурга в борьбе за наследие Римской империи Петр I решился на поистине революционные шаги. В противовес религиозной доктрине «Москва Третий Рим», в престижных математических затеях по цифровке «новых Римов» он сделал попытку присвоить городу на Неве четвертый номер. Как утверждает выпускник Ленинградского госуниверситета, историк Александр Мясников, «все начинания этого царя, в том числе вскидывание святой Руси на дыбу реформ, сводились в конечном итоге к тому, чтобы отвергнуть абсолютные истины. Сломать вечные формулы. Когда духовник Ивана III старец Филофей из Пскова в своем знаменитом Сказании о белом клобуке утверждал, что Москва Третий Рим, а четвертому не бывать, он основывался на православной общности Москвы и восточно-христианского отпрыска древнего Рима Византии, а точнее, Рима Второго Константинополя, или Царьграда. Петр утверждал, что четвертый Рим возможен. Мало того, именно Первый Рим и Четвертый Рим Петербург связывает главное имперская сущность. Ведь Москва никогда не была столицей империи. Присутствие Рима в Риме Четвертом Петербурге виделось в триумфальных арках и колоннах, конных статуях, крестово-купольных соборах» [Мясников 2016, с. 234 235].
Задуманные Петром преобразования осуществлялись такими темпами, что поистине захватывало дух. Вот лишь некоторые из них, в сфере просвещения, перечисленные филологом Кирой Роговой: «Едва основав город, Петр предпринял следующие действия: в 1709 году открыта первая в России государственная школа при кирхе св. Петра, в 1711 году первая типография, выполнявшая функции издательства, вышел первый номер газеты Ведомости, тогда же строится летний дворец Петра с садом, в котором установлены копии античных статуй, привезенных из Италии, в 1713 году открыта первая в России общедоступная библиотека и книжная лавка, 1714 год создана Морская академия 1718-й открыты бумажная фабрика и заложено здание Кунсткамеры, 1724-й основана Академия наук и академический университет» [Рогова 2010, с. 107].
Конечно, с точки зрения реализации идеи Петра о создании Российской империи со столицей в Петербурге Четвертым Римом город на Неве стал. Однако всего на два столетия. Как известно, в 1918 году при переезде правительства большевиков в Москву статус столичного города Петербург потерял.
Но ностальгия по державному величию Петербурга сохранилась и по сию пору. Наум Коржавин даже сравнивает эти щемящие воспоминания о былом величии города с самым сильным романтическим чувством:
«Он был рожден имперской стать столицей,
В нем этим смыслом все озарено.
И он с иною ролью примириться
Не может. И не сможет все равно.
Он отдал дань надеждам и страданьям.
Но прежний смысл в нем все же не ослаб.
Имперской власти не хватает зданьям.
Имперской властью грезит Главный штаб.
Им целый век в иной эпохе прожит.
А он грустит, хоть эта грусть смешна.
Но камень изменить лица не может,
Какие б не настали времена.
В нем смысл один неистребимый, главный.
Как в нас всегда одна и та же кровь.
И Ленинграду снится скипетр державный,
Как женщине покинутой любовь»
(«Ленинград», 1960 год).
Глава 3. «Поставил праздничные храмы // Для женщин, для картин, для книг» (уникальные черты Венеции и Петербурга)
3.1. Линия и объем
У Валерия Брюсова в мистическом стихотворении «Городу Дифирамб» есть строки, посвященные, видимо, своеобразному «духу города»:
«Ты хитроумный, ты упрямый,
Дворцы из золота воздвиг,
Поставил праздничные храмы
Для женщин, для картин, для книг».
У Венеции и Петербурга дух города у каждого свой, праздничные храмы и дворцы построены в самых разнообразных архитектурных стилях (в основном соответствующих определенной эпохе), планировка городов большей частью адекватна особенностям ландшафта и занимаемой площади.
Площадь Венеции составляет 415 квадратных километра; площадь Петербурга в три с половиной раза больше (1439 кв. км). Отсюда существенная, как представляется, разница в подходах к градостроительному проектированию. Если для города на Неве основная урбанистическая парадигма это линия, то для Венеции, с учетом высокой плотности застройки зданий, это объем.
Как отмечает историк А. Мясников, «линия, а не объем вот настоящая стихия Петербурга. Недаром это многократно закреплено в топонимике города, начиная от линий Васильевского острова» [Мясников 2016, с. 86]. Прямые линии петербургских проспектов и улиц порождают незабываемые виды распахнутых навстречу просторам перспектив:
Площадь Венеции составляет 415 квадратных километра; площадь Петербурга в три с половиной раза больше (1439 кв. км). Отсюда существенная, как представляется, разница в подходах к градостроительному проектированию. Если для города на Неве основная урбанистическая парадигма это линия, то для Венеции, с учетом высокой плотности застройки зданий, это объем.
Как отмечает историк А. Мясников, «линия, а не объем вот настоящая стихия Петербурга. Недаром это многократно закреплено в топонимике города, начиная от линий Васильевского острова» [Мясников 2016, с. 86]. Прямые линии петербургских проспектов и улиц порождают незабываемые виды распахнутых навстречу просторам перспектив: