Интервьюер: (Озадаченно.) Это Вы сейчас сказали, насколько я поняла, в контексте свободы истинной. (Гиперанархист утвердительно кивает.) Что же, по-Вашему, она означает, если право выбора это уже несвобода?
Гиперанархист: (Воодушевленно.) Хороший вопрос! Понимаете, старик Кант (Интервьюер принимается делать пометки в блокноте) различал два вида причинности обусловленную и необусловленную. Обусловленную (картинно кашляет) он относил к природе, где полностью царит необходимость, т.е. несвобода. А необусловленную (поднимает вверх указательный палец правой руки) он относил к свободе. Но у Канта, видите ли, вся беда состоит в том, что свобода и необходимость как бы не соприкасаются, т.е. свобода не дана ни в каком опыте, а потому если ее и можно мыслить, то лишь как общеобязательное условие морального закона, которое не позволяет снять с человека ответственность за его деяния. Итак, даже Кант, которого я считаю величайшим мыслителем в истории всех времен, наряду с Платоном и Шопенгауэром, не удержался от того, чтобы дать свободе юридическое истолкование. К тому же, Кант понимал свободу как причинность, хотя и необусловленную, а это, на мой взгляд, в корне неверно.
Интервьюер: (Нетерпеливо, нервно жестикулируя.) Отлично, но это ведь Кант! а Ваше понимание истинной свободы каково?
Гиперанархист: Мое понимание таково, что свобода это способность произвольно, т.е. самочинно, самостийно задавать естественную связь явлений независимо от какого бы то ни было побуждения не важно, будь оно внешним, либо же внутренним. В принципе, здесь я ничем не расхожусь с Кантом, только если Кант полагал, что я не могу определенно знать свободу и поэтому должен в нее только верить, чтобы тем самым дать своему существованию моральное оправдание, то мое убеждение противоположно: я могу определенно знать, что свободен, а потому должен быть свободным, иначе мое существование никак нельзя оправдать, ибо, в противном случае, меня можно уподобить жалкой пылинке, которую смахнут, не глядя, вместе со всем прочим слоем пыли, что оседает на домашней мебели. Ну а если я должен верить в свободу, но не могу ее знать, чтобы создать за счет этой веры основу для морального закона, то это уже вовсе не свобода, а принуждение, т.е. рабство. Так что, с Кантом я солидарен лишь в исходных посылах, а не в конечном выводе.
Интервьюер: (Нетерпеливо, нервно жестикулируя.) Отлично, но это ведь Кант! а Ваше понимание истинной свободы каково?
Гиперанархист: Мое понимание таково, что свобода это способность произвольно, т.е. самочинно, самостийно задавать естественную связь явлений независимо от какого бы то ни было побуждения не важно, будь оно внешним, либо же внутренним. В принципе, здесь я ничем не расхожусь с Кантом, только если Кант полагал, что я не могу определенно знать свободу и поэтому должен в нее только верить, чтобы тем самым дать своему существованию моральное оправдание, то мое убеждение противоположно: я могу определенно знать, что свободен, а потому должен быть свободным, иначе мое существование никак нельзя оправдать, ибо, в противном случае, меня можно уподобить жалкой пылинке, которую смахнут, не глядя, вместе со всем прочим слоем пыли, что оседает на домашней мебели. Ну а если я должен верить в свободу, но не могу ее знать, чтобы создать за счет этой веры основу для морального закона, то это уже вовсе не свобода, а принуждение, т.е. рабство. Так что, с Кантом я солидарен лишь в исходных посылах, а не в конечном выводе.
Интервьюер: (По ходу дела фиксируя услышанное в блокноте.) Значит, по-Вашему, если человек не свободен, то его жизнь или, как Вы сказали, существование, не имеет оправдания?
Гиперанархист: (Наливает в стакан немного воды и, осушив его, ставит обратно на стол.) Это уже вопрос ценностного характера. Также и жизнь категория ценностная, а не биологическая, как принято думать. Вообще, определяющими жизнь ценностями служат только две свобода и смысл. Свобода это то, что я могу знать. Это категория возможного. Смысл это то, во что я должен верить. Это категория должного. Все прочее имеет значение уже постольку, поскольку. Разумеется, смысл идет вразрез с тем, что в обыденном плане мы понимаем как «значение». Хотя смысл очень тесно смыкается с тем же понятием цели, но не вполне совпадает с ним.
Интервьюер: (Смущенно.) Гм Тогда такой вопрос: имеет ли жизнь какой-либо смысл?
Гиперанархист: Существование нет, не имеет. Жизнь бесспорно, имеет. А если быть точнее, то я живу постольку, поскольку верю в смысл. Смысл есть то, что мне неведомо, а потому я должен в него верить. Иначе же я просто беспутно существую, а мое существование не имеет ни малейшего оправдания. Лучше тогда, чтоб меня и вовсе не было.
Интервьюер: А смысл жизни он кем-то скажем так, положен, либо же человек сам его для себя находит?
Гиперанархист: Смысл жизни заведомо определен Богом, а не дан мне кем-то извне, поэтому и не заключает в себе того момента общеобязательности, который был, допустим, в моральном законе у Канта. Условием выхода к смыслу может быть лишь знание о свободе, а потому никто не может извне принудить меня к принятию общеобязательного смысла и истины. Другое дело, что смысл мне достоверно не известен, он всецело находится в компетенции Бога, точнее, определен Божьим замыслом и может быть доступным мне лишь по вере, а не в знании. Кстати говоря, недаром Кант не сводил сущее и должное к одному и тому же. Сущее это то, что есть, а должное это то, чего нет. Они не совпадают и взаимно исключают друг друга. Стало быть, смысл, как должное, потусторонен сущему. Иначе же все сводилось бы к несвободе и бессмыслице.
Интервьюер: (С досадным восклицанием в голосе.) Значит, смысла у жизни все-таки нет!..
Гиперанархист: (Пожимая плечами.) Все верно, смысл у Бога, а я живу постольку, поскольку верю. Как бы это ни прозвучало банально, но без веры нет не только смысла, но и самой жизни. Одна лишь только жалкая на нее пародия, имитация. Вера это акт интеллектуальной воли, в отличие от знания, которое очень часто профанируют в своем значении, выдавая за него то, что лучше всего назвать информацией. Знание это акт интеллектуального созерцания, в котором утверждается то, что человеку дано в опыте, лежащем за пределами внешних органов чувств. То же самое касается свободы. Вера же утверждает непоколебимо и непреклонно то, что не дано ни в каком опыте, что принципиально неведомо человеку, но что должно быть взамен того, что есть теперь. Условием же веры служит моя свобода, вернее, мое знание о том, что я свободен. Иначе всякая истина обесценивается уже тем, что я принужден к ее принятию либо извне, либо изнутри, под действием направляющих меня мотивов. А это уже означает не веру, а доверие. Вера же это свободно и через свободу действующий во мне бунт против бессмыслицы.
Интервьюер: (Едва поспевая за речью Гиперанархиста.) У меня в связи с этим возник (внезапно отрывается от записи, обращая взор в сторону Гиперанархиста) следующий вопрос: вот Вы свели свободу в ее истинном, по-Вашему, точнее, гиперанархистскому пониманию, к произволу и (слегка замешкалась) к скажем так, самочинству но возможна ли такая свобода вообще в принципе? (Немного встревоженно.) Что есть тогда, в представлении гиперанархизма, безусловная, т.е. абсолютная свобода, о которой Вы уже говорили?
Гиперанархист: Вообще о свободе можно говорить лишь мерками человека и по меркам человека. Поэтому, если судить именно мерками человека, то абсолютная свобода это та самая истинная свобода, о которой я уже говорил. А если говорить строго, то абсолютной свободы попросту не существует. И вот почему. Сначала потому, что и здесь со мной согласится любой мистик или богослов сущность Бога не может быть исчерпана никакими определениями. Если мы назовем Бога свободой, то уже умалим Его. Между тем как свобода имеет значение постольку, поскольку мы, люди, о ней говорим. Затем, нужно учитывать, что свобода не может быть абсолютной уже потому, что свобода коррелирует с необходимостью, т.е. свобода есть понятие соотносительное, и хотя она безусловна в том плане, что, в отличие от необходимости, имеет самодовлеющий характер, но о свободе мы судим от противного, т.е. от того, что уже по определению мы знаем как несвободу, а именно необходимость. Стало быть, мы говорим о свободе лишь по негативу от необходимости, ибо именно необходимость есть первичная данность нашего опыта, сопряженного с пребыванием в мире. Когда же мы говорим об абсолютной свободе, то это уже contradictio in adjecto, т.е. такое утверждение, каждая из частей которого обусловлена тем, что она исключает другую и сама же ею, этой другой частью, исключаема. Если говорить проще, то Абсолют по определению (жестом правой руки изображает кавычки) «находится» вне каких бы то ни было аналогий и противоположностей, поэтому может быть определен как то, чего нет, в то время как свобода в некотором роде зависима от того, что она противоположна необходимости. Абсолюта скажу, дабы не вводить Вас в заблуждение нет в том значении, что Он вне чего бы то ни было из того, что может быть дано в опыте. Что же касается истинной свободы, то она вполне-таки возможна, иначе бы мы просто-напросто не смогли о ней говорить. Она подтверждена многовековым духовным опытом человечества.
Интервьюер: (С улыбкой на лице, выражающей одновременно как изумление, так и недоумение.) Если я Вас правильно поняла, то, говоря об Абсолюте, Вы говорили о Боге. (Гиперанархист утвердительно кивает.) Как же так получается, что если, как Вы сами только что сказали, Бога нет, то мы говорим о Нем, когда о свободе мы можем говорить лишь потому, что она есть?
Гиперанархист: Я уже Вам сказал, что тем самым не хочу Вас ввести в заблуждение. Бога нет постольку, поскольку Он не может быть всецело дан в нашем опыте, ибо нашему опыту, равно как и знанию о свободе, не дано в полной мере исчерпать сущности Бога. Между тем, мы можем говорить о свободе лишь потому, что определенно знаем о нашей свободе. Парадокс, казалось бы, но, в самом деле, из этих двух утверждений в равной мере основательны оба. А все потому, что о Боге мы можем говорить лишь на языке парадоксов, как-то, например: если мы знаем о свободе, то Бог есть, а если мы верим в смысл, то Бога нет.
Интервьюер: Честно, мне, как человеку, который далек от религии, не дано охватить Вашей логики
Гиперанархист: (Перебивая.) В том вся и суть, что здесь нет никакой логики.
Интервьюер: Да, и потому, исходя из того, что Вы говорите о свободе, мне бы хотелось узнать, каково Ваше понимание того, что уже назвали в ходе нашей беседы ложной свободой.
Гиперанархист: (Подняв кверху указательный палец правой руки.) Разрешите тогда мне задать Вам встречный вопрос