Микроурбанизм. Город в деталях - Коллектив авторов 3 стр.

Мы полагаем, что зачастую именно через детали можно выйти на анализ городской социальности[19]. При этом работа с нюансами и деталями предполагает концептуализацию. Это отнюдь не этнография детали, не препарирование города на атомы, но попытка реконструировать его связанность, включить деталь в сложные сети взаимодействия, символические системы, как это происходит в статьях Ольги Ткач, Лилии Воронковой и Олега Паченкова, Романа Абрамова. Городские свадьбы, блошиные рынки и заброшенные места для авторов не только забавные курьезы. Их исследование позволяет зафиксировать и понять, как складывается и (вос)производится городской порядок.

Наше понимание детали принципиально двойственно, для нас деталь  это и инструмент познания, и инструмент действия (means of knowledge, means of action)[20]. Деталь в данном случае  это не только то, что может быть выхвачено/выпадает из сети привычных отношений и систем значений[21], а значит, наглядно демонстрирует их относительность и изменчивость. Деталь  это также стартовая точка социального творчества, стимул и возможность создания новых смыслов и конвенций отдельными горожанами и сообществами. Деталь отсылает нас к творческому производству города. Она делает город человекосоразмерным, превращает его в то, с чем можно сладить, что можно изменить и переделать. Размер имеет значение С маленькими предметами проще обращаться, благодаря им пространство легче фрагментируется и переопределяется, а периферийные смыслы и воплощающие их предметы нередко становятся точками создания новых символических систем. Как, например, любовные замочки, не только ставшие запоминающейся интервенцией 2000-х, но и положившие начало новому городскому ритуалу, периодически образующие новые городские места и усиливающие притягательность уже существующих, а также гарантирующие стабильную прибыль огромному числу уличных торговцев и продавцов сувениров[22].

Мы полагаем, что зачастую именно через детали можно выйти на анализ городской социальности[19]. При этом работа с нюансами и деталями предполагает концептуализацию. Это отнюдь не этнография детали, не препарирование города на атомы, но попытка реконструировать его связанность, включить деталь в сложные сети взаимодействия, символические системы, как это происходит в статьях Ольги Ткач, Лилии Воронковой и Олега Паченкова, Романа Абрамова. Городские свадьбы, блошиные рынки и заброшенные места для авторов не только забавные курьезы. Их исследование позволяет зафиксировать и понять, как складывается и (вос)производится городской порядок.

Наше понимание детали принципиально двойственно, для нас деталь  это и инструмент познания, и инструмент действия (means of knowledge, means of action)[20]. Деталь в данном случае  это не только то, что может быть выхвачено/выпадает из сети привычных отношений и систем значений[21], а значит, наглядно демонстрирует их относительность и изменчивость. Деталь  это также стартовая точка социального творчества, стимул и возможность создания новых смыслов и конвенций отдельными горожанами и сообществами. Деталь отсылает нас к творческому производству города. Она делает город человекосоразмерным, превращает его в то, с чем можно сладить, что можно изменить и переделать. Размер имеет значение С маленькими предметами проще обращаться, благодаря им пространство легче фрагментируется и переопределяется, а периферийные смыслы и воплощающие их предметы нередко становятся точками создания новых символических систем. Как, например, любовные замочки, не только ставшие запоминающейся интервенцией 2000-х, но и положившие начало новому городскому ритуалу, периодически образующие новые городские места и усиливающие притягательность уже существующих, а также гарантирующие стабильную прибыль огромному числу уличных торговцев и продавцов сувениров[22].

Мы полагаем, что в детали важна ее материальность и доступность изменениям. Материальность  один из способов перевода города в близкий режим: касания, запахов, звуков. Одновременно материальность детали  это то, что позволяет перекомбинировать, создать свой город. Именно поэтому материальные детали столь любимы различными интерпретаторами города  от уличных художников до скейтбордистов[23]. Город, состоящий из деталей, не просто распадается на совокупность инертных элементов, но [становится] палитрой материалов, завораживающих возможностями своего использования[24]. При этом нелишним будет еще раз подчеркнуть, что материальность включена в существующие и складывающиеся символические системы, дискурсивно оформлена.

Детали во многом создают город, производят его атмосферу. Замеченная деталь порождает эмоциональный всплеск, отсылая к многообразию опыта, его мультисенсорности. Так, одинокая рукавичка, заботливо пристроенная неравнодушным горожанином на видное место, цепляет взгляд вечно спешащих прохожих, оживляет и, возможно, переформатирует пространство.

Настройка оптики на детальное восприятие  это не только работа в рамках одного масштаба, когда максимальное приближение дает чувствительность к нюансам, благодаря чему становятся заметными детали, незначимые персонажи и многослойность городского бытия. Конечно, особо пристальное внимание к микроуровню  это во многом реабилитация непривилегированного масштаба и демонстрация его возможностей. Вместе с тем мы полагаем, что в предлагаемом подходе важна и даже необходима игра с масштабированием[25]. Приближение и отдаление деталей и отдельных фрагментов городской жизни позволяет понять контексты их производства и существования, вписать их в общую (глобальную) картину города. При таком масштабировании и сама картина города становится сложной, многообразной, утрачивающей социальную тотальность.

Статья Натальи Самутиной  убедительный пример значимости оптических маневров. Автор показывает, как не всегда различимая деталь, такая как смайлик граффити-райтера Оза, то тут, то там встречающийся в Гамбурге, может стать универсальной отмычкой, обнаруживающей и раскрывающей особенности множества контекстов. Тонкая настройка оптики и переключение масштабов в этом случае обеспечивают понимание потока сиюминутной городской жизни, логики пространственной и социальной организации постсовременного города, более общих культурных схем (особенностей постсовременного зрения и восприятия).

Играя масштабами, исследователь одновременно настраивается на прерывистость, изменчивость, подвижность города[26] и производит их. Постоянная смена аналитических оптик позволяет уловить эту сложную переплетенность городской жизни, подчеркнуть ее принципиальную прерывистость. Джонатан Крэри, напоминающий нам о сложном устройстве современной культуры, отмечает, что ныне признание длительности и целостности процессов, равно как и использование схем, фиксирующих эти особенности,  это аналитический тупик. Никакие процессы, в том числе и перцептивные, не могут быть помыслены как длительные  их особенность в постоянном изменении направления, прерывании деятельности, смене модальностей. Так, сегодня ни одна телевизионная передача не смотрится от начала и до конца (если смотрится вообще). Любое восприятие не является непрерывным процессом, будучи постоянно связано с выбором, параллельными действиями и обратной связью, сопровождаясь творческой интерпретацией и активным производством новых смыслов[27]. Думается, что прерывистость и сложность, обеспечиваемые переключением оптик и регистров восприятия/действия, как нельзя лучше описывают современный городской опыт. Город постоянно переводится из отчужденного в близкий (а иногда и вновь отчуждаемый), как это произошло в одном из подсмотренных нами на зимних улицах объявлений. Благодаря творчеству анонимных корректоров алармистское предупреждение городских служб Осторожно, сосульки! превратилось в остросюжетный детектив Осторожно, злые, жаждущие расплаты сосульки!. Именно в этих переплетениях и рождается, на наш взгляд, городская жизнь, проявляющая многообразие ее участников.

Город создается и изменяется множественностью повседневных действий горожан. Сегодня эта слишком очевидная идея рождает небезосновательные сомнения. Можно ли считать современные города лишь человеческими, если большую часть жизни в городе составляет скорее механическая циркуляция тел, объектов и звуков речи, равно как и наличие и регуляция в ее недрах трансчеловеческой и неорганической жизни (от крыс до канализации)[28]? Стоит ли говорить о значимости усилий горожан в ситуации, когда право на город в значительной степени отчуждено, а развитие города мало зависит от действий и инициатив его жителей? И хотя определенный гуманизм[29] представляется некоторым городским теоретикам чем-то вроде фасона, который в этом десятилетии наверняка уже не будет носиться, мы все же, с учетом расширения списка агентов городской жизни, рискнем реабилитировать человека, вернуть его в город. Нам крайне сомнительно, что возможности антропологического подхода к городу могли быть исчерпаны столь стремительно. Подобная аргументация неубедительна в ситуации, когда подход лишь кристаллизуется, а немногие тексты, которые впустили исследователя в город (в качестве фланера или дрейфующего[30]) или открыли город как череду персонажей (старьевщиков, архивариусов и пр.[31]), вызываемых к жизни особенностями города и своими действиями создающих городскую среду, заново осваиваются исследователями.

Мы попытались представить наш сборник как пеструю, шумящую, перебивающую друг друга компанию городских персонажей: исследователей заброшенных мест, слушателей плееров, молодоженов, посетителей блошиных рынков, обитателей дворов и многих других, своими действиями создающих город. Мы полагаем, что внимание к разным городским персонажам крайне важно для понимания живого города. Ведь именно они вырабатывают особые типы чувствительности к городским пространствам и ритмам, создают новые городские языки, вырабатывают особые навыки городской жизни.

И в качестве затравки введем относительно свежего (по отношению к долгожителю-фланеру) персонажа города, появившегося в процессе размышления над микроурбанизмом.

Парадоксальным образом фигура фланера, столь популярная, а в какой-то момент даже ставшая ключевой для развития антропологической перспективы, достаточно быстро была превращена в набор клише, отсылающих к городу XIX века с его пешеходностью и неспешностью, праздностью и свободой выбора маршрутов, или в фиксированный набор исследовательских техник, будь то рефлексивная прогулка или рассеянный взгляд. Вместе с тем гораздо целесообразнее представлять фланера как парадигмальную фигуру, открывающую вариативность отношений с городом, степени близости в отношении к нему[32]. Стихийная монополия меланхоличного рефлексивного фланера, скользящего по городским улицам, на время своего импровизированного путешествия лишающегося каких бы то ни было привязанностей (к месту или к людям), на долгое время оставила без внимания не менее важного исследователя города  зеваку. Творческий обыватель и драматург города, зевака  это стихийный создатель смыслов, разбивающих монотонность повседневности: