Помню и еще одну Приехала раз на сессию в Ленинград, группу поселили в школьном классе, а в ней и оказалась такая же Лана. Вот и стали её пощипывать, хотя и бегала для всех за батонами, молоком и каждый день подметала пол. Пришлось взять под крылышко
Да нет, не столь это обременительно, но Как тебе сказать? Такие прирастают, не отходят и подчас становится с ними томительно. А еще, видя их вот такую расслабленность на грани прострации, порою и самой хочется
О нет, самой не пришлось, такая роскошь не для меня. Ну, как могла позволить себе быть слабой, когда почти каждый день моя любимая, но сумасшедшая работа, рядом дети, муж, в очередной раз томящийся без работы из-за вечных конфликтов с партийными «товарищами», да еще так называемая дача с подрастающими овощами, а в сорока километрах старенькая мама с братом, и надо ездить к ним на выходные, помогать Вот и приходилось быть сильной.
Но что-то отвлеклась я от рассказа, а надо заканчивать. И закончу вот этими записями из дневника той поры, слушай:
«У Сережки слабейшие нервы. Не могу видеть его лихорадочных движений, воспаленного взгляда, хочется обнять и, напевая что-то светлое и ласковое, навевать забвение. Яркий, колеблющийся от малейшего ветерка, огонек, светлый луч»
«Во время упадка духа надо обращаться с собой, как с больным и, главное ничего не предпринимать» советует Лев Николаевич Толстой13. Хорошо, прислушаюсь к совету классика.
И уже смотрю на черного плюшевого кота, который стоит на приемнике: один ус вверх, другой вниз, зеленые глаза и хвост в стороны. А подарил его Сережка со словами: «Не давайте никому и чуть дрожащей рукой протянул мне. Он потеряет тогда свою магическую силу». Милый Сережка! Ты и сам, как этот ершистый кот, но Но для меня словно свежий ветерок в душный полдень, и в меня из тебя вливается свет кажется, так у Андрея Вознесенского14?
И уже смотрю на черного плюшевого кота, который стоит на приемнике: один ус вверх, другой вниз, зеленые глаза и хвост в стороны. А подарил его Сережка со словами: «Не давайте никому и чуть дрожащей рукой протянул мне. Он потеряет тогда свою магическую силу». Милый Сережка! Ты и сам, как этот ершистый кот, но Но для меня словно свежий ветерок в душный полдень, и в меня из тебя вливается свет кажется, так у Андрея Вознесенского14?
Родственные души. Словно в себя заглядываю! А когда уходят уходит и частица моего Я»
Да нет, мой пушистый, тогда не навсегда потеряла из виду Сережу. Какое-то время спустя, встретила его на базаре, стоял возле лошади, запряженной в сани, трепал её гриву и кормил кусочками сахара.
Сереж, как же я рада! заспешила к нему: Ну, как ты, где теперь?
А он стал рассказывать о лошадях, какие они умные да чудные животные. Я опять: о себе, мол расскажи! А он снова о них, и только о них, а в глазах тот самый лихорадочный блеск:
Понимаете, ГээС, звал меня так, они его загнали.
Кого, Сереж, и кто?
Коня моего любимого цыгане.
Попыталась отвлечь от цыган:
Серёженька, ты о себе-то расскажи.
И тогда взглянул вдруг потемневшими глазами:
Пусто, ГээС, пусто. Живу в таборе. Надо же чем-то заполнять пустоту?
Вот и всё, мой бессловесный дружок. И не будем больше о грустном, ладно? Поставлю-ка свой любимый диск с «Elvira Madigan» Моцарта и попьём с тобой кофейку.
Не пьешь. А жаль. Но только знай, что ты очень помог мне вспомнить Лану Ленок. Спасибо.
За Бланкой в «клетку»
Сейчас она войдёт и скажет: «Можно к тебе на минуточку?» Потом пройдёт в зал, сядет со своим вязаньем или папками, полными рисунков в кресло и А, впрочем, что это я? Лучше, начну вот так.
Когда открывала ей дверь, всегда слышала: «Можно к тебе на минуточку?» И этот её вопрос был приветствием. Потом проходила в зал, садилась в любимое кресло моё любимое, раскрывала одну из папок и Да нет, «долгие беседы» у нас не начинались и если мне было некогда, то она и час, и два могла просидеть в зале одна, перебирая наброски, сделанные её мужем, и я знала, что не нужна ей, что просто захотелось ей сейчас «выпорхнуть из своей клетки», её слова, чтобы немного оттаять от А оттаивать она начала после того, как её муж Нет, вначале о Бланке.
Знаю её лет Ну да, лет пять, и даже помню, как познакомились на собрании жильцов дома, возвращалась с работы, а они во дворе галдели, ну и подошла к галдящим, а она оказалась возле. Еще тогда подумалось: что-то не припомню такую в нашем кооперативном дружном коллективе.
А было в её славянском лице нечто нерусское, прелестно-ускользающее и это нечто вспыхнуло еще ярче, когда на мой вопрос, и о чём, мол, волнуется «народная стихия»? сразу подхватила интонацию и ответила:
Да так Думаю, стихия просто сошлась поболтать, и улыбнулась светло, призывно.
Потом слово-за-слово потом отошли в сторонку, разговорились, и оказалось: зовут её Бланкой, и потому Бланкой, что уже давным-давно её предки-поляки обрусели, оставив ей внешность и имя прабабки, что купил недавно муж Костенька, по-другому потом его и не называла, в нашем доме квартиру, и что он «очень, очень талантливый художник!», да и она художник, только оформитель.
Ну, а теперь, после контурного наброска портрета моей героини, ну как же рассказывать о художнице и не прибегнуть к терминам её профессии? постараюсь прорисовать и полутона, а помогут мне в этом наши тихие беседы и брошенные ею фразы вроде «выпорхнуть из своей клетки», за которыми я снова и снова тащилась за нею со своими думками, перебирая, перетирая, переосмысливая «пере» и «пере» их по-своему.
Ну да, муж её был талантливым художником-пейзажистом. И не только пейзажистом, были у него и наброски натюрмортов, жанровых сценок, портретов
Да нет, не гениальных, как у Пикассо15, исполненных одной непрерывающейся линией, но глядя на Костины, сразу верилось: рисовальщиком он был отличным.
Почему был? А потому, что вскоре всё чаще стала слышать от моей подруги:
Опять Костенька хандрит, не пишет и спицы или листки в её руках начинали слегка дрожать.
О, видела и я подобную хандру! Видела не раз и поэтому сразу представляла себе Костеньку, лежащим на диване и тупо смотрящим на пляшущие разноцветные картинки телевизора. Потом он встанет, видела, видела и это! бесцельно пройдет на кухню, постоит у плиты, может быть, заварит чай и, не допив, снова ляжет, бессмысленно уставившись на экран. Тоскливая картина Но что было посоветовать Бланке? Нет, не знала. И всё же надо, надо было тогда хоть что-то!.. вот и пробурчала, кивнув на папки:
Может, тебе не стоит давать ему советы, как и что писать?
Как это?.. захлопнула одну из них.
Что за папки?.. Ну как же, всякий раз, когда приходила, то обязательно с этими двумя коричневыми папками, на которых были наклеены белые квадратики с буквами «G» и «B» еще помню, спросила её, когда увидела их впервые: и что, мол, кроется под этими таинственными вензелями, а она рассмеялась:
Да буквы эти означают «хорошо» и «плохо» по английски, а копаюсь в набросках Костеньки потому, чтобы потом придраться к чему-либо.
Господи, зачем?
Ну как же, хочу, чтобы всё лучше и лучше писал свои пейзажи, а он
А он? уставилась на неё, почти не скрывая не столько непонимания, сколько осуждения.
Но она не поняла моей интонации, и начала взахлёб разносить портретные наброски Костеньки, засыпая меня терминами и пытаясь заразить своим неприятием творческих поисков мужа-пейзажиста.
Бланка попыталась остановить, но ведь художник должен только сам иначе
Нет, нет и нет! отрезала финал моих соображений, портреты писать ему не надо и творить только пейзажи, он пейзажист, и только пейзажист!
Ну и ну С тех пор и перестала ей советовать, дело семейное, ну как можно?.. а то еще ненароком рассорю «творческий союз».
Ну, а потом Костенька совсем перестал «творить» пейзажи и даже начал попивать, а она ощущать себя загнанной в клетку. Ведь вышла-то за него, почти на пятнадцать лет старшего, только потому, что увидела в нём «настоящего творца, опять же, её слова, которому можно было служить, которому можно было что-то советовать или хотя бы просто говорить о любимой живописи, а он» А он теперь забросил своё увлечение и оставил её ни с чем.
Да нет, не говорила она этого, но я же видела! Иначе как можно было объяснить что-то вроде застывшего непонимания и возмущения в её угасшем взгляде, который почти кричал: я же любила его за талант, я же хотела боготворить его, а он!.. он предал мою любовь, и теперь её нет и теперь я одна, одна!
А, может, и не так всё было?.. Да нет, так. Когда забегала к ним, видела: заботлива Бланка и обедами кормит своего «творца» вовремя, и не повышает голоса, да и он на неё не жаловался, но был Был словно напрочь потерявший волю человек, которому всё всё равно, и ничего не надо, кроме как вовремя поесть, лечь на диван, скрестив руки на груди как у мертвеца, потом посмотреть новости и лечь спать, а она А она крутилась, а вернее, выкручивалась, чтобы как-то прокормить и его на свою зарплату Нет, всё выпархиваю и выпархиваю из их клетки из-за своих домыслов! Ладно, постараюсь дальше рассказывать только то, что видела, слышала, поверхностный абрис, так сказать, но получится ли?
Как-то она пришла, села в любимое и моё любимое кресло и грустно улыбнулась:
Знаешь, часто, очень часто вижу похожие сны. Вот, послушай сегодняшний: какой-то незнакомый город нет, не с многоэтажками, парками, трассами и машинами на них, а какой-то древний, с каменными, обожженными солнцем домиками, возле которых почти нет деревьев, и я мечусь в узких улочках этого чужого мне города, мечусь и никак не могу найти выхода А как-то видела и такой: замок ли, дворец ли?.. но потолки высоки, стены толсты да-да, почему-то остро ощущала их давящую толщину и прочность, и всё время сверлил вопрос: зачем я здесь, почему? И томилась меж этих стен, и перебегала из одной полутёмной залы в другую, из бесконечно длинного коридора в такой же, но только натыкалась на огромные резные двери, не открывающие выхода.
Тогда не стала я разгадывать её снов или что-то советовать, а лишь подумала: бедная Бланка, ведь у тебя и впрямь нет выхода со своим депрессивным творцом и остаётся только ждать. А она лишь взглянула коротко, но потом, когда упоминала о муже, то в её взгляде появлялось нечто решительно-отчаянное, словно перед прыжком в Но куда? Ведь ни на что не решится.