Неожиданно Оливия открыла огонь.
Глава 2. «И мир исчез»
Что бы с нами не происходило, это правильно.
Макс Фрай
Эйприл
Хотите оценить всю масштабность катастрофы? Население Нью-Йорка совсем недавно превышало восемь миллионов человек, а сейчас нас осталось не больше четырех тысяч. При этом четверть беженцы со всего континента.
Люди умирали один за другим, в их числе мои друзья а я беспокоилась о своем коте. Эйприл Янг отличалась от других во все времена: как в хороших так и в плохих смыслах.
Что бы с нами не происходило, это правильно.
Макс Фрай
Эйприл
Хотите оценить всю масштабность катастрофы? Население Нью-Йорка совсем недавно превышало восемь миллионов человек, а сейчас нас осталось не больше четырех тысяч. При этом четверть беженцы со всего континента.
Люди умирали один за другим, в их числе мои друзья а я беспокоилась о своем коте. Эйприл Янг отличалась от других во все времена: как в хороших так и в плохих смыслах.
Эйприл Янг это я.
Когда кошачий корм заканчивался, я покидала квартиру и шла по Орлеан-Стрит к зоо-магазину. Проделывала это один раз в две недели. Сегодня именно тот день, когда я отправилась за едой для Симбы.
Симба мой кот. Когда он был котенком, то много кусался. «Кусаться» было его любимой игрой.
Он укусил меня! смеялась мама. Какой же ты хорошенький.
Моя мама как и я очень любила животных, поэтому если ее кусал малыш-котенок, она умилялась, а не злилась.
Совсем как львенок.
Так Симба и получил свое имя.
Я подошла к стеклянной двери «Энимал Сапплайс». На ней висел график работы:
Пн-пт: 9:00 21:00
Сб: 9:00 20:00
Вс: 10:00 19:00
«Без перерывов и выходных»
Теперь это расписание было ни к чему. Отныне «Энимал Сапплайс» работал круглосуточно.
Я открыла дверь и быстро юркнула внутрь. Схватила кошачий корм с витрины и запихнула в рюкзак столько, сколько он мог в себя вместить.
Единственный плюс зомби-апокалипсиса халява.
Можешь хапать брендовую одежду, о которой когда-то мечтал. Если хочешь, можешь забрать всю продукцию «Эппл» из магазина. Платить не надо. Это бесплатно.
Только вот это все равно тебя не спасет.
Сейчас самый спрос на еду и оружие, но точно не на халявный «Ориджин». Пока конкурентов у меня не было вряд ли получится найти еще одну дурочку, которая беспокоится о жизни кота во время чумы.
Я вышла на улицу с разбухшим рюкзаком за спиной. Раньше Орлеан-Стрит была довольно людной. А что теперь? Я здесь одна. Совсем одна на целой улице.
Не помню, что я сделала сначала, кажется, пронзительно закричала. С неба камнем летело чье-то тело. Но я не возьмусь сказать, что было раньше мой крик или удар тела об асфальт. Я перестала придерживать лямку рюкзака, и тот скатился по моей руке. Это, я знаю, произошло после крика и удара тела об асфальт.
Сколько в этом доме этажей? Двадцать?
Не уверена, сколько, но знаю, что высоко. Может, для Нью-Йорка и не слишком, но для того, чтобы спрыгнуть с крыши и размазаться по асфальту самый сок.
Эта девушка примерно моего возраста, с волосами цвета как у Реггеди Энн. Хотя как я могла определить ее возраст? Она лежала лицом вниз. Если от ее лица еще что-то осталось.
Самоубийства и раньше были не такими уж редкими, а во время чумы количество суицидников увеличилось вчетверо. Здесь у каждого своя трагедия. Только что я стала свидетельницей одной из таких. Эта девушка с ярко-красными волосами была чьей-то дочерью. Возможно, чьей-то сестрой и возлюбленной.
Может быть, все ее близкие погибли, и именно это стало причиной для самоубийства.
Я часто думала о самоубийцах. Как люди, разумные существа, особенно в такие времена, когда жизнь особенно ценна, могут добровольно обрывать свою? Им кажется, что от этого будет проще? Конечно. Конечно, будет проще. Но у меня есть две причины, почему я не стану этого делать:
Убить себя просто потому, что устал бороться признак слабости. Даже такую, я слишком люблю жизнь, чтобы оборвать ее.
Это первая.
Вторая и более веская: Шон.
Шон тот, ради кого я продолжаю бороться. Он мой младший брат. Я любого разорвала бы голыми руками, если бы кто-то посмел тронуть его. Это правило распространялось даже на зомби.
Я не отдавала себе отчета в том, что все еще смотрела на тело несчастной девушки. Я попятилась и шумно выдохнула. Запах был отвратительный. Ровно как и вид. Изогнутые под неестественными углами конечности, темное пятно под животом и у головы смесь крови и того, что тело из себя вытолкнуло, когда превратилось в омлет. Эта девушка могла быть красивой. Но теперь она не больше, чем прихлопнутая газетой муха.
Я откинула каштановые волосы назад и побежала.
Мне так хотелось оказаться дома. В моем прежнем уютном доме: когда мама была жива, у нас всегда было светло и тепло.
Без мамы наша квартира стала черно-белой.
Все еще помню, как мир потрясали самоубийства подростков. Как мои ровесники и те, кто младше, резали вены из-за невзаимной любви и сливали все это в социальные сети, гордясь своей, как они считали, смелостью. Я всегда расценивала это как самый настоящий выпендреж и очередной глупый способ привлечь внимание к своей персоне.
Готова поспорить, каждый хоть раз задумывался о том, что свести счеты с жизнью было бы проще, чем терпеть. Так что же, всем теперь с крыши прыгать? Люди и без того умирают каждый день. Каждую минуту. Те, кто хотели жить. Ну а самоубийцы просто не знали, что такое настоящий конец света.
Совершить суицид значит проявить вопиющее неуважение к тем, кто погиб в борьбе за жизнь.
Что избалованные дети мирных лет имели на своем счету? Невзаимную любовь? Низкий балл по английскому?
Никогда не понимала, как вообще можно плакать из-за какого-то козла, наплевавшего в душу. Какой толк быть с человеком, если он моральный урод? Радоваться надо, что эта пиявка сама по себе отвалилась. Ведь тогда не придется ее с болью отдирать.
Был тот, кто довольно продолжительное время нравился мне, но желания пролить хоть одну слезинку из-за того, что Лукас Уитон не обращал на меня внимания, никогда не возникало. Лукас Уитон самый красивый парень в школе. Тот, в кого я была влюблена с пятого класса. Можете смеяться сколько хотите, но я не вру: да, я ревновала и расстраивалась, но мне никогда не было по-настоящему плохо без него. Наше общение ограничивалось только поздравлениями в день рождения в Фейсбуке. Я и этому была рада.
Я не считала его «единственным и неповторимым». Он не был моим смыслом жизни.
Спасибо маме.
Если бы не она, я бы даже мыслила по-другому. Рассуждала по-другому. Любила по-другому.
Она была тем человеком, который никогда не трусил. Она была тем другом, который никогда не предавал. Она была той дочерью, которая почитала своих родителей. Она была той матерью, которая жила ради своих детей.
А еще она умела прощать. Давать советы и поддерживать в трудную минуту. Подбирать нужные слова и хранить секреты. Ее любовь к детям была бесценна: она любила нас такими, какими мы были. Она отказывала себе во всем, чтобы у нас было все самое лучшее.
Она не знала, чего от меня ждать. Она не знала, что я выкину в следующую секунду. Но она любила меня всей душой.
А потом пришла чума и забрала ее.
Болезнь атаковала нас слишком внезапно.
Соседи умирали от Капсулы, один за другим. Кому-то, как маме, повезло умереть своей смертью, оставшись при этом человеком, а кого-то убили выстрелом в голову уже тогда, когда он превратился в монстра. Через шесть месяцев после апокалипсиса из нью-йоркских магазинов пропала вся свежая еда. Начался голод. У нашей семьи еды было достаточно, отец приносил из солдатского штаба так что мы даже делились ею с нашим хорошим соседом. До тех пор, как в его квартиру не забралась шайка бандитов. Его убили, потому что он сказал, что еды больше не осталось.
Проблем не было только с водой. В здании, которое теперь стало штабом Иммунных, каждый день выдавали одну канистру с водой. По талонам. Прямо как в двадцатом веке.
Прокормить весь город Штаб, однако, не мог.
Я уже тогда начала воровать. А что еще мне оставалось? Продавцов больше не было, все разбежались кто куда, поэтому платить тоже было некому. Но кота кормить-то надо. Так что я, как и сейчас, брала свой школьный рюкзак и отправлялась на поиски еды.
Обычно я делала это в девять, когда папа уже был на работе, а мама все еще спала. Не хотелось, чтобы она переживала.
У нее болело все. Я понимала, но мама никогда этого не признавала. Всегда говорила, что ей не так плохо, как нам казалось, но ее измученный вид говорил за себя. Мама была страшно бледной, но даже от этого не становилась менее красивой.
Она говорила, что все в порядке, разумеется, ради Шона. Он крохотный был такой и ничего не понимал. А я уже была слишком взрослой, чтобы поверить в это. Шон был единственным ребенком и единственным, кто все еще верил в чудеса. Он едва не утратил это качество, когда мама умерла.
Тереза Мари Янг, ты самая лучшая, кого я когда-либо имела. Обещаю, я сберегу Шона. Он вырастет и у него будут свои дети, которых он будет любить так же сильно, как ты любила нас. Я не ценила тебя, когда ты была рядом. Я не показывала свою любовь к тебе, когда ты была рядом. Теперь, когда ты ушла, показать свою любовь к тебе кажется невозможным. Но я не смогу отпустить тебя, пока не покажу, как сильно любила, люблю и буду тебя любить.
Я нервно посмотрела на наручные часы. Уже без пятнадцати десять. Нельзя сказать, что я человек с невероятным чувством времени и такта, но я не хотела нарваться на отца. Если он узнает, что я снова покидала дом из-за кота будет очень плохо. Он как минимум вышвырнет Симбу на улицу.
Он был человеком крайне напористым и строгим. Мы ссорились едва ли не каждый день.
Он строго-настрого запретил мне выходить из дома одной, а на Симбу и мои чувства, как и всегда, наплевал. Именно поэтому в магазин за кошачьим кормом я отправлялась только по утрам, если отец уходил на работу, или по вечерам, если отсыпался после ночных дежурств и из-за крепкого сна не слышал моей возни. Чтобы быть уверенной в том, что он не поймает меня, я предпочитала выбираться через окно. Наша квартира находилась на втором этаже, поэтому все, что мне нужно было сделать для благополучного побега тихо спуститься на крышу подъезда, что находилась почти на уровне моего окна, а дальше спрыгнуть с нее. Только очень осторожно, потому что так я рисковала свернуть себе шею.