Последние десять лет жизни Николая были для него крайне тяжелыми. В сущности именно Николай спас Европу от революций и анархии 1830 и 1848 годов, введя туда свои войска. И как будто в насмешку над выдающимся вкладом России в дело европейского мира Франция и Англия затеяли практически без всякого повода Крымскую войну. Европе никогда не нравилась сильная и развивающаяся Россия.
В 1854 году Николай понимал, что проиграна не только Крымская война, но и вся его сильная, независимая политика. К этому времени он стал жить затворником в Гатчине, а не в любимом Петергофе, где один вид моря напоминал ему о поражении. «Сколько все это мне на старости прискорбно!» восклицал он, слушая военные сводки.
Николай умер 18 февраля 1855 года от пневмонии. В ночь перед смертью он продиктовал депешу в Москву, в которой сообщал, что прощается с Первопрестольной. Когда наступил паралич легких и дыхание стало стесненным, он спросил доктора Мандта: «Долго ли еще продлится эта отвратительная музыка? Это очень тяжело, я не думал, что так трудно умирать».
По городу разнеслись слухи, что Николай умер от яда, который дал ему якобы по его просьбе доктор Мандт. Бессмертная пошлость людская победила этого прямого, сильного и честного человека. Но если можно назвать кого-то из Романовых идеальным царем, то ближе всех к этому идеалу стоит Николай Павлович.
Александр Второй
Будущий Император Александр родился в неделю светлой седмицы, в среду 17 апреля 1818 года в архиерейском доме при Чудовом монастыре в Москве. На Руси считается, что такие люди должны быть счастливыми, ведь они появились на свет в пасхальные торжества. Но Александру Николаевичу суждена была высокая смыслом, но трагическая жизнь. Отменивший крепостное право, Александр Второй пережил восемь покушений, последнее из которых завершилось гибелью императора. Однако если жизнь отдельного человека рассматривать в ряду его предков и потомков, то ничто в жизни не происходит случайно. И «Утро стрелецкой казни» уже не отстоит от Екатерининского канала на 650 верст.
Крестным отцом будущего царя был Александр Первый. Первые годы жизни Саши прошли в Аничковом дворце и в Павловске под Петербургом, у августейшей его бабушки императрицы Марии Федоровны. Когда мальчику пошел седьмой год, началось его военное воспитание под руководством боевого офицера капитана Мердера, который был лично известен императору Николаю Павловичу своими высокими душевными качествами. Когда начались декабрьские события 1825 года, отец-император вынес Александра во двор Зимнего дворца, занятого гвардейским саперным батальоном, и передал на руки заслуженным старым солдатам. Гвардейские саперы восторженно приветствовали наследника престола.
В 1826 году решено было приступить к образованию восьмилетнего Александра по особому учебному плану, выработанному В.А. Жуковским.Его пригласили руководить учением наследника. Жуковский смотрел на свое дело как на высокую миссию Он стремился внушить Александру возвышенный взгляд на обязанности человека и государя. Жуковский прямо высказывал свои опасения, что наследник, с детства приученный к плац-парадам, может привыкнуть «видеть в народе только полк, в отечестве казарму». И все таки, наперекор опасениям воспитателя, будущий царь рано полюбил военные учения и уже одиннадцатилетним мальчиком вызывал чувства умиления и восторга при берлинском дворе своего деда именно своими плац-парадными талантами.
Николай сквозь пальцы смотрел на либеральные взгляды Жуковского. Однажды он спросил сына в учебной комнате, как бы тот поступил с декабристами. Александр ответил, что простил бы их. Николай молча вышел из класса, но явно был недоволен сыном.
Александр благодаря Жуковскому и своим способностям делал явные успехи в обучении. Он лучше, чем остальные Романовы, письменно и устно изъяснялся на родном языке, чувствовал его обертона и изгибы, блестяще знал четыре языка: французский, немецкий, английский и польский, и мог бы стать профессиональным лингвистом. Куда бы ни приезжал впоследствии будущий царь, во всех странах дивились его отличному произношению. Сентиментальный Жуковский поощрял в наследнике чувствительность, необходимую разве что в частной жизни. Жуковский много читал ему Гомера, Вальтера Скотта, сказки из «Тысячи и одной ночи», развивая в нем воображение. Однажды уехала куда-то Александра Федоровна. Наследник нарвал цветов гелиотропа и просил отправить их маме вместе с письмом, а дневник свой в тот день начал так: «Милая моя мама и Мэри уехали в Одессу. Я много плакал». Он часто жаловался наставникам, что жалеет о том, что «родился великим князем». Императрица Александра Федоровна иногда задумывалась о том, какая печальная участь уготована ее первенцу. В 1826 году она пишет Жуковскому, находившемуся за границей: «Саша горько плакал перед троном, на котором он когда-нибудь будет коронован». В свете будущей жизни императора надо сказать, что интуиция его не обманывала.
Когда Александру было семь лет, Николай подарил своим детям в Царском Селе остров на одном из прудов. Саше и его друзьям соорудили на нем домик из четырех комнат с салоном. Небольшое возвышение на острове назвали мысом «доброго Саши».
В десять лет он получил задание от учителей нарисовать эскиз герба для своего флага. Он изобразил на листе ватмана скалу, омываемую водой, муравья и якорь, а вокруг рисунка шел девиз: «постоянство, деятельность, надежда.» Таким образом Александр зашифровал свое понимании власти государя. Царь должен трудиться как муравей, обеспечивая подданным спокойствие и быть нерушимым и непреступным как скала. Но особенной любви к рисованию у Александра не было.
По желанию Жуковского, воспитание Александра Николаевича в 1837 году завершилось путешествием. Наследник исколесил всю Россию. Он был в Ялуторовске и Кургане, затем поехал в Сибирь. Там он познакомился с некоторыми декабристами. Он ходатайствовал перед отцом о смягчении их участи, и Николай Павлович сократил сроки их изгнания. В 1838 году Александр Николаевич отправился в путешествие по Европе. Он был в Пруссии, Италии, в Милане, посвятил несколько дней осмотру миланского собора. Австрийский профессор искусствовед всюду сопровождал его там. Александр посетил известный монастырь в окрестностях Милана «Санта Мария дела грация», где в монастырской трапезной созерцал «Тайную вечерю» Леонардо. В Венеции пробыл почти месяц, его интересовало производство художественного стекла, а также знаменитые венецианские кружева и вышивки. Часто с Жуковским или в одиночку он нанимал гондолу и катался по каналам, осматривая старинные дворцы и церкви. Переезжал из города в город, наслаждался итальянским небом, силуэтами линий и нежными далями Тосканы
И все таки из Рима он писал одному из своих адъютантов: «Хотя Италия очень хороша, но дома все-таки лучше. Завтра отправляемся в Неаполь, а оттуда далее по назначенному маршруту, так, чтобы к 20 июня быть дома. О, счастливый день! Когда бы он скорее пришел!» Маркиз Кюстин, доставивший немало горьких минут Николаю Павловичу своей злой книгой о России, был представлен наследнику в Эмсе. «Выражение его глаз, писал Кюстин , доброта. Это в полном смысле слова государь (un prince). Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека, превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он прекраснейший образец государя, из всех, когда-либо мною виденных»
Иные чары влияли на Романовых в Дармштадте и других немецких княжествах. Александр, в частности, познакомился здесь с младшей дочерью герцога Людвига II. Эта четырнадцатилетняя Мария пленила сердце цесаревича. В ней было нечто сентиментальное и романтическое. Вся ее простодушная сущность отражалась в кротких глазах. Они встретились в театре. Давали Лючию де Ламермур, актриса пела о несчастной любви. Но Александр и Вильгельмина думали только о любви счастливой. Однако родители цесаревича были в недоумении. Незадолго до помолвки князь А. Ф. Орлов, на правах царского наперсника, доложил Николаю Павловичу, что гессен-дармштадтская принцесса может быть незаконной дочерью камергера де Гранси. Но она была официально признана правителем Гессена, королем Людвигом Вторым, и никаких прямых препятствий к помолвке с русским цесаревичем не возникнуть не могло. Николай Павлович сказал «Пусть кто-нибудь в Европе попробует сказать, что у наследника русского престола невеста незаконнорожденная!» Таково было ощущение силы Российской империи в те баснословные времена!
Сам Александр уверял своих наставников, что «единственное его желание найти достойную подругу, которая украсила бы его семейный очаг и доставила бы ему то, что считает он высшим на земле счастием, счастие супруга и отца» Но помолвка с малолетней принцессой была отложена до весны, и только 16 апреля 1841 года состоялся брак Александра Николаевича с гессен-дармштадтской принцессой Максимилианной-Вильгельминой-Августой-Софией-Марией. Теперь ее стали величать великой княгиней Марией Александровной.
Супружество их было долгое время счастливым. Мария Александровна очень хотела быть идеальной русской императрицей. Она всегда держала себя в руках. Она хорошо выучила русский язык на уроках фрейлины Анны Тютчевой, дочери русского поэта. Тютчева стала почти единственной наперсницей императрицей вне круга ее семьи. Вместе они вели философские беседы о России, Тютчева рассказывала Марии Александровне о незыблемости на Руси монархии, о том, что «она носит у нас религиозный и сверхъестественный характер, который действует на воображение». Может быть, эти рассуждения таким образом повлияли на молодую царицу, что мир христианской молитвы стал для нее самым родным и понятным. Надо сказать, что немецкие принцессы, попадая на российский императорский трон, все, за редчайшим исключением, вели себя в роли императриц безупречно. Любовь их к новой отчизне была так сильна, что возникает законное предположение о том, что сами принцессы потомки тамошних славян и в них всего лишь пробуждался забытый голос крови. Тогда история Романовых приобретает подлинно эпический характер.
Супружество их было долгое время счастливым. Мария Александровна очень хотела быть идеальной русской императрицей. Она всегда держала себя в руках. Она хорошо выучила русский язык на уроках фрейлины Анны Тютчевой, дочери русского поэта. Тютчева стала почти единственной наперсницей императрицей вне круга ее семьи. Вместе они вели философские беседы о России, Тютчева рассказывала Марии Александровне о незыблемости на Руси монархии, о том, что «она носит у нас религиозный и сверхъестественный характер, который действует на воображение». Может быть, эти рассуждения таким образом повлияли на молодую царицу, что мир христианской молитвы стал для нее самым родным и понятным. Надо сказать, что немецкие принцессы, попадая на российский императорский трон, все, за редчайшим исключением, вели себя в роли императриц безупречно. Любовь их к новой отчизне была так сильна, что возникает законное предположение о том, что сами принцессы потомки тамошних славян и в них всего лишь пробуждался забытый голос крови. Тогда история Романовых приобретает подлинно эпический характер.