Б. Ш. Моя дорога в Россию была обычной для немецкого интеллигента, если можно сделать такое словосочетание. Я окончила университет в Марбурге, институт славистики с польским и русским языками. Затем работала в институте Гердера в польском отделе. Мы занимались бывшими немецкими землями на Востоке. Мой интерес к России становился одновременно и шире и глубже. Когда изучаешь язык и сталкиваешься с его носителями, то происходит некоторое искажение образа народа ведь к гостям, которые знают твой язык и культуру, относятся обычно намного лучше, чем к окружающим. Поэтому, может быть, все переводчики с Запада так влюблены в Россию. И если ты что-то любишь, то тебе больно видеть бедность и заблуждения. И ты не можешь отделять плохое от хорошего. Это ведь и есть любовь.
А. О. В последние годы стало даже модно убеждать русских полюбить свою Родину. Хотя разговоры о Родине, о судьбах культуры носят скорее ритуальный характер. Так же, как разговоры о погоде и политике. На самом деле мы редко задумываемся на эту тему. Хотя постоянно болтаем, болтаем Давайте лучше поговорим конкретно. Входит сейчас современная русская литература в десятку лучших в Германии?
Б. Ш. Входит. Хотя после начала перестройки она стала менее интересна. Я сейчас живу в Швейцарии, в Берне. У нас два года назад выступал Чингиз Айтматов. В зале собралось 400 человек! Это очень большая аудитория для Швейцарии, где все так заняты, так заняты
А. О. Чтобы оценить истинные масштабы популярности Айтматова, может быть, назовете кого-то еще?
Б. Ш. Приезжал из Петербурга писатель Рытхэу. Собралось 100 человек.
А. О. Немало. Думаю, что здесь ни Айтматов, ни Рытхеу, ни даже Габриэль Гарсия Маркес столько не соберут. Оцепенение и апатия интеллигенции что-то затянулись. Театры пусты, тиражи современных авторов упали до сотен экземпляров. Не хочется думать так, но приходится, против очевидного не попрешь: наши хваленые шестидесятники создали такое поле мысли и такие культурные ценности, что достаточно было легкого сквозняка, чтобы облетел весь пышный сад. Но они упрямо создают видимость завершителей великой культуры. Хотя это уже и нелепо, и неопрятно. Чем дольше продлится ситуация затора в искусстве, чем оглушительней будет выхлоп. И все о них забудут. Навсегда.
Б. Ш. В Карлсруэ, где весной проходили XIII Европейские культурные дни, посвященные в этом году Петербургу, приезжал Андрей Битов. Было очень много людей. Мне непонятно, почему русские писатели не приезжают на Франкфуртскую книжную ярмарку? Это очень хороший способ заинтересовать своими книгами западных издателей.
А. О. Они не приезжают туда только потому, что едят макароны и гречку, хотя предпочитают бастурму То, как начинает писать поэт, всем известно. Как начинает писать прозаик об этом страшно вспоминать. А вот как начинает переводить переводчик? Барбара, вы сами писали когда-то стихи или пьесы?
Б. Ш. Никогда. Переводчиками становятся случайно. То есть, талант переводчика, интерпретатора необходим, конечно, но сама профессия возникает неожиданно. В Женеве, в университете, работал лектором русский. И я вдруг узнаю, что он писатель. Он дал мне почитать свои рассказы. Мне они понравились и я их перевела. Потом я нашла издательство и их издали на немецком языке. Потом я перевела его роман.
А. О. Это очень по-русски начинать какую-то работу без договора.
Б. Ш. Я не смогла бы переводить мертвого автора. Мне важно общение, реакции, дальнейший путь творчества А у вас бывают периоды депрессии, кризисов?
А. О. Мне надо с неделю побыть в совершенном одиночестве, чтобы источник раскрылся. Однажды, когда я работал шкипером, мне повезло: я сел на камень, у лихтера пробило днище, и я две недели простоял у берега в Новой Ладоге. За эти две недели я написал больше, чем на два предыдущих года. Это было в 1982 году в дни смерти Брежнева. Это ведь так давно было! Очень давно. А кризисов у меня не было. Кризис возникает от беспроблемности.
Б. Ш. Меня при знакомстве с русскими писателями всегда удивлял какой-то их фатализм. Если русский писатель пытается организовать свои дела с рекламой и распространением своих книг, то он делает это, не веря в положительный результат. Лишь бы не говорили знакомые: почему ты не заботишься о себе? Я правильно понимаю психологию русского писателя? И если правильно, то откуда такой фатализм? Он в генах или в сознательном опыте?
Б. Ш. Меня при знакомстве с русскими писателями всегда удивлял какой-то их фатализм. Если русский писатель пытается организовать свои дела с рекламой и распространением своих книг, то он делает это, не веря в положительный результат. Лишь бы не говорили знакомые: почему ты не заботишься о себе? Я правильно понимаю психологию русского писателя? И если правильно, то откуда такой фатализм? Он в генах или в сознательном опыте?
А. О. И там, и там. А скорее всего он произрастает из состояния внутреннего величия если биография удается, или внутреннего хамства если она проваливается. Каждый русский писатель пророк. Он мечтает пасти народы. И с этим ничего не поделаешь. Поэтому у нас очень хорошо устраиваются в искусстве ловкие и трезвые люди. Которые знают свой потолок. Их немного и им всем хватает места. Зато у остальных есть шанс вытащить счастливый билет. Такие мы рискованные.
Б. Ш. Все можно понять в России, кроме одного: почему вам вдруг становится смешно, когда позади лишения и нужда, а впереди неизвестность?
Цюрих
Я никак не мог поверить в то, что мои родовые черты нежность к людям и отсутствие в характере какой-либо экспансии здесь, в этом мире, в Цюрихе конкретно, и вообще на Западе, в доступной мне среде не используются против меня.
Я жду агрессии под маской благожелательности. А ее, кажется, нет.
Чрезвычайная уступчивость в быту позволяет им быть терпеливыми и даже добрыми. Это обстоятельство пугает людей другого мира, где надо быть постоянно начеку, иначе тебя уничтожат. Весь опыт всей моей жизни встает на дыбы.
Первое чувство чувство опасности. Меня заманивают.
Второе чувство злости. Зачем я учился защищаться? Кто вернет мне десятилетия, посвященные этому навыку?
Третье телячий восторг. Все меня любят.
Четвертое оскорбленное самолюбие. Почему меня никто не любит так, как собираюсь любить я?
Пятое усталость. Я не могу так жить.
Футбол основная идеология Европы
Мяч вминается в ногу, чтобы,
Прозвенев, умчаться вперед.
Футболист это царь Европы,
Избираемый каждый год.
Такова реальность.
Канцлер почитает за честь побеседовать по телефону с тренером сборной. Президент России в день перед выборами объявляет на весь мир:
Сегодня посмотрю футбол с Германией. Давно телевизор не смотрел
Чемпионат континента успешно конкурирует с Олимпийскими играми. Чемпионат мира вне конкуренции. Только в дни чемпионатов мира по футболу мы равны, подобны друг другу, прильнувшие к телевизорам на Туамоту, на Аляске, в Суринаме.
И все-таки тренеры и футболисты пока не назначают премьеров, в парламентах нет футбольных партий. Хотя, если бы на нашем девственном политическом поле проросли вместо ЛДПР, «Яблока» и КПРФ спартаковская, динамовская или торпедовская партии, общественный климат заметно оздоровился бы. Тем более что это только подтвердило бы существующее положение вещей.
Футбол в каждой стране очень точно отражает не только характер нации, но и современное, сиюминутное состояние ее нравственности и экономики ее потенцию.
Романтический советский футбол 30-40 годов служил, наряду с Утесовым, Шульженко, Петей Алейниковым, Михаилом Жаровым и Остапом Бендером, не только красочным фасадом фабрики ужасов, но и реальным выражением разбойного характера народа. Именно тогда возникали легенды о перебитых штангах, о «смертельной» ноге, о погибших от мяча голкиперах, и о шимпанзе в роли таковых. После войны на волне успешного визита в Англию динамовцев, возник и стал развиваться также некий академизм. Стало модно не только ломать штанги, но и «думать».
Феномен Стрельцова возник, по сути дела, там, где он пока еще не мог возникнуть. Поэтому есть своя закономерность в его семи лагерных годах. Появился бы у нас Пеле и Пеле получил бы срок. Не нужны, вредны были индивидуалы. Атлетизм и коллективизм должны были привести к медалям чемпионата мира.
Не приводили.
Бегали похожие друг на друга ребята с одинаковыми прическами. Никакие Месхи и Папаевы здесь не котировались.
Наконец во времена позднего Брежнева появилась и в футболе совершенно адекватное режиму «бессознательное» киевское «Динамо» и сборная во главе с Лобановским. Эти начали бегать так бодро и организованно от ворот до ворот, что даже бразильцы почесали затылки: может, так и надо?
Тогда голландцы прибавили обороты. Так возник тотальный футбол.
Бесславное завершение советского футбола потопило практически все местные амбиции.
В сущности, бывшие наши родственники по СССР выбрали себе судьбу сами. Они предпочли великой судьбе судьбу хуторян.
Единственным и полноправным наследником русской славы и бесчестия стала Россия. И это мгновенно отразилось в футболе. Феноменальный взлет «Спартака», его необычайно умная и плодотворная игра буквально завораживала в первые годы демократии. Но так же, как молодую демократию, лихорадило и футбол: решающие игры буквально «сваливались с ноги». Страна огорченно хмыкала, вставая с дивана. Потом долго плевалась в рабочее время. Потом снова врубала телевизор и ждала, ждала
И дождалась.
Построили поля с подогревом, нашлись деньги на зарплату и поездки за рубеж на зимние сборы. Появилась откуда-то «Алания». «ЦСКА» воскрес. «Локомотив» тронулся. Сборная вошла в тройку в мировом рейтинге. Правда, тут же вышла.
Но ведь этого не было никогда раньше!
А «Спартак», громящий англичан, норвежцев и поляков в Лиге чемпионов? Это было? Что еще надо?
А надо, оказывается, золото.
Сразу, и в большом количестве.
Поразительно. Но и симптоматично.
Вспомним этапы большого пути.
Иван Грозный решил выйти к Балтийскому морю.
Через сто лет Петр Первый выполнил завет. В свою очередь завещал построить лучшую в мире столицу и создать сильнейшую в Европе армию.
Через сто лет столица была в одном ряду с Парижем, Веной и Лондоном, а армия взяла Париж. Но Александр Первый был озабочен уже вопросами социальными надо бы народ освободить и создать самую передовую в мире демократию.
Через сто лет народ так освободили, что он остался совсем один. Но получил завет стать лучшим в хоккее и космосе.