По крайней мере буду жить всласть, закончил он вслух свои размышления.
О чем это вы разговариваете сами с собой, братец? спросила дона Жозефа, начавшая дремать в кресле рядом с ним.
Я обдумывал, как мне обуздать плоть во время поста. ответил он, смеясь густым басом.
Амаро был уже дома в это время и шел наверх пить чай, ожидая увидеть в столовой грозно настроенную сеньору Жоаннеру. Но он застал за чаем одну Амелию; услышав его шаги на лестнице, она быстро схватила работу и склонилась над шитьем, вся красная, как рак.
Добрый вечер, Амелия!
Добрый вечер, ответила она сухо.
Её тон поразил священника.
Амелия, сказал он тоном мольбы, прошу вас, простите меня. Я совсем забылся. Я сам не понимаю, что делаю. Но поверьте, я решил исправить это и попросил уже сеньора каноника найти мне другую квартиру.
Он говорил с опущенным лицом и не мог видеть, как Амелия подняла на него глаза, полные удивления и отчаяния. Но в этот момент в комнату вошла сеньора Жоаннера и закричала при виде его:
Я уже знаю, я уже знаю все. Отец Натарио рассказал мне, каким чудным обедом вас накормили. Ну-ка, расскажите еще раз все по порядку.
Амаро пришлось подробно описать все блюда и повторить дословно все разговоры. Потом стали говорит об имении, и священник спустился к себе, не решившись сказать хозяйке, что он уезжает от неё.
На следующее утро каноник явился к Амаро рано утром. Тот сидел у окна и брился.
Знаете, я, кажется, нашел для вас квартирку. Недалеко от меня есть домик маиора Нуниша. Его переводят в другой город.
Эта поспешность неприятно, поразила Амаро.
Это меблированная квартира? спросил он с огорчением в голосе.
Да, меблированная, и с посудой, и с постельным,= бельем.
Как же мне быть?
Как же быть? Переехать поскорее. И я должен признать, Амаро, что вы нравы. Я тоже пришел к убеждению, что вам следует жить одному. Одевайтесь скорее и пойдемте посмотреть квартиру.
Домик находился на улице Созас. Это было старое одноэтажное здание с покривившимися полами и выбитыми стеклами в нескольких окнах. Мебель в квартире была самая допотопная. Тем не менее Амаро согласился переехать. Каноник достал ему в тот же день прислугу, бывшую кухарку адвоката Годиньо, очень набожную и тихую женщину. Она была сестрою знаменитой Дионизии, которая славилась в Лерии тем, что была прежде любовницею всех важных лиц в городе и причинила немало горя многим женам и мамашам. Теперь она уже состарилась, открыла прачешное заведение, брала вещи в заклад и занималась акушерством и сводничеством.
Каноник сообщил сеньоре Жоаннере о решении Амаро в этот же день. Она очень удивилась и назвала священника неблагодарным, но каноник успокоил ее, объяснив, почему это удобнее, и обещав снова давать ей на хозяйство.
Амаро уложил свои вещи, печально оглядывая комнаты, мягкую постель, столик с белою салфеткою, большое кресло., в котором он сидел так часто, читая молитвенник и прислушиваясь к пению Амелии наверху.
Кончено, кончено все, думал он с отчаянием, возмущаясь своим поспешным решением. Ему было ясно, что Амелия любила его и никому ничего не сказала. К чему же было затевать переезд на другую квартиру?
Обед прошел очень печально. Амелия жаловалась на головную боль, чтобы объяснить как-нибудь свою бледность. Каноник, встал и сказал, что проводит Амаро на новую квартиру.
Священник подошел к хозяйке.
Благодарю вас, сеньора, я крайне признателен вам за все. Поверьте, что
Но волнение сдавливало ему горло. Сеньора Жоаннера поднесла белый передник к глазам.
Полно, полно, сеньора, добродушно засмеялся каноник: ведь падре не в Индию уезжает.
Тяжело расставаться с друзьями, всхлипывала сеньора Жоаннера.
Амаро попробовал было шутить, но это плохо удалось ему. Амелия была бледна, как полотно, и кусала губы от волнения.
Наконец, Амаро ушел. Жоан Русо, принесший ему чемодан на улицу Милосердия, когда он приехал в Лерию, понес его теперь на улицу Созас, подвыпивши, как и в первый раз.
Очутившись вечером один на новой, мрачной квартире, Амаро впал в черную меланхолию. Он оглядывался в комнате, и взор его с отвращением останавливался на маленькой железной кровати с жестким матрацем, на мутном зеркале, на умывальной чашке с кувшином, стоявших прямо на подоконнике, так как в комнате не было умывальника. Все кругом было пропитано сыростью и покрыто плесенью. На темной улице шел мелкий, непрерывный дождь. Боже, что за жизнь!
Его гнев обрушился тогда на Амелию. Она была виновата в том, что он лишился удобств, очутился в одиночестве, должен был платить дороже за такую гадость. Если бы у неё было сердце, она пришла бы к нему в комнату и сказала: Отец Амаро, почему вы уезжаете? Я не сержусь, оставайтесь. Она ведь возбудила в нем желание своими нежными взорами и чрезмерной любезностью. Так нет, она не сказала ему теперь ни слова, а предоставила уложиться и уйти.
Он поклялся не ходить больше к сеньоре Жоаннере и стал обдумывать способ унизить и наказать Амелию. Но как? Надо было укрепить свое положение в высшем набожном обществе Лерии, сойтись поближе с настоятелем собора, отвлечь от улицы Милосердия каноника и сестер Гансозо, дать понять дамам хорошего круга, что сеньора Жоаннера проститутка, забросать мать и дочь грязью Амаро возненавидел весь светский мир за то, что многие преимущества и наслаждения этого мира были недоступны ему. Ненависть ко всему мирскому побуждала его увлекаться мечтами о своем духовном превосходстве над людьми. Жалкий чиновник Жоан Эдуардо мог жениться на Амелии, но что представлял он собой в сравнении со священником, облеченным властью от Бога награждать людей райским счастьем или карать их муками ада? Это сознание наполняло душу Амаро гордостью. Он жалел только о том, что лучшие времена церкви прошли, и она не располагает больше кострами инквизиции, тюрьмами и палачами.
Жизнь Амаро потекла очень однообразно. На улице было холодно и сыро. Отслужив утром обедню, он возвращался домой, снимал грязные сапоги, надевал мягкия туфли и начинал скучать. В три часа ему подавали обед, и он ни разу не поднял с миски разбитую крышку без того, чтобы не вспомнить веселых обедов на улице Милосердия. Прислуга Висенсия была больше похожа на. солдата, в юбке, чем на женщину, и постоянно сморкалась в передник. Притом она была очень неопрятна и часто подавала грязную посуду. Амаро был так мрачно настроен, что не жаловался ни на что, ел всегда на-спех и сидел часто часами один, покуривая сигару и отчаянно скучая.
По вечерам ему бывало всегда особенно тяжело. Он попробовал было читать, но книги скоро надоедали ему; отвыкнув от чтения, он часто даже не понимал смысла книги. Стоять у окна и глядеть на темную ночь было тоже скучно. Он ходил по комнате, заложив руки за спину, и ложился спать, не помолившись. Ему казалось, что отказавшись от Амелии, он принес огромную жертву и мог не утруждать себя молитвою.
Каноник никогда не заходил к нему, уверяя, что «у него начинает болеть живот, как только он попадает в такой мрачный дом». Амаро дулся, страдал, но не шел ни к Диасу, ни к сеньоре Жоаннере.
По вечерам ему бывало всегда особенно тяжело. Он попробовал было читать, но книги скоро надоедали ему; отвыкнув от чтения, он часто даже не понимал смысла книги. Стоять у окна и глядеть на темную ночь было тоже скучно. Он ходил по комнате, заложив руки за спину, и ложился спать, не помолившись. Ему казалось, что отказавшись от Амелии, он принес огромную жертву и мог не утруждать себя молитвою.
Каноник никогда не заходил к нему, уверяя, что «у него начинает болеть живот, как только он попадает в такой мрачный дом». Амаро дулся, страдал, но не шел ни к Диасу, ни к сеньоре Жоаннере.
Сердце Амелии начинало сильно биться каждый раз, как она слышала звонок у двери. Но на лестнице скрипели сапоги Жоана Эдуардо, или шлепали галоши старых богомолок. Она закрывала глаза в немом отчаянии, обманувшись в своих ожиданиях. Иной раз, часов в десять, когда ей становилось ясно, что Амаро не придет, рыдания сдавливали ей горло, и ей становилось так тяжело, что она уходила к себе, жалуясь на головную боль.
Первые дни после его переезда на новую квартиру дом показался ей пустым и зловеще-мрачным. Она в бешенстве прижала к груди полотенце, которым Амаро вытер руки в последний раз перед уходом, и прильнула губами к подушке на его кровати. Днем она постоянно видела перед собою его лицо, ночью он являлся ей во сне. Любовь к священнику разгоралась в ней все сильнее и сильнее, несмотря на разлуку с ним.
Однажды вечером она отправилась навестить родственницу, служившую сиделкою в больнице. Дойдя до моста, она увидала кучку народа, собравшагося вокруг растрепанной девушки в ярко-красном платье, ругавшей на чем свет стоить какого-то солдата.
Что тут случилось? спросила Амелия, узнав в толпе одного знакомого торговца.
Ничего, барышня. Солдат швырнул девчонке дохлую крысу в лицо, а она подняла целый скандал. Просто гулящая девка.
Амелия вгляделась поближе в лицо скандалистки и узнала в ней свою подругу детства Жоанну Гомиш. Она сошлась со священником Абилио; его перевели в худший приход, а она уехала в Опорто, стала вести распутную жизнь, впала в нужду и, вернувшись в Лерию, поселилась около казарм.
Эта случайная встреча произвела на Амелию очень глубокое впечатление. Она тоже любила священника и плакала от разлуки с ним. Куда могла привести ее эта любовь? К судьбе Жоанны. Она живо представила себе, как, на нее будут показывать пальцами, как отец Амаро бросит ее, да еще, пожалуй, не одну, а с ребенком и без куска хлеба. Эта встреча подействовала на нее очень благотворно; она решилась воспользоваться разлукою и постараться забыть Амаро, а также поторопить свадьбу с Жоаном Эдуардо.