При всем этом Амаро был набожен, горячо молился, безгранично верил в некоторых святых, очень боялся Бога. Но он ненавидел затворнический режим семинарии. Ему казалось, что на воле, вне семинарских стен, он был бы добрым, чистым, глубоко верующим. Он худел и даже заболел в последний год пребывания в семинарии нервною горячкою.
В посту Св. Матфея Амаро принял, наконец, священнический сан. Вскоре после этого он получил, еще в семинарии, следующее письмо от отца Лизета:
«Дорогой мой сын и молодой коллега! Теперь, когда вы приняли священный сан, я считаю своим долгом дать вам отчет в оставленном вам наследстве, так как желаю исполнить до конца возложенную на меня нашею драгоценною маркизою обязанность. Сообщаю вам поэтому, дорогой мой сын, что сумма, оставленная вам маркизою, истрачена вся до последнего, гроша. Я пользуюсь также настоящим случаем, чтобы сообщить вам кое-что о ваших родных. Тетка ваша, по смерти дяди, продала его торговое дело и пошла по. такому постыдному пути, о котором скромность не позволяет мне распространяться. В настоящее время она живет тем, что сдает меблированные комнаты. Сестра ваша, как вы, вероятно, уже знаете, вышла замуж за богатого человека и живет в Коимбре. Хотя в браке следует ценить выше всего не богатство, а другие блага, я считаю, однако, важным для будущего, чтобы вы, мой дорогой сын, знали об этом обстоятельстве. Продолжайте итти по пути добродетели и верьте, что наша святая профессия дает истинное счастье, когда мы понимаем, какой бальзам вливает в душу служение Богу. Затем прощайте, мой дорогой сын и молодой коллега. Лизет.
P. S. Фамилия мужа вашей сестры Тритозо».
Через два месяца по получении этого письма Амаро получил приход в местечке Ферао, в горах, и пробыл там от октября до весны. Это был маленький поселок, где жили одни пастухи. Амаро провел зиму в безделье, зевая у камина и прислушиваясь в завыванию ветра. Весною он написал сестре, жалуясь на бедность; та прислала ему двенадцать золотых на поездку в Лиссабон для хлопот о переводе в другой приход. Амаро немедленно отправился в путь. Свежий горный воздух благотворно подействовал на его здоровье; он окреп, загорел и стал держаться прямее.
По приезде в Лиссабон он разыскал тетку. Она сильно постарела и стала ханжею (хотя продолжала пудриться), и потому приняла Амаро с радостным благоговением.
Как ты похорошел! Господи, как ты изменился.
Амаро отправился на следующий день к отцу Лизету, но тот находился в отъезде. Тогда Амаро вспомнил про младшую дочь маркизы дону Жоанну, вышедшую замуж за графа де-Рибамар, влиятельного человека, который занимал уже два раза пост министра внутренних дел и много работал на пользу отечества.
Амаро подал прошение о переводе в другой приход и пошел к графине де-Рибамар. Когда он явился, у подъезда, ее ждала карета.
Её сиятельство уезжают сейчас, сказал ему лакей в белом галстухе, ожидавший выхода своей госпожи.
В это время двери распахнулись, и на улицу вышла дама в светлом туалете. Это была высокая, худая блондинка с большим носом и в золотых очках.
Вы не узнаете меня, графиня? спросил Амаро, почтительно кланяясь и держа в руке шляпу. Я Амаро.
Амаро? повторила она, словно припоминая, кто это. Ах, Господи, это вы! Я не узнала Вы теперь взрослый. И как переменились! Вы живете в Лиссабоне?
Амаро рассказал о своей жизни в Ферао и о бедности в приходе.
Я приехал хлопотать о переводе, графиня.
Она слушала его, опираясь на светлый, шелковый зонтик. Амаро чувствовал, что от неё пахнет рисовою пудрою и чистым батистом.
О, не беспокойтесь об этом. Мой муж замолвит за вас слово. Я берусь устроить это. Зайдите ко мне на этих же днях. Постойте-ка, когда я буду дома?.. Завтра я еду в Синтру. В воскресенье мне неудобно Лучше всего, если вы придете утром ровно через две недели.
Она подала ему руку в шведской перчатке, побрякивая золотыми браслетами, и села в карету.
Амаро стал ждать. Время было летнее, жаркое. Утром он служил обедню в церкви Св. Домингоса, а днем лениво бродил по комнатам или валялся в халате и мягких туфлях. По вечерам он ходил иногда прогуляться, но было очень душно, и тяжело дышалось. Амаро рано возвращался домой, заваливался на кровать и курил, мечтая о приятных перспективах. В ушах его постоянно звучали слова графили: «Не беспокойтесь, мой муж замолвить, за вас слово». Он уже видел себя священником в хорошем городе, в доме с огородом; богатые дамы подносили ему сласти, и он играл видную роль в городе.
Амаро стал ждать. Время было летнее, жаркое. Утром он служил обедню в церкви Св. Домингоса, а днем лениво бродил по комнатам или валялся в халате и мягких туфлях. По вечерам он ходил иногда прогуляться, но было очень душно, и тяжело дышалось. Амаро рано возвращался домой, заваливался на кровать и курил, мечтая о приятных перспективах. В ушах его постоянно звучали слова графили: «Не беспокойтесь, мой муж замолвить, за вас слово». Он уже видел себя священником в хорошем городе, в доме с огородом; богатые дамы подносили ему сласти, и он играл видную роль в городе.
Настроение Амаро было очень хорошее и спокойное в это время. Возбуждение, вызванное строгим воздержанием в семинарии, улеглось, благодаря связи с толстою, здоровенною пастушкою, которая заменяла в Ферао звонаря. Теперь он был спокоен и уравновешен, аккуратно исполнял духовные обязанности и мечтал о выгодном приходе.
Через две недели он снова явился к графине и поднялся наверх по красному ковру. На площадке лестницы сидел на скамейке, обитой красным сукном, лакей и спал, прислонившись, к стене. Амаро простоял минуту в колебании и уже собирался уходить, когда услышал за перегородкою громкий мужской смех. Он смахнул носовым платком пыль с сапог, оправил манжеты и вошел, весь красный от волнения, в большую залу с желтыми драпировками. Посреди комнаты стояли, разговаривая, трое мужчин. Амаро приблизился к ним, бормоча извинения.
Высокий человек с седоватыми усами и в золотых очках обернулся в изумлении. Это был граф де-Рибамар.
Я Амаро, сказал священник.
Ах, отец Амаро! ответил граф. Как же, я знаю! Жена рассказывала мне о вас.
И он обратился к полному, почти лысому господину в белых брюках.
Это тот священник, о котором я говорил вам. Это министр, пояснил он, обернувшись к Амаро.
Амаро подобострастно поклонился.
Отец Амаро, сказал граф де-Рибамар: воспитывался с детства в в доме моей жены. Мать её, очень набожная женщина, сделала из него священника. Где вы служили, падре?
В Ферао, ваше сиятельство.
Где это, Ферао? спросил министр.
В Гральерских горах, сообщил поспешно стоявший рядом господин в синем сюртуке, с прекрасными густочерными бакенбардами и блестящими, напомаженными волосами, разделенными безукоризненным пробором.
Там ужасная жизнь, заявил граф. Приход бедный, развлечений никаких, климат отвратительный
Я уже подал прошение о переводе в другой приход, ваше сиятельство, робко заметил Амаро.
Хорошо, хорошо, сказал министр. Это можно будет устроить.
Оно будет вполне справедливо. Более того, это необходимо. Молодые и деятельные люди очень нужны в трудных приходах, в городах. Это ясно.
Вы правы, сказал министр, но подобные назначения в хорошие приходы должны служить наградою за соответственные услуги.
Конечно, возразил граф, но эти услуги должны носить профессиональный характер, т. е. оказываться церкви, а не правительству.
Господин с черными бакенбардами сделал жест протеста.
Вы не согласны с этим? обратился к нему граф.
Я глубоко уважаю ваше мнение, граф, но позвольте мне высказать и свое. Священники в городах оказывают большое влияние на выборы в парламент. Они очень полезны нам. Почему, например, потерпели мы поражение в Томаре? Из-за враждебного отношения к нам духовенства; это было единственною причиною.
Но это неправильно, перебил его граф, священники не должны оказывать давления на выборы.
Извините попробовал было перебить его собеседник.
Но граф остановил его решительным жестом.
Духовные лица, сказал он тоном, проникнутым глубоким сознанием собственного достоинства, могут и даже обязаны помогать правительству, действуя, так сказать, в виде тормаза, но отнюдь не должны впутываться в интриги Извините, мой друг, но, по моему, это недостойно христиан.
Но я истинный христианин, ваше сиятельство! воскликнул господин с черными бакенбардами. Я также либерал, но считаю, что при выборном правительстве необходимо одним словом, при более солидных гарантиях
Послушайте, перебил его граф, неужели же вы не понимаете, что это дискредитирует духовенство и правительство?
Отец Амаро молча слушал спор.
Моя жена, наверно, желает видеть вас, обратился к нему граф и приподнял ближайшую драпировку. Войдите пожалуйста. Это отец Амаро, Жоанна.
Священник вошел в гостиную с белыми обоями и мебелью, обитою светлым кашемиром. Приятный полусвет придавал всей обстановке нежный оттенок прозрачности. Амаро увидел в углу дивана светлые, завитые волосы и золотые очки графини. Какой-то полный молодой человек сидел перед нее на низком кресле, опираясь локтями о широко расставленные колени и раскачивая черепаховое пенснэ, словно маятник. Графиня держала на коленях собаченку и гладила ее своею худою, красивою рукою по белой, как ватта, шерсти.
Как вы поживаете, сеньор Амаро? Собаченка заворчала. Тише, Брильянт Знаете, я уже говорила о вас. Министр как раз здесь.
Я знаю, сеньора, ответил Амаро стоя.
Садитесь, пожалуйста, падре.
Амаро присел на край кресла и заметил только тогда, что в гостиной была еще одна дама, которая стояла у рояля и разговаривала с молодым блондином.
Что вы поделывали, эти дни, сеньор Амаро? Опросила графиня. И скажите пожалуйста, где ваша сестра?
Она замужем и живет в Коимбре.
Ах, вот как! сказала графиня, вертя кольца на руках.
Наступило молчание. Амаро сидел с опущенными глазами и смущенно проводил пальцами по губам.
Отца Лизета нет сейчас в Лиссабоне? спросил он.
Он во Франции. У него сестра очень плоха. Он все такой же, как раньше, очень любезен и приветлив.
Он уже очень стар, кажется? спросил Амаро.
Да, конечно, но он прекрасно сохранился.
И, обращаясь к стоявшей у рояля даме, графиня спросила:
Неправда-ли, Тереза?
Амаро взглянул тогда на эту даму, и она показалась ему не то богинею, не то королевою. Контуры её плеч и груди были великолепны, черные, слегка волнистые волосы красиво обрамляли белое лицо с властным профилем, как у Марии-Антуанетты. Шея и руки были покрыты черным газом, под которым виднелась белая кожа. Она говорила тихим голосом на непонятном для Амаро языке, и красивый блондин слушал ее, покручивая холеные усы.