Зинаида Гиппиус
Все к худу
Дементьев убил свою жену.
Год производилось следствие, потом его судили и приговорили, ввиду смягчающих обстоятельств и ввиду того, что он уже одиннадцать месяцев просидел в предварительном заключении, только к церковному покаянию в дальнем монастыре.
Срок покаяния пришел к концу, а Дементьев и не думал уезжать из монастыря, потому что ему решительно некуда было уезжать. В монастыре он вел себя тихо и молчаливо, и только последнее время стал иногда разговаривать с казначеем, добродушным, статным и чернокудрым о. Мефодием. Весенней порой, перед сумерками, сходились они на монастырском кладбище и беседовали. Сидели на скамеечке под сиренями, у могилы купчихи Бронзовой. Памятник хороший, высокий, наверху урна, под урной стихи. Монастырь был хоть и далекий от столиц, но не захолустный и не очень бедный; около уездный город.
Как-то раз сошлись они, Дементьев и о. Мефодий, на вечерней, весенней заре и повели беседу. О. Мефодию давно хотелось допросить кающегося, как с ним приключился грех, но тот доселе все отмалчивался: беседовали они больше отвлеченно.
Благодать-то какая, Николай Павлыч! Дружная нынче весна стала, заговорил монах, шумно дыша и глядя вверх, на желто-зеленое небо, свежее и чистое, как будто только что вымытое. Листочки какие уже большие. А теплынь-то! Небось в вашем Петербурге еще снег полеживает, либо грязища холодная. Не ездить бы тебе никуда, Николай Павлыч, остался бы с нами. Чего еще? Здесь тишина, а у тебя душа потревоженная
Я и не поеду никуда, должно быть, сказал Дементьев и усмехнулся.
Нельзя было бы угадать, сколько ему лет: может быть, мало, может быть, много. Сероватое, худое лицо, серовато-белокурая, редкая, кустиками, бородка, серовато-бледные, запавшие глаза; на щеках, когда он усмехался, длинные складки.
О. Мефодий обрадовался ответу.
Не поедешь? Вот бы хорошо! Постригся бы с Божией помощью, и прожил бы свое время в тишине.
Нет, я постригаться не стану, о. Мефодий, сказал Дементьев. А так надоела мне вся эта канитель. Уходить некуда не к чему и жить здесь тоже не к чему. Тебе я, о. Мефодий, пожалуй, скажу, потому что мне все равно: я повеситься задумал.
О. Мефодий от неожиданности даже затрясся весь, открыл рот и замахал руками.
Что ты? Николай Павлыч? Христос с тобой! Каялся-каялся, откаялся а теперь в новое грешное помышление впадаешь? В монастырь, да вешаться? Подумал бы! И с чего?
Ну я из монастыря в рощу уйду, к речке. Не кричи. Ты добрый человек; добрый человек, слыша про это, не должен кричать; а если он еще и умный так он сочувствует, понимает.
Грех твой, что ли, тебя замучил? спросил о. Мефодий уже тише.
Какой грех! Я и не каялся никогда, что убил Марью. Вышло так и отлично.
О. Мефодий хотел было ужаснуться и начать объяснять собеседнику его заблуждение, но любопытство превозмогло все, и он спросил:
Да как оно случилось-то? Приревновал ты ее, что ли? Ах ты, Господи Иисусе Христе!
Я бы тебе рассказал, о. Мефодий, да ведь ты не поймешь. Ты, вон, во-первых, все о грехе да покаянии
О. Мефодий немного обиделся.
Ты, Николай Павлович, мою душу не знаешь. Думаешь, меня сомнения не посещают? Всего бывало. Молчишь только, конечно. Теперь оно реже, а как в молодости-то начнутся мысли, как начнутся мысли Я и нынче от многого не отказываюсь.
Да не оттого Так. Какой бы ты ни был, хоть семи пядей во лбу А лишнее это. Все равно, ведь, никакого сообщения между людьми нету.
Это верно, нету, оживившись, сказал о. Мефодий. Я и сам думал, еще когда в миру жил, лавка у отца в городе была. Никакого сообщения. Ты человеку свое толкуешь, а у него свое на уме, что неведомо. И знаешь про это, а все силишься, толкуешь. Вот за то и хорошо в монастыре. Какое у нас здесь сообщение? Самое малое. С братьями о самом простом покалякаешь, о. настоятелю дела доложишь, книги покажешь вот и сообщение. Зато у нас с Богом сообщение в молитве. Каждый по-своему, про свое Господу говорит, уже Он, Вседержитель, разберет. А между человеками нет издавна сообщения. Мне думалось, дьявол сетки везде натянул.