Избранное IV - Валерий Александрович Дудаков 4 стр.

В ту ночь, что глаз нам не сомкнуть,
Опять торжественно и строго
Господь укажет нам дорогу,
На праведный направит путь.

И сколько звёзд не загадай,
И сколько не отбей поклонов,
Звезда ночи просветит лоно,
Её ты сердцем распознай.

Какой настрой, какая благость влита,
Душа моя свободна и светла,
И облаков ещё ночная свита
Не выплыла из дальнего угла.

Застыло небо в сумерках заката,
Чуть розовый налёт на кроны лёг,
И отдалённо, как-то виновато,
Гудит с вершин натужно самолёт.

Не виден след высокого движенья,
Полоска быстро растворилась в зыбь,
И, кажется, без всякого сомненья,
Я в небе сны угадываю рыб.

Они скользят через года и лета,
И вроде все всё знают наперёд,
Но кажется мне, отдалённо где-то,
За мною старость в молодость грядёт.

Я видел в садах Нагасаки
расцветший миндаль,
Где розовым пламенем ветви объяты до древа,
Чуть слышны звучащего
строгого тона запевы,
Нежны, но упруго-воинственно
смотрят все вдаль.

Земля обожжённая раны давно залечила,
Раскинулся парк,
там где ад разорвал вышину,
Достойно и кротко природа в покое застыла,
Застыло движенье, Тебе поклонясь одному.

И розовой птицей
миндальные ветви взлетали,
И в небо седое стремились,
что только держись,
А здесь, в Загорянке
лишь в первых цветах расцветали,
В Пасхальное утро, когда начинается жизнь.

Нередки дни стоят, когда покойна зелень,
Слегка подует ветер, птица пролетит,
Ничто не потревожит и ничто не огорчит,
В начале майских дней природа в тихой лени.

Хоть влагой налилась живительной окрест
Ручьёв, болотцев, озерцов застывших,
Из странных и заброшенных в округе мест,
И с берегов затерянных и мшистых.

И эти соки гонит мая стать,
Берёзы распуская, клёны, липы,
Оглянешься  какая благодать,
Узорной высечкой каштаны вкруг налиты.

И гладит глаз зелёный бархат древ,
Расцветок находя немыслимые грани,
И наглядеться тьмой оттенков не сумев,
Так тонко зрение и душу ранит.

Я знаю, что волки не впадают в спячку,
Медвежья привилегия 
в сугробе отлёживаться,
Но зиму прошлую вспомню, значит,
Как же жизнь эта незаметно съёживается.

Сначала становится дышать трудно,
На любом подъёме, какой бы ни был,
А потом приходит мысль довольно занудная,
Это не сумел, а это не сделал.

И если раньше нагонял столбы верстовые,
Как-то считая, выстраивая в ряд,
Не спешу теперь, и мысли такие:
«Да чёрт с ним, что ж возвращаться назад?»

Боль в висках по утрам, сомненья,
Да стоит ли, видно случай не уберёг,
Не просишь у Господа терпенья,
Надеешься, вдруг вывезет, авось повезёт.

А оно не везёт ни вправо, ни влево,
Застопорилось, тарахтит на месте,
Да ещё тараторит и приговаривает то и дело:
«Довольно, наездились, а теперь уж слезьте».

Маршрут к концу, фонари гаснут,
Рельсы сходят не волей перспективы,
Что же так прожита жизнь напрасно,
И вот докатился, и больше нет силы.

А жить ещё надо, не то чтобы хочется,
Дел не доделано выше крыши,
И глупое сердце отчаянно колотится,
Может, хоть кто-то его услышит.

Не себя жалею, а тех немногих,
Кто знал черты моего лица,
Что за черти создали этих двуногих,
Если Бог не наладил их до конца.

Сколько раз распускались отчаянно нюни,
Рыданья пудовые содрогали подушку,
Вот-вот и петух жареный клюнет,
Да кому-то ведь надо всё это слушать,

Иль слышать, поди разберись точнее,
А нужно кому, если б только знать,
Не задалось утро, закончу скорее,
И поплетусь анализы на психа сдавать.

Расплескалась черёмуха,
яблоней цвет не проклюнулся,
Не пойму, как на лето зима обернулась  никак,
И с зарёю умывшись,
встаю по утру пригорюнившись,
Вспомнив предков своих,
в поколении третьем казак.

То ли что растерял,
то ли вспомнилась родина Фащевка,
Жили матери предки хотя по деревням Москвы,
Те в сапожниках были, а кто в ямщиках,
и ненастьями,
Чтоб согреться в дороге, свои разжигали костры.

Хоть холопствует быдло,
но взрыв затаит покаянное,
Ропщет в тихих овинах и злобу за чаркой пасёт,
И как эта черёмуха в дни распалённые, пьяные,
Буйным цветом весенним
вечерний покой разорвёт.

Сладко шепчет апрель,
соловьиные трели в смятении,
Полной грудью вздохнуть,
разгуляться, да как бы не так,
И заплачу навзрыд,
позабыв про основы  рождения,
Загрустивший в саду, в поколении третьем казак.

Пальцем влезаю в больную рану:
«Какого чёрта, хватит, больно!»
Задумаюсь, а всё-таки странно:
«Довольно, всё-таки жжёт, довольно!»

Успокоение не приходит,
Просыпаюсь не шатко, не валко, безбашенно,
И будто ночами зверь злобный бродит
И рычит, а мне тягомотно, не страшно,

Хотя и не хочется просыпаться,
Лень беспробудная днями метит,
Устал я с этой жизнью бодаться,
Подправлять в себе то другое, то третье.

Да и выяснять, чего же заложник,
Совсем запутавшись: нищий  богатый,
То, вроде, поэт, то, вроде, художник,
А то и стяжатель, ешьте, нате.

Сам себе строю всякие «куры»,
Философствую мелко, рассуждаю рьяно,
Возражаю кому-то, а то ещё, сдуру,
Всё думаю, как свернуть её, жизнь окаянную.

Богу утром молиться мало, не клонит,
Что-то не особенно помогает,
В церковь ходить, отбивать поклоны,
Читать Евангелие, да кто ж его знает?

Что уготовано нам во спасенье?
От себя ведь, известно не открестишься,
Господи, дай доброты и терпенья,
Свеча в молитве вечерней светится.

Что-то не пишется сегодня
про веточки-цветочки,
Хочется землю по-собачьи разрыть,
Нервы на пределе, дошёл до точки,
И молчать трудно, и говорить.

Целый взрыв накопился, в душе клокочет,
Крышка паром стучит, сорваться готова,
И дни баламутит, и пакостит ночи,
А вопросы всё те же и снова, и снова:

Как же семьдесят лет прошумел-прогулялся,
То ль жар-птица манила, то ль мираж во снах,
То ли сдуру впотьмах за славой гнался,
Чтобы сейчас не на лаврах быть, на бобах.

Дом вокруг, обернись, пенит полной чашей,
А от пены свербит неизбывной тоской,
Что ни день, то ошибка, и в жизни нашей
Все мелькает впотьмах быстрой чередой.

А утрами слёзы, что же, поверьте,
Видно, нервы зажало в сплошной кулак,
Вот прислал бы мне кто-то блоху в конверте,
Чтобы враз укусила, не шлёт, дурак.

Утром в церковь не тянет, шепчу молитвы,
То двенадцать, а то тридцать с лишним все,
А в горле свербит, будто острой бритвой,
И желанья  не те, и спасенья не те.

Ну, а где оно, главное  боль притупит,
Вот отрада б была, вот бы благодать,
Истолочь её в гулкой медяной ступе,
До спокойствия зелья вкруг подмешать.

Отворите калитку, и по апрелю
Выйду, небом вздохнув, облака согнав,
Не с ума же сошёл я, ведь, в самом деле,
Коль в дороге давно, эту жизнь приняв.

Я к тебе обращаюсь: внезапно весна затопила
Холодов приморозки
и теплом их приветить смогла,
Тихо землю согрела,
оставив на Божию милость
Перекрестья дорог, на которых ещё не была.

Мы нежданно проплыли
по тропикам влажным и жарким,
Сингапур и Тайланд,
по затонам вьетнамским в Шанхай,
Грезил свежий апрель
расцветающим жарким подарком,
Распускался пирующий утрами
яркий миндаль.

И забывши себя, все года и препонов заслоны,
В возраженьях замолкли мы,
спорить совсем перестав,
Вдаль стремится корабль,
плечи наши и головы клонит,
Как по юности ранней
склоняло друг к другу не раз.

И под ветром чужим
с свежей влагой и посвистом птичьим,
Где плескалась волна
в равнодушную дерзкую даль,
Доверяли слова мы друг другу
без всяких приличий,
Что развеять могли наших ссор
и тоску, и печаль.

Нет целебнее вздохов
и утренних прикосновений,
Слов чуть слышных, проснувшись в тиши,
свет лишь брезжит в окно,
Это мир просыпается,
словно в день первый творенья,
Это сердце усталое ждало, так ждало давно.

Я родился,
когда забывались страданья войны,
Инвалиды в декабрьские
зимние прятались щели,
И не думал никто, неужели и в самом мы деле
От опасной той жизни земной
навсегда спасены?

С сорок первого до сорок пятого плавился ад,
Похоронками птицы летели,
сломавшие крылья,
Кто же выживет, было неведомо,
стонами выли,
Но надеялись, может быть
кто-то вернётся назад.

И под танками грозно саднила,
стонала земля,
И проложен был скорбной пехотой
весь трудный маршрут,
Шли обозами мёртвых тела,
кои в вечность везут,
И печально склонялись главой
в небесах тополя.

Будьте прокляты те навсегда,
кто в безумье своём,
В блудный час над Россией
занёс шестипалую руку,
Отгремели, застыли за семьдесят лет
все победные звуки,
Ну а тех, кто ушёл безымянно,
пусть степь отпоёт.

Величают вас марши и золотом блещет парад,
И георгиевских лент
перекрестья сплетаются в волны,
В поминальные списки ушедших
заглянем невольно,
Будет орденских планок
над вами шуметь листопад.

Цветение яблонь  нет чище и ярче цветов,
Державная кипень и нежная ласковость мая,
И шёпот вздохнувших
предутренних сонных садов,
Когда от любовных забот соловьи замирают.

Протяжная дымка зари осветит небеса,
Чуть тронуты ветром качнутся алея вершины,
И первых пронзительных птиц зазвучат голоса,
Сквозь бисер пока не краснеющих
ягод рябины.

Кудлатых черёмух
ещё не промытые свечи стоят,
Цветение вишен пылает нарядным узором,
Цветы подвенечные сливы в лучах золотят,
Лишь яблони строгие белым сияют подзором.

Стройней колоколен,
белей православных церквей,
Снегов, ране выгнавших в путь
многотрудный и санный,
Скорей прикоснись ты
к России расцветшей своей,
И руку её поцелуй, замерев покаянно.

Тяну я груз знакомств сквозь жизнь свою 
К кому привязан, к тем, кого люблю.
Мне кажется, впитал улыбки тех,
С кем близок был или соприкасался,
Встречался, в ссоре был иль расставался,
Чей телефон хранил я в жёлтой книжке,
Обидят коль  вычёркиваю вдруг,
С кем говорю, с кем провожу досуг,
Созваниваюсь часто или редко,
Чьи речи собираю на заметку
Летучих иль банальных тёртых фраз,
Слова которых вовсе не указ,