Семеро капитанов гвардии личных телохранителей Псамметиха IV встретили витязей на пороге покоев императора. И пали в быстрой схватке, забрав с собой Понтерия и Пердикку; братья посчитали, что Корнелий также мертв, но он был лишь тяжело ранен, и впоследствии оправился.
Слуги императора побоялись преградить путь героям, и отступили в сторону. Тогда Тридцать один, вошедшие в монаршии покои, судили Псамметиха IV от имени Великого и Единого, от имени свободных людей новой Республики, и приговорили его к смерти за многочисленные преступления перед собственным народом, и привели в исполнение приговор.
Гвардейцы, ворвавшиеся вслед за тем в двери покоев, остановились, пораженные случившимся. Столь величественны были Тридцать один, Свершившие Суд, столь исполнены благородства и права, что испытанные в боях ветераны не решились напасть на них. Столь уверенны и справедливы были их речи, что впервые в жизни солдаты открыли уши и стали слушать.
Когда Тридцать один вышли навстречу утреннему солнцу, у могучей парадной лестницы Векового дворца собралась уже почти вся Гвардия полторы тысячи воинов. И безмолвствовали, пока говорили герои.
Они говорили о заре нового мира, о свободе и братстве, о любви и мире. Многие латники клялись потом, что яркие лучи сплетались в нимбы над их головами, а кровь на их мечах казалась пылающим огнем.
Лишь один человек выступил против них могучий воевода Ардуна, дальний родственник императора. Назвав их грязными мятежниками, цареубийцами и предателями, бросился он в бой, но ни один солдат не последовал за ним. Ардуна поразил Самогена мечом в лицо, и в тот же миг Антон ударил его в плечо шестопером, а когда Ардуна пал на колени снес ему голову.
В тот же день на улицах волнующегося Мемфиса был зарезан Вукила: неизвестный в одежде простого пополана выскочил из толпы и несколько раз ударил героя ножом. Как говорят, толпа тут же растерзала убийцу.
Таким образом, когда выяснилось, что Корнелий жив и пришел в себя, их осталось Тридцать. Тридцать Регентов так они называли себя, ибо в первый же день объявили, что не ради власти осудили и казнили они Последнего монарха, а во имя справедливости. И что, когда народ народившейся Республики будет готов они отдадут ему право самому распоряжаться собой на вечные времена.
Так сладки были их обещания, и так велика поддержка пополанов и армии, что ни один оптимат не решился открыто выступить против Тридцати. Семье императора его двум женам и четырем несовершеннолетним детям не чинили препятствий, когда они решили покинуть пределы бывшей Империи и обосноваться на Подлунных островах. Но разрешили взять с собой лишь самую скромную часть бесчисленных богатств Псамметиха IV.
Это случилось девятнадцать лет назад. Пенига почти не помнил, какой была жизнь до свержения Последнего, но видел, как быстро и необратимо менялось все вокруг, пока он был ребенком, затем подростком, юношей и, наконец, мужчиной.
Каждый из Тридцати Регентов встал на свою стезю в управлении и реформировании Империи. Полидевк оказался верховным судьей, Кастор занялся перестройкой Мемфиса, Антон курировал столичный университет, Боливар взял на себя командование армией Республики, а Реомюр принялся приводить в порядок одряхлевшие дороги бывшей Империи.
И первые годы не было предела восторгу пополанов, когда деньги, ранее уходившие на содержание двора Последнего монарха и его изысканные развлечения, серебряным дождем хлынули на устройство жизни для всех и каждого.
Непросто было решить, как поступить с рабами, десятки тысяч которых освободили от убийственного труда в каменоломнях, шахтах и на грандиозных стройках во славу императора. К счастью, многие из них когда-то были свободными людьми и попали в рабство за долги, либо были пленными, захваченными в бесконечных войнах, которые вел Последний монарх со своими соседями. Этих просто отпустили по домам, и они смогли хоть как-то устроиться. Те же, кто родился в рабстве, попали в ведение регента Николая, который пытался обеспечить их существование, помогая им строить общинные дома и организуя ныне свободных людей в рабочие артели.
Раз в год собирался Конклав Тридцати, где обсуждали самые важные решения в государстве. Да еще трижды пришлось им собираться до срока один раз из-за Короткой войны с Торговым союзом, другой из-за мятежа Валерия, и третий когда жестокое землетрясение почти полностью разрушило город Саис.
Первыми из Тридцати принято было считать Нестора, Дария и Аракса, которые занимались разработкой законов Республики, вступавших в силу только после единогласного утверждения всеми регентами. Идеи для законов стекались к ним от всех Тридцати, сталкивавшихся все с новыми и новыми проблемами. Но главным в работе Первых Трех считалась разработка Конституции. Объявлено было, что Конституция вступит в силу, только когда будет понята, принята и одобрена не менее чем девятью из каждых десяти граждан Республики. С этого момента власть перейдет ко всему народу и станет осуществляться так, как это будет указано в Конституции. Регенты уже предложили несколько разных способов управления, и одно время они жарко обсуждались во всех корчмах Республики. Каждый становился то на одну, то на другую сторону, и разногласия доводили пополанов порой до драк и даже поножовщины. И все для того, чтобы на следующий день помириться и вдруг встать на полностью противоположную точку зрения. Пенига, еще будучи подростком, заметил, что его родитель каменщик Рута менял политические взгляды три-четыре раза в месяц в зависимости от того, какого курса придерживались в данный момент его друг бондарь Фугет и заклятый враг каменщик-конкурент Копозела.
Как относились к предложениям регентов оптиматы, Пенига не знал, потому что не входил в их круг, а сами оптиматы не спешили делиться с чернью новоявленными свободными гражданами Республики своими мыслями.
Но через несколько лет даже самые лихие спорщики охрипли и постепенно интерес к формам правления как-то заглох как и к Конституции вообще, и ко всему, что предлагали регенты. "Крутят, мутят, а чего хочут не понять", в раздражении ворчал Рута, возвращаясь из корчмы навеселе, но в невеселом расположении духа.
И постепенно радостное ожидание того, что жизнь вот-вот навсегда переменится, и наступит рай земной, перегорело, а на смену ему пришло серое, пустое разочарование.
Пенига вздохнул и, попытавшись отогнать от себя нечаянно нахлынувшие печальные мысли, углубился в описание славных и чудовищных свершений императора Асихиса.
3.
Когда Пенига почувствовал, что глаза начинают слипаться, и деяния древних норовят смешаться в его голове в какую-то липкую постную кашу, он отложил стило, спрятал бумаги в свою конторку и сдал ин-фолио хранителю. После чего, натянув поглубже капюшон плаща, вышел на сереющую улицу. Но оказалось, что дождь ненадолго перестал, и улицы города немного оживились.
Свернув направо по улице Сердоликов, Пенига вступил в Кватроциркул округ, в котором издревле селились купцы, мастера гильдий, среднее духовенство, имперские чиновники и прочие зажиточные горожане, а также бедные оптиматы, которым не хватило средств на то, чтобы приобрести особняк или хотя бы квартиру в престижном Дуоциркуле, среди патрициев и банкиров.
Свернув направо по улице Сердоликов, Пенига вступил в Кватроциркул округ, в котором издревле селились купцы, мастера гильдий, среднее духовенство, имперские чиновники и прочие зажиточные горожане, а также бедные оптиматы, которым не хватило средств на то, чтобы приобрести особняк или хотя бы квартиру в престижном Дуоциркуле, среди патрициев и банкиров.
Город делился на семь округов, вложенных один в другой. Они были разделены круговыми улицами циркулами, каждая следующая охватывала столицу все более широким кольцом.
Когда-то каждый из семи округов был отделен от другого круговой стеной. Первое, что постановил регент Кастор, взявшийся сделать Мемфис достойным славного звания столицы Республики приказал снести древние барьеры, слишком материально разделявшие касты имперского общества. На месте стен проложили широкие улицы, которые стали называть так же, как округа, которые они опоясывали.
На высоком Капитульном холме, внутри Уноциркула, все так же возвышались Алый замок и Вековой дворец; в них работали, принимали просителей и вели суд те из Тридцати регентов, что остались в столице но ни один из них не занял императорские покои, и Тридцать поселились в разных местах столицы, в каждом из округов, включая трущобы Септоциркула чтобы своим примером показать: старые сословные границы отжили свое.
Вскоре Пенига пересек круговую улицу Кватроциркула и вступил в следующий округ Квинквециркул. Богатые каменные дома зажиточных буржуа сменились бесчисленными ремесленными мастерскими, рынками, магазинами и харчевнями. Здесь жили и работали хозяева и управляющие лавок, и ни на минуту, ни днем ни ночью не утихала торговля. Купить воз сена, сотню голов скота или яблоко на всякий спрос здесь имелось предложение. Разрезающая город от центра до окраины улица, по которой шел аколит, здесь поменяла название из Сердоликовой став улицей Каретников.
Увернувшись от двух особенно приставучих лоточниц, одна из которых норовила всучить "красавцу студенту" леденец на палочке, а другая пинту кваса, Пенига покинул Квинквециркул. Он вошел в Сиксциркул квартал из крепких, но небогатых домиков, построенных частью из камня, а частью из дерева. Некоторые совсем покосились, другие, наоборот, щеголяли свежей яркой краской. Здесь жили горожане средней руки: небогатые торговцы, ремесленники, работавшие в мастерских Квинквециркула, чиновники низшего ранга, студенты и преподаватели университета, не желавшие ютиться в общежитиях Трициркула и достаточно состоятельные, чтобы купить дом или снять квартиру.
По крепкому каменному мосту Пенига пересек небольшую речку Стюр, когда внимание его привлекла громкая компания пьяных пополанов, выкатившихся из трактира "Герцогиня и пастернак" одного из самых знаменитых в Сиксциркуле. Они не в лад орали ставшую очень распространенной в последнее время песенку "К дьяволу и к дьяволовой матери". Пенига не относил себя к ценителям этого произведения кабацкого искусства и неосознанно перешел на другую сторону улицы Каретников.
Э, абразованный! выбился вдруг один голос из общего нестройного хора. Чего нос воротишь, абразованный!
Пенига молча шел мимо, изо всех сил стараясь не ускорять шага врожденное чувство самосохранения подсказывало, что, стоит хоть чуть-чуть выказать страх и эта свора дружно набросится на него: начнет улюлюкать и поносить на чем свет стоит это в лучшем случае.
Истинно говорю вам, братья, грядут последние дни! вдруг зарядил, перебивая пение, один менее пьяный, чем другие, голос. Все знамения на то: третьего дня из Дальнего озера раздался дьявольский рев, как будто бы мычание, и тут же вода в Хамиловом источнике, который отродясь был чист, как слеза, сама собой наполнилась кровью Люди сказывают, еретики, сектанты диявольские, отравили святую воду своими миазмами. Самые что ни на есть черные знамения!