Племя молится о нас. Сборник стихов - Андрей Куликов

Каждый раз, когда в постели
Застает тебя одну,
Ночь бледнеет
                      Мысли тлеют
          На углях в костре. В смолу
          Тело пачкая, индеец,
          Обкурившись, щурит глаз

     Ночь за нас с тобой болеет.
     Племя молится о нас.

Каждый раз, когда мы в ссоре,
За окошком льется дождь
          Режет море раны солью.
          Топчет берег старый вождь.
          Ливень. Громом небо стонет.
          Бой тамтамов, пот, экстаз.

     Небо любит нас до боли.
     Племя молится о нас.

Каждый раз, когда читаю
Счастье я в твоих глазах,
Замирая, затихает
                             Мир
          Все женщины в слезах
          В землю свой топор врывает
          Воин. Трубка мира. Пляс

     Будь спокойна, ты же знаешь 
     Племя молится о нас.

В густом московском перезвоне колоколен
Застыли ложками христианские кресты.
И, вместе с воском, тает наша воля.
И таю с воском я. И таешь Ты

Я слышу, Боже, изначальный и извечный
Призыв к смирению, к согласию призыв.
Но жить так сложно, если искалечен.
А я, как будто, обреченно жив

Не говорите мне про Ад:
Порой, в своем же доме,
Я крепко в плоскости зажат,
Не находясь в объеме.
Здесь, через тьму и стен тиски,
Вас слышу из загробья.
Вы не настолько мне близки,
Не испугался чтоб я.

Я груб, но честен. Да, я  трус.
Но  наяву, сквозь сны ли 
Я каждой ночью Вас боюсь.
А Вы  мои родные.

Расчесал мелкий дождь на асфальте ветрянку
И хохочет ехидно в зеленой листве.
Не пойму: толи холодно мне, толи жарко
Я чужой, или свой в этой дикой весне?
Толи снег умирает и тлеет в мученьях,
Толи жизнь возрождается после зимы.
Почему кто-то должен упасть на колени,
Чтоб другие сумели подняться с земли?

Расшумелось окно на высоких частотах 
Этот звук и нормального сводит с ума.
В безобразной агонии, брызгая потом,
Терпсихорой танцует в квартире Чума.
И ломается гриф, от натуги, гитарный,
Прослуживший бессоннице много ночей
Я чужой, или свой  мне не станет понятней.
В этой дикой весне, я, похоже,  ничей.

Нам многого не надо.
Ленив далекий путь.
И мы безумно рады
Возможности вздремнуть.

Шумит река, уносит
Гребец скрипит веслом
И сонный голос просит:
«Греби. Греби, Харон».

В пять утра новый день бесполезен,
Если пьешь, зная наверняка,
Что под вечер прибавится денег.
Но пока лишь похмелье. Пока.
Кошка льется под руку,
Тихо гладя хвостом.
И простила за глупость.
И сейчас, и потом.
Очень нежный клубочек
Лечит сердце и почки,
О кошачьем мечтая своем.

Бесполезное! Пьяное утро!
Стопки в стену! Я пива попью!
Происходит впервые, как будто.
Сам себе лишь в одном я не вру:
Я в урчании слышу 
Не отпустишь меня.
Ты залезешь подмышку.
Ты посмотришь в глаза,
Очень нежно и строго,
С безмятежностью Бога.
Для тебя существую лишь я.

Пиратство разгулялось по планете.
Пиратство разгулялось по воде.
И я топил, топил то те, то эти
Суда, принадлежащие земле.
Я назван Спрут. И все меня боялись
На океанах всех и всех морях.
И вдруг решили, что меня не стало.
И потеряли люди всякий страх.

Я лишь однажды о себе напомнил:
Весь мир тогда топил себя в слезах 
«Курск» утонул! Такого быть не может! 
В людских кричали ваших новостях.
Конечно быть не может Только вот он
И знали обо мне в морях семи.
Зачем вы доставляете заботы
Такие, люди, существам морским?

Я лег поспать. И мне Титаник снился.
Но вновь подняли шум над головой.
Вы друг о друга сколько бы не бились 
Почувствуете страх передо мной.
Я  Спрут. И все меня боялись
На океанах всех, и всех морях.
Я снился вам. Но вы еще не знали,
Какой порой вода рождает страх.

Опять стучит отчаянье в висках,
Гудкам коротким вторя телефона.
Я обожаю это чувство  страх.
Мне нравятся гудков коротких стоны.
Мне нравится жестокость пустоты,
Спрессованной в объем моей квартиры.
И в мыслях ты, и ты, и только ты.
Опять мечтой. Опять недостижимым.

И в мыслях ты Дрожит моя рука 
На бледный лист, на жертву вдохновенья,
Ползет змеей строка. Ползет строка
Надеждой, безнадежностью, сомненьем
Я траур обожаю этих дней.
Свободу, порождающую муки
В разлуке любим мы еще сильней.
Еще родней становимся в разлуке.

Скомканный неба листок
С неудавшейся строчкой.
Снова закончить не смог,
Не добрался до точки.
Слишком с мечтою своей
Высоко ты забрался.
Вышло, что случай сильней,
И полет не удался.

Столько затрачено сил,
А в награду  начало.
Рок над тобой подшутил 
Результатов не стало.
Этот, последний урок,
Не решился, как прежний, и прежний, и прежний
Ливень холодный помог,
Не оставив надежды.

Ты так легко ложишься на гитару,
Моим податлива становишься рукам
И, утонув в дурманящем кумаре,
Я путаю тебя в сплетенье гамм
И я тебя сыграю до конца,
Мешая звук нейлоново-пастельный.
До сценки не порнушной, но постельной.
С улыбкой гуру и серьезностью жреца.

Как тела музыкальные изгибы
Вплетаются в бессмертный нотный стан,
Когда тебя, от пяточек до нимба,
Я позволяю петь своим губам!
И в пальцы не предательскую дрожь
Все новое вселяет вдохновенье,
Рожденное любовью  не влеченьем.
И не добавишь ничего, не уберешь

Небо, листом обожженной бумаги,
Тлеет над городом чернью тяжелой
Мы потеряли надежду и страхи.
Будем ли вместе  вопрос нерешенный.
       Пахнет пожаром от дыма табачного.
       Эта усталость, хоть что-то, но значит ведь?
       Вкус к суициду и тяга к убийству.
       Долгая ночь, и пять лет  очень быстрых.

Муза моя  потаскливая сука.
К счастью, похоже, относится ровно.
Нашу любовь уважает за муки.
Смехом вплетается в дикие стоны.
       Пишет стихи, потешаясь, невзрачные 
       Мысли дешевые, рифмы прозрачные
       Только оно наше чувство лелеет.
       Черное небо над городом тлеет.

Беда забила в уголок.
Рука, придерживаясь плана,
Забила плана План помог
И в сотый раз. Но как-то странно
Разговорился уголек:
Про уголок, про то, что рано
Себя от раны в гроб вовлек.
Что был бы счастлив как-нибудь,
Не будь бы я чрезмерно нервным.
Что в жизни мог бы встать на путь,
На верно выбранный, наверно,
Лишь крикнул бы себе: «Не трусь!»
Но трусь, дрожа в углу, о стены.
Боюсь бояться и боюсь

Кашель.
Никотин и кровь
Раковина глотает жадно.
Рвутся струны, пляшет бровь.
Холодно и снова жарко.
Холодно опять. Кровать
Губкой пот сочит холодный.
Спит Бессонница удобно 
Не удобно в бок толкать 
Страшно:
Встанет  будет шум.
Шум мигренью, пульсом звонким.
Не уснешь. Что ж, на ночь струн
Хватит. Пять еще  не долго.
Пять  чуть-чуть. Пинками гнать
Ночь, до самого восхода.
Чушь писать. Взаимно-гордо
С одиночеством молчать.
Кашлем в ночь плевать негромко.
Ждать. Не спать. Не спать и ждать.

Все новая и новая тяга
Меня прижимает к полу.
А в холоде стеклянного взгляда
Беснуется прежний голод.
И время, издеваясь, с насмешкой,
Кривляется сальтом рядом.
В окошко вытекает неспешно
Струей желто-серой  ядом.

Все новая и новая в горло
Уродливой лезет лапой.
Из глотки выдирает упорно
Железную кашля вату.
Укутавшийся в дым, еле зримый,
Бледнеющий в кухне тесной,
Я жду, когда прольюсь никотином,
Раздавленный дыма прессом.

Мы, обнявшись, лежали вчера,
Поперечно разбитой посуде.
Очень молча друг друга любя,
Мы лежали с тобой губы в губы.
В животе у тебя мотыльки 
Ты еще симпатичнее с ними
Мы посуду, в четыре руки,
С наслажденьем особенным били.

К черту планы с посудой, малыш.
Ради любящих этих объятий,
Я молчу. Ты со мною молчишь.
Нам с тобой и молчания хватит.

Развеянный ветром по городу,
Пропахший спиртом и солодом,
Я  пепел с твоей сигареты.
               Замешанный в пыль и в дворовые песни.
               И в вечно похмельное лето.

Я  жизнь достоевскими прозами.
Ползу с иглы передозами
В дорожки Москвы, внутривенно.
               Я  траур, отчаянье, страшные вести
               Я то, что единственно верно.