Не устыдите ведь вы меня, милая барышня, что ручку мою при Алексее Федоровиче так целовали.
Да разве я вас тем устыдить хотела? промолвила несколько удивленно Катерина Ивановна, ах, милая, как вы меня дурно понимаете!
Да вы-то меня, может, тоже не так совсем понимаете, милая барышня, я, может, гораздо дурнее того, чем у вас на виду. Я сердцем дурная, я своевольная. Я Дмитрия Федоровича, бедного, из-за насмешки одной тогда заполонила.
Но ведь теперь вы же его и спасете. Вы дали слово. Вы вразумите его, вы откроете ему, что любите другого, давно, и который теперь вам руку свою предлагает
Ах нет, я вам не давала такого слова. Вы это сами мне все говорили, а я не давала.
Я вас не так, стало быть, поняла, тихо и как бы капельку побледнев, проговорила Катерина Ивановна. Вы обещали
Ах нет, ангел-барышня, ничего я вам не обещала, тихо и ровно все с тем же веселым и невинным выражением перебила Грушенька. Вот и видно сейчас, достойная барышня, какая я пред вами скверная и самовластная. Мне что захочется, так я так и поступлю. Давеча я, может, вам и пообещала что, а вот сейчас опять думаю: вдруг он опять мне понравится, Митя-то, раз уж мне ведь он очень понравился, целый час почти даже нравился. Вот я, может быть, пойду да и скажу ему сейчас, чтоб он у меня с сего же дня остался Вот я какая непостоянная
Давеча вы говорили совсем не то едва проговорила Катерина Ивановна.
Ах, давеча! А ведь я сердцем нежная, глупая. Ведь подумать только, что он из-за меня перенес! А вдруг домой приду да и пожалею его тогда что?
Я не ожидала
Эх, барышня, какая вы предо мной добрая, благородная выходите. Вот вы теперь, пожалуй, меня, этакую дуру, и разлюбите за мой характер. Дайте мне вашу милую ручку, ангел-барышня, нежно попросила она и как бы с благоговением взяла ручку Катерины Ивановны. Вот я, милая барышня, вашу ручку возьму и так же, как вы мне, поцелую. Вы мне три раза поцеловали, а мне бы вам надо триста раз за это поцеловать, чтобы сквитаться. Да так уж и быть, а затем пусть как Бог пошлет; может, я вам полная раба буду и во всем пожелаю вам рабски угодить. Как Бог положит, пусть так оно и будет безо всяких между собой сговоров и обещаний. Ручка-то, ручка-то у вас милая, ручка-то! Барышня вы милая, раскрасавица вы моя невозможная!
Она тихо понесла эту ручку к губам своим, правда, с странною целью: «сквитаться» поцелуями. Катерина Ивановна не отняла руки: она с робкою надеждой выслушала последнее, хотя тоже очень странно выраженное обещание Грушеньки «рабски» угодить ей; она напряженно смотрела ей в глаза: она видела в этих глазах все то же простодушное, доверчивое выражение, все ту же ясную веселость «Она, может быть, слишком наивна!» промелькнуло надеждой в сердце Катерины Ивановны. Грушенька меж тем как бы в восхищении от «милой ручки» медленно поднимала ее к губам своим. Но у самых губ она вдруг ручку задержала на два, на три мгновения, как бы раздумывая о чем-то.
А знаете что, ангел-барышня, вдруг протянула она самым уже нежным и слащавейшим голоском, знаете что, возьму я да вашу ручку и не поцелую. И она засмеялась маленьким развеселым смешком.
Как хотите Что с вами? вздрогнула вдруг Катерина Ивановна.
А так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет. Что-то сверкнуло вдруг в ее глазах. Она ужасно пристально глядела на Катерину Ивановну.
Наглая! проговорила вдруг Катерина Ивановна, как бы вдруг что-то поняв, вся вспыхнула и вскочила с места. Не спеша поднялась и Грушенька.
Так я и Мите сейчас перескажу, как вы мне целовали ручку, а я-то у вас совсем нет. А уж как он будет смеяться!
А знаете что, ангел-барышня, вдруг протянула она самым уже нежным и слащавейшим голоском, знаете что, возьму я да вашу ручку и не поцелую. И она засмеялась маленьким развеселым смешком.
Как хотите Что с вами? вздрогнула вдруг Катерина Ивановна.
А так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет. Что-то сверкнуло вдруг в ее глазах. Она ужасно пристально глядела на Катерину Ивановну.
Наглая! проговорила вдруг Катерина Ивановна, как бы вдруг что-то поняв, вся вспыхнула и вскочила с места. Не спеша поднялась и Грушенька.
Так я и Мите сейчас перескажу, как вы мне целовали ручку, а я-то у вас совсем нет. А уж как он будет смеяться!
Мерзавка, вон!
Ах как стыдно, барышня, ах как стыдно, это вам даже и непристойно совсем, такие слова, милая барышня.
Вон, продажная тварь! завопила Катерина Ивановна. Всякая черточка дрожала в ее совсем исказившемся лице.
Ну уж и продажная. Сами вы девицей к кавалерам за деньгами в сумерки хаживали, свою красоту продавать приносили, ведь я же знаю.
Катерина Ивановна вскрикнула и бросилась было на нее, но ее удержал всею силой Алеша:
Ни шагу, ни слова! Не говорите, не отвечайте ничего, она уйдет, сейчас уйдет!
В это мгновение в комнату вбежали на крик обе родственницы Катерины Ивановны, вбежала и горничная. Все бросились к ней.
И уйду, проговорила Грушенька, подхватив с дивана мантилью. Алеша, милый, проводи-ка меня!
Уйдите, уйдите поскорей! сложил пред нею, умоляя, руки Алеша.
Милый Алешенька, проводи! Я тебе дорогой хорошенькое-хорошенькое одно словцо скажу! Я это для тебя, Алешенька, сцену проделала. Проводи, голубчик, после понравится.
Алеша отвернулся, ломая руки. Грушенька, звонко смеясь, выбежала из дома.
С Катериной Ивановной сделался припадок. Она рыдала, спазмы душили ее. Все около нее суетились.
Я вас предупреждала, говорила ей старшая тетка, я вас удерживала от этого шага вы слишком пылки разве можно было решиться на такой шаг! Вы этих тварей не знаете, а про эту говорят, что она хуже всех Нет, вы слишком своевольны!
Это тигр! завопила Катерина Ивановна. Зачем вы удержали меня, Алексей Федорович, я бы избила ее, избила!
Она не в силах была сдерживать себя пред Алешей, может быть, и не хотела сдерживаться.
Ее нужно плетью, на эшафоте, чрез палача, при народе!..
Алеша попятился к дверям.
Но Боже! вскрикнула вдруг Катерина Ивановна, всплеснув руками, он-то! Он мог быть так бесчестен, так бесчеловечен! Ведь он рассказал этой твари о том, что было там, в тогдашний роковой, вечно проклятый, проклятый день! «Приходили красу продавать, милая барышня!» Она знает! Ваш брат подлец, Алексей Федорович!
Алеше хотелось что-то сказать, но он не находил ни одного слова. Сердце его сжималось от боли.
Уходите, Алексей Федорович! Мне стыдно, мне ужасно! Завтра умоляю вас на коленях, придите завтра. Не осудите, простите, я не знаю, что с собой еще сделаю!
Алеша вышел на улицу как бы шатаясь. Ему тоже хотелось плакать, как и ей. Вдруг его догнала служанка.
Барышня забыла вам передать это письмецо от госпожи Хохлаковой, оно у них с обеда лежит.
Алеша машинально принял маленький розовый конвертик и сунул его, почти не сознавая, в карман.
XI. Еще одна погибшая репутация
От города до монастыря было не более версты с небольшим. Алеша спешно пошел по пустынной в этот час дороге. Почти уже стала ночь, в тридцати шагах трудно уже было различать предметы. На половине дороги приходился перекресток. На перекрестке, под уединенною ракитой, завиделась какая-то фигура. Только что Алеша вступил на перекресток, как фигура сорвалась с места, бросилась на него и неистовым голосом прокричала:
Кошелек или жизнь!
Так это ты, Митя! удивился сильно вздрогнувший, однако, Алеша.
Ха-ха-ха! Ты не ожидал? Я думаю: где тебя подождать? У ее дома? Оттуда три дороги, и я могу тебя прозевать. Надумал наконец дождаться здесь, потому что здесь-то он пройдет непременно, другого пути в монастырь не имеется. Ну, объявляй правду, дави меня, как таракана Да что с тобой?
Ничего, брат я так с испугу. Ах, Дмитрий! Давеча эта кровь отца Алеша заплакал, ему давно хотелось заплакать, теперь у него вдруг как бы что-то порвалось в душе. Ты чуть не убил его проклял его и вот теперь сейчас ты шутишь шутки «кошелек или жизнь»!
А, да что ж? Неприлично, что ли? Не идет к положению?
Да нет я так
Стой. Посмотри на ночь: видишь, какая мрачная ночь, облака-то, ветер какой поднялся! Спрятался я здесь, под ракитой, тебя жду, и вдруг подумал (вот тебе Бог!): да чего же больше маяться, чего ждать? Вот ракита, платок есть, рубашка есть, веревку сейчас можно свить, помочи в придачу и не бременить уж более землю, не бесчестить низким своим присутствием! И вот слышу, ты идешь, Господи, точно слетело что на меня вдруг: да ведь есть же, стало быть, человек, которого и я люблю, ведь вот он, вот тот человечек, братишка мой милый, кого я всех больше на свете люблю и кого я единственно люблю! И так я тебя полюбил, так в эту минуту любил, что подумал: брошусь сейчас к нему на шею! Да глупая мысль пришла: «Повеселю его, испугаю». Я и закричал как дурак: «Кошелек!» Прости дурачеству это только вздор, а на душе у меня тоже прилично Ну да черт, говори, однако, что там? Что она сказала? Дави меня, рази меня, не щади! В исступление пришла?
Нет, не то Там было совсем не то, Митя. Там Я там сейчас их обеих застал.
Каких обеих?
Грушеньку у Катерины Ивановны.
Дмитрий Федорович остолбенел.
Невозможно! вскричал он, ты бредишь! Грушенька у ней?
Алеша рассказал все, что случилось с ним с самой той минуты, как вошел к Катерине Ивановне. Он рассказывал минут десять, нельзя сказать, чтобы плавно и складно, но, кажется, передал ясно, схватывая самые главные слова, самые главные движения и ярко передавая, часто одною чертой, собственные чувства. Брат Дмитрий слушал молча, глядел в упор со страшною неподвижностью, но Алеше ясно было, что он уже все понял, осмыслил весь факт. Но лицо его, чем дальше подвигался рассказ, становилось не то что мрачным, а как бы грозным. Он нахмурил брови, стиснул зубы, неподвижный взгляд его стал как бы еще неподвижнее, упорнее, ужаснее Тем неожиданнее было, когда вдруг с непостижимою быстротой изменилось разом все лицо его, доселе гневное и свирепое, сжатые губы раздвинулись и Дмитрий Федорович залился вдруг самым неудержимым, самым неподдельным смехом. Он буквально залился смехом, он долгое время даже не мог говорить от смеха.
Так и не поцеловала ручку! Так и не поцеловала, так и убежала! выкрикивал он в болезненном каком-то восторге в наглом восторге можно бы тоже сказать, если бы восторг этот не был столь безыскусствен. Так та кричала, что это тигр! Тигр и есть! Так ее на эшафот надо? Да, да, надо бы, надо, я сам того мнения, что надо, давно надо! Видишь ли, брат, пусть эшафот, но надо еще сперва выздороветь. Понимаю царицу наглости, вся она тут, вся она в этой ручке высказалась, инфернальница! Это царица всех инфернальниц, каких можно только вообразить на свете! В своем роде восторг! Так она домой побежала? Сейчас я ах Побегу-ка я к ней! Алешка, не вини меня, я ведь согласен, что ее придушить мало