Накануне их прибытия у испанцев были всклокоченные волосы, спутанные бороды, грязные порванные рубашки. Северянкам они казались настоящими бандитами. Но сегодня мужчины тщательно побрились и пригладили волосы. Всю ночь они стирали одежду в холодной воде, не обращая внимания на команду «отбой», прозвучавшую в десять часов. Некоторые из них разрезали красный платок, который они раньше припрятывали, на три части и повязали эти лоскуты себе вокруг шеи. Другие разрезали цветную рубашку у итальянца, пока он спал: утром тот проснулся полуголым. Из нее испанцы сделали маленькие карманчики, которые пришили или прикололи к майкам английскими булавками.
Женщины из блока G потрясены их появлением. Дита, расталкивая соседок, приближается к одному из испанцев и протягивает ему руку для поцелуя. Но ее ладонь повисает в воздухе: испанца останавливает один из охранников и, направив на него дуло пистолета, приказывает немедленно продолжить работу. Через несколько мгновений поезд уже готов отправиться дальше. Женщины улыбаются мужчинам, мужчины посылают им воздушные поцелуи. Испанцы не видели женщин больше года, теперь же их тысячи.
Поезд с дерьмом, подумать только Такое возможно только во Франции Все-таки хорошо придумано, замечает Сюзанна, обращаясь к Лизе.
Но та не отвечает: ее взгляд устремлен на отъезжающий поезд, сердце часто бьется.
Зачем протягиваешь руку осторожно,
Со страхом, будто хранишь тайну?
Ты из страны такой далекой, что, возможно,
Не пил и нашего вина? Как можно?
Тебе незнаком жаркий пыл, пыл святой?
Ты что, уж совсем одинок,
Что не можешь из сердца и крови
Создать одно существо?
Тебе неведома та радость,
Когда ступаешь по родным полям?
Тебе неведомо ночное расставание,
Когда печально возвращаешься назад?
Иди со мной, не гони меня,
Оставь свои страхи: люби меня.
А если не можешь отдаться, как я,
Сначала бери меня. Тогда отдавай себя.
А после беги по полям,
По макам, по дикому клеверу,
А потом и по миру широкому
Это причиняет нам боль.
Ханна Арендт
Возле колючих заграждений стоят пять больших чанов. В каждом из них проделано отверстие для свинцовой трубы, испещренной маленькими дырочками. Трубы следует называть кранами, а чаны, возвышающиеся над грязью, умывальниками. На протяжении двух часов по утрам оттуда льется вода, но отнюдь не непрерывным веселым потоком, похожим на водопад, это даже не напоминает барабанную дробь идущего дождя. Это тонкая струйка, и звук, который она издает, кажется Еве шепотом по сравнению с гулом человеческих голосов. Увы! Здесь тоже не удается скрыться от остальных. Солдаты славной французской армии патрулируют помещение как раз тогда, когда наступает время умывания. Пятьсот женщин толпятся перед чанами, ни одна не решается раздеться первой, хотя всем хорошо известно, что воду скоро отключат. У них только час на то, чтобы умыться, постирать белье и помыть посуду, а затем нужно будет вернуться в бараки.
Возле колючих заграждений стоят пять больших чанов. В каждом из них проделано отверстие для свинцовой трубы, испещренной маленькими дырочками. Трубы следует называть кранами, а чаны, возвышающиеся над грязью, умывальниками. На протяжении двух часов по утрам оттуда льется вода, но отнюдь не непрерывным веселым потоком, похожим на водопад, это даже не напоминает барабанную дробь идущего дождя. Это тонкая струйка, и звук, который она издает, кажется Еве шепотом по сравнению с гулом человеческих голосов. Увы! Здесь тоже не удается скрыться от остальных. Солдаты славной французской армии патрулируют помещение как раз тогда, когда наступает время умывания. Пятьсот женщин толпятся перед чанами, ни одна не решается раздеться первой, хотя всем хорошо известно, что воду скоро отключат. У них только час на то, чтобы умыться, постирать белье и помыть посуду, а затем нужно будет вернуться в бараки.
Что ж, пусть любуются, бросает наконец Сюзанна, смело обнажаясь.
Держа в одной руке чашку и ложку, а в другой мыло, она начинает намыливаться, одновременно споласкивая посуду. Тяжелее всего не взгляды мужчин, обезличенных униформой, а взгляды женщин, испытующие, порой обеспокоенные, завистливые, направленные на те части тела, которые им самим не хочется демонстрировать, которые не являются предметом их гордости. «Нежелательные» пристально рассматривают друг друга. Скрытые комплексы всплывают наружу. Если у женщины красивая грудь, она раздевается медленно, не позволяя себе роскошь стыда. Но пара женщин постарше, с маленькой или обвисшей грудью, чувствуют себя словно под прицелом. Некоторые пользуются губками или мочалками: так им удается с горем пополам скрывать неприглядные места; их толкают соседки, которые стирают грязное белье, моют чашки и тарелки. Матильда Женевьева, фамилии которой женщины до сих пор не знают и поэтому называют ее Мадам Де, снимает свой непромокаемый плащ, кусок материи бутылочного цвета, чем на мгновение вызывает всеобщую зависть и восхищение.
А она ни в чем себе не отказывает! бросает Сюзанна. Даже обнажаясь, умудряется оставаться в лучшем виде!
Мадам Де молниеносно оборачивается и бросает на круглое лицо Сюзанны жесткий взгляд. Затем произносит:
Каждому свое, девочка!
Ева смотрит на эту сцену как будто сквозь стекло, держась за тазик. Она говорит стоящей рядом Лизе:
Мой шрам Я не хочу, чтобы они его увидели. Никто не должен знать о нем. Пообещай!
Это не кокетство, а крик души.
Лиза знает, что для Евы раздеться при всех настоящая пытка. Пароль тут, увы, уже не поможет.
Пообещай, Лиза, пообещай мне!
Лиза не понимает, что именно должна пообещать, но молча кивает. Она с силой сжимает Еву в объятиях, а затем из солидарности отказывается сегодня мыться.
Вода всегда найдет дорогу, успокаивает она Еву. Завтра будет новый день.
Когда они возвращаются к баракам, солнце уже стоит высоко в небе. Лиза ускоряет шаг, Ева еле волочит ноги. Перед ними предстает живописная картина. Вода с выстиранного белья капает на колючую проволоку, которой узницы нашли практичное применение. Женщины вяжут, шьют, варят кофе на импровизированных жаровнях. Лизе с Евой попадается на глаза нечто удивительное клетка с канарейками. Птицы наивно порхают, щебечут, как будто они на свободе. «Какая жалость, думает Лиза, они ничего не знают». «Как они счастливы, думает Ева, вот бы никогда не узнали правды!»
В бараке номер двадцать пять пусто. Лиза хватает два тюфяка и стелет их снаружи, у северной стены, где тень от пологой крыши еще некоторое время сможет защитить их от солнца.
Если хочется есть пой, если тебе плохо смейся, говорила мне мама. Пой со мной, Ева, может быть, нам станет весело.
Я больше никогда не буду петь на немецком.
Значит, споем на французском!
Все их песни про пиво и колбасу, и я еще сильнее захочу есть.
Тогда я спою на идише.
На этом языке говорят в твоей семье?
На этом языке мечтают. Закрой глаза.
Лиза проводит рукой по светлым волосам Евы, слипшимся от грязи и жары, и начинает петь колыбельную.
Спи, спи, спи, твой отец пойдет в деревню,
Принесет тебе яблочко, и головка не будет болеть.
Принесет тебе орешек, и ножка не будет болеть.
Принесет тебе уточку, и ручка не будет болеть.
Принесет тебе кролика, и носик не будет болеть.
Принесет тебе птичку, и глазки не будут болеть.
Но ни у одной из них нет отца, они излечивают себя сами. Лиза чувствует, как под ее руками тело Евы расслабляется, оседает. Ее сердце бешено бьется в груди; она была бы хорошей матерью, если бы ей это позволили.
Я больше никогда не буду петь на немецком.
Значит, споем на французском!
Все их песни про пиво и колбасу, и я еще сильнее захочу есть.
Тогда я спою на идише.
На этом языке говорят в твоей семье?
На этом языке мечтают. Закрой глаза.
Лиза проводит рукой по светлым волосам Евы, слипшимся от грязи и жары, и начинает петь колыбельную.
Спи, спи, спи, твой отец пойдет в деревню,
Принесет тебе яблочко, и головка не будет болеть.
Принесет тебе орешек, и ножка не будет болеть.
Принесет тебе уточку, и ручка не будет болеть.
Принесет тебе кролика, и носик не будет болеть.
Принесет тебе птичку, и глазки не будут болеть.
Но ни у одной из них нет отца, они излечивают себя сами. Лиза чувствует, как под ее руками тело Евы расслабляется, оседает. Ее сердце бешено бьется в груди; она была бы хорошей матерью, если бы ей это позволили.
Из-за гудронированной бумаги, которой защищены деревянные стены барака, внутри стоит удушающая жара. Лиза с ужасом обнаруживает, что ее кусок хлеба исчез. Она собиралась съесть его вечером.
Да как они посмели?! кричит она, выходя из себя.
Затем, осматривая барак, замечает перевернутые миски и рассыпанные крошки. Почти все скудные запасы съедены. На разведку вышли крысы. Пока женщин не было, грызуны привели в барак всю свою родню и устроили пирушку. Откопав где-то бечевку, Лиза подвешивает горбушку хлеба, найденную в углу, к самому высокому столбу, до которого может дотянуться. Так он будет в безопасности. В конце концов, крысы же не канатоходцы!
Лиза выходит из барака, оставив свой ужин болтаться на веревочке. Над асфальтом возвышается холмик. Она взбирается на него и всматривается во все, что ее окружает. Внимание Лизы приковывает гора, неподвижная и при этом столь мощная глыба невероятного цвета: вчера она была голубой, затем розовой, а сейчас красновато-коричневая с золотистым отливом. Каменная стена, по сравнению с которой проволочное заграждение кажется ничтожным и смешным. Пейзаж выглядит таким мирным. Старый крестьянин вдалеке обрабатывает землю. Повсюду деревья и цветы. В реальность войны верится с трудом. Сизифы с темным цветом кожи неутомимо катят свои тележки, справа налево, затем слева направо. Бараки, постройки для испражнения все кажется Лизе таким далеким. Наконец людские голоса стихают, наконец никто не видит ее лица. Когда у нас появляется свободное время, мы неспособны больше отдаваться эмоциям, неспособны ни на слезы, ни на крик.
В полдень суп с репой или горохом, в зависимости от того, что есть в наличии. Это мутная горячая вода, в которой плавают твердые как камни горошины, которые невозможно разжевать. Вечером то же самое.
Целый день у Евы не было сил пошевелиться, ее тело словно наполнилось тяжестью. Укладываясь на тюфяк и дрожа от холода, она внезапно чувствует запах, напоминающий ароматы луга. Недалеко от заграждений, возле чанов, Лиза обнаружила тоненькую журчащую струйку воды, сбегающую под наклоном. Последовав за ней, она увидела, что вода питает кустик свежей, блестящей под лучами солнца травы, выросший в нескольких дюймах от заграждения. Лиза просунула руку сквозь решетку, прижала пучок травы к земле и, заработав пару синяков на запястье, выдернула наконец несколько стебельков. Главное не повредить корни, чтобы трава и дальше могла расти. Лиза сделала из нее импровизированный букет, связав его стеблем, и оставила на тюфяке подруги. Свежий запах исцеляет Еву, и она постепенно погружается в сон.