IV[122]
Переигровка
Мишелю Бюльто
Мы подошли, не успев и охнуть,
К такому моменту в жизни, когда чувствуешь
острую необходимость потребовать переигровки,
Или попросту сдохнуть.
Когда мы оказывались лицом к лицу с самими собой
на заднем сиденье в глубине гаража,
там больше не было ни души.
Мы искали себя, от нетерпенья почти дрожа.
Пол, слегка маслянистый, по которому мы скользили,
сжимая бутылку пива в руках, как в объятье
Твое атласное платье,
Мой ангел, и твоя лента
Странные нам пришлось переживать моменты,
Когда друзья исчезали один за другим,
Когда самые милые становились самыми страшными,
Застревая в щели
Между бесконечными белыми стенами
лекарственной зависимости.
Они становились марионетками,
Пафосными или чересчур ироничными, едкими.
Страсть и восторг мы узнали их лучше,
чем кто бы то ни было,
Гораздо лучше, чем кто бы то ни было.
Ибо мы докапывались до самых глубин своих органов,
пытаясь трансформировать их изнутри,
Чтобы, раздвинув легкие, найти путь или дверцу
К самому сердцу.
Но мы проиграли, заблудившись меж ними.
Наши тела были такими нагими.
Череда смертей и прощаний, и самые чистые из нас
поднялись на свою голгофу.
Я вспоминаю то утро, тот самый час,
когда твой кузен
выкрасил волосы в зеленый цвет,
прежде чем прыгнуть в реку,
К полету уже готовый.
Его жизнь была такой новой.
Мы не любим теперь тех, кто приходит
критиковать наши мечты, наше парение,
Позволяем медленно окружать себя
атмосферой зыбкого примирения.
Мы сторонимся теперь всех этих шуток
о космическом разуме,
Твердо зная, что где-то в нас есть
пространство свободы,
Куда наши жалобы
Доносятся уже приглушенные,
Пространство объятий,
Тело преображенное.
Когда холодно
Когда холодно,
Вернее, когда замерзаешь,
Когда полюс холода одним мягким движением
Перемещается в глубь грудной клетки
И, как большое глупое животное,
Тяжело прыгает там между обоими легкими;
Когда руки и ноги слабо дрожат,
Все более и более слабо,
Перед тем как замереть на диване,
По-видимому, навсегда;
Когда, искрясь и мерцая, годы возвращаются назад,
В атмосфере дыма и чада
Думать о благоуханной реке не надо,
О реке раннего детства, полной наивности,
Которую я по старой традиции
Называю рекой невинности.
Теперь, когда мы живем на территории света,
Теперь, когда мы живем в непосредственной
близости света,
В неисчерпаемости зенита,
Теперь, когда свет, вокруг наших тел разлитый,
стал осязаемым,
Мы можем сказать, что прошли предначертанный путь,
И звезды, придя в движение,
Собираются каждую ночь, чтобы прославить
Наши страдания и их преображение
В бесконечные образы тайны.
И та ночь, когда мы пришли сюда,
в череде всех других ночей
остается для нас
драгоценной и необычайной.
So long
Всегда есть город тот, где притяженья сила
Спешит свести пути поэтов, судьбы их.
Вода течет везде. И память накопила
Названья, имена и много ям глухих.
У этой повести есть к повторенью средства:
Разбитый горизонт, салон массажный тут,
Страх одиночества, приличное соседство
Другие между тем танцуют и живут.
Быть может, люди мы совсем другой породы,
Мы любим танцевать, хоть танец и жесток.
Друзей у нас два-три, но много небосвода:
Хранит пространство нас и запад, и восток.
Но время, обветшав, нам отомстить готово.
С неясным шорохом куда-то жизнь идет,
Под вздохи ветра дождь накрапывает снова,
И в желтой комнате смерть, приближаясь, ждет.
Память о море
Смеркается уже. День темнотой распорот.
И сделать ставки нам пора.
Движение стихает наконец.
Все замерло.
Спокоен город.
Все замерло.
Спокоен город.
В тумане, сером, как свинец.
Поглубже страх упрятав до утра,
Мы входим в город,
Мы идем сквозь город.
Среди бронемашин орава нищих,
Как лужица застывшая. Но вот
Она уже извилисто течет,
В руинах роется, добычу ищет.
Твой брат, он тоже из когорты нищих,
Бродяжничает в холод и жару.
Мне не забыть о нем, другими позабытом,
Я помню про игру.
Мы покупаем рис в проходе крытом,
И ненависть вокруг сжимается в кольцо.
У ночи ненадежное лицо,
Она кроваво-красной станет вскоре.
Сквозь толщу лет со дна моей души
Всплывает память
О соленом море.
Лето в Дёй-ла-Баре
Поклоны веток там, где замерли цветы,
Скольженье облаков и привкус пустоты.
Шум времени растет. В ладу душа и тело
Воскресным днем у нас. И я в ветровке белой
Как рухнул на скамью в саду, где больше тени,
Заснул и два часа проспал без сновидений.
Очнулся колокол звонит давно,
Жар в воздухе и подают вино.
Шум времени уже всю жизнь заполнил,
И вечером успел смениться полдень.
Огни рассветные чуть зыбки
Огни рассветные чуть зыбки,
Но стоит пламени дохнуть
Вскипает молоко на плитке,
Как женская тугая грудь.
Кофейник фыркает негромко
В тиши дремотной городской.
Лишь с юга гул мотора ломкий.
Пять на часах. Все спят. Покой.
Мне всегда казалось, что мы с тобой близки
Мне всегда казалось, что мы с тобой близки, как два плода, выросшие на одной ветке. Сейчас, когда я пишу тебе, светает, мягко рокочет гром; день будет дождливым. Я представляю себе, как ты приподнимаешься на кровати. И твоя тревога передается мне, я тоже ее ощущаю.
Ночь уходит прочь от нас,
Свет границы ставить будет,
Снова будет много глаз
Всюду маленькие люди.
Лежа на полу, я смиренно слежу за восходом солнца. Я вижу волосы на паласе. Эти волосы не твои. Одинокое насекомое карабкается по шерстяному стеблю. Моя голова падает, поднимается. Мне хочется действительно сомкнуть глаза. Я не сплю уже трое суток; я не работаю три месяца. Я думаю о тебе.
Когда на маленький наш дом
Когда на маленький наш дом
Дождь с ветром налетали разом,
Прибежищем в борьбе со злом
Для нас мог быть один лишь разум.
И разум добрый сильный пес
Давал отпор любым ударам.
Теперь, что б день нам ни принес,
Смиренье стало нашим даром.
Пошли мне счастье и покой,
Избавь от лютой злобы века,
Страх отведи своей рукой,
Дай меру жизни человека.
Есть некий край, предел, верней, граница где-то
Есть некий край, предел, верней, граница где-то
Там свет от собственной твердеет густоты,
Там люди, подарив друг другу сколок света,
Утрачивают страх и чувство пустоты.
Парабола влеченья рýки
Нам тишиной наполнила меж тем.
Дрожали мы с тобой в разлуке
И погибали без тебя совсем.
Все меловые мы пересекли границы.
Когда приблизилось назавтра солнце к нам
И что-то в облаках вдруг стало шевелиться,
Вибрация пошла по скалам и камням.
И свет потек, как ливень млечный,
На наши изможденные тела,
Как будто мать-богиня с лаской вечной
Материя cама нас приняла.
Оттенки безрассудства и фасоны
Оттенки безрассудства и фасоны,
Как идол, многие черты тая,
Определяют новые сезоны
И вносят в лето дух небытия.
Там солнце Будды как невозмутимо
Оно в прогале облаков скользит!
Из города сбежав, мы едем мимо,
Нам непогода больше не грозит.
Путь на зарю машина держит смело,
И дворники дрожат, как провода.
Еще хоть раз твое нагое тело
Увидеть и уехать навсегда.
Снаружи ночь
Снаружи ночь. И за окном
Резня и рвутся мины.
Стань рядом, загляни в проем:
Там зыбкие картины
Сменяются.
Их контуры темны совсем
В дрожащем свете жутком.
Но взгляд мой зорче стал меж тем,
И в ожиданье чутком
Спокоен я.
Смотри, что пережили мы:
Гнет ненависти вечной,
Века раздоров, тьмы,
Тьмы античеловечной.
И появился он,
Свои он принял формы,
Мир, слаб и обнажен,
Мир, слаб и обнажен,
Мир.
Долгая дорога в Клифден
Мыс к западу от Клифдена, гряда,
Где небо целиком уходит в воду,
Где памятью становится вода,
Граница мира с выходом в свободу.
У клифденских холмов протяжна даль,
Холмов зеленых клифденская даль,
Где я оставлю боль и всю печаль
Что нужно, чтоб со смертью примириться?
Чтоб светом становилась смерть всегда,
Чтоб этот свет мог в воду перелиться
И чтобы стала памятью вода.
На западном краю земного шара,
Из Клифдена идет дорога вдаль,
Такая долгая дорога вдаль,
Где люди оставляют боль, печаль,
Где волны света и волны удары.
Покажись, мой друг, двойник мой вечный
Покажись, мой друг, двойник мой вечный,
У тебя в руках судьба моя.
Что-то есть во мне нечеловечье:
Только зыбкой жизни жажду я,
Зыбкой, словно море под ветрами,
Где есть водоросли и коралл,
Где несет над горькими мирами
Все надежды налетевший шквал.
Пусть как позабытую комету,
Вынесет волна мой труп потом
Наконец найду я гавань где-то,
Сумрачный и защищенный дом.
Видишь: ложных доводов потоки
Во вселенной моего ума.
Вечера тревожны и жестоки,
И на всем упадок или тьма.
Я, как выпотрошенная рыба,
Отдал все нутро на корм скоту.
Вздернуты мои кишки на дыбу,
Но не ощущаю пустоту,
Потому что плоть кишит мечтами,
Как бифштекс червями, сгнивший тут.
Наступают времена метаний
Навязать не могут мне маршрут.
Я свободен так, как без шофера
Грузовик свободен к черту в пасть
Мчит он территорией террора.
Я свободен, как свободна страсть.
Стихи для Мари-Пьер
Очевидность порой опасна.
Женщины редко беспокоятся
По поводу совершенства собственных гениталий,
Что и понятно.
Есть свое преимущество в том,
что половой орган не торчит наружу,
Я читаю это ясно в твоем взгляде,
Впрочем, почти невинном.
Ты ждешь или провоцируешь,
Но в глубине души всегда ждешь
Как бы знака внимания,
Либо оно будет тебе оказано,
либо в нем будет тебе отказано.
Твоя первая и последняя возможность,
в сущности, ожидание.
И это восхищает меня невероятно.
И в то же время ты такая слабая, такая зависимая,
Ты знаешь, что избыток пота уменьшает желание,
Которое я один могу подарить тебе,
Потому что ты не хочешь другого
И нуждаешься именно в моем желании.
И это тоже восхищает меня невероятно.
Но есть в тебе в то же время эта страшная сила
Тех, кто наделен властью говорить да или нет,
Эта сила дана тебе изначально;
Многие могут искать тебя, немногие могут найти.
Твой взгляд ключ
к разным вариантам существования,
К разному структурированию мира.
Ты сама ключик, подаренный жизнью
нескольким людям,
И рядом с тобой я постепенно становлюсь лучше.
И я восхищаюсь еще и твоей силой.
Вот он я перед тобой,
Перед входом в новый мир.
Вглубь иду почти слепой,
Слыша лишь секунд пунктир.
Есть другой, есть новый мир.
Акватическое рождение человека
Все начинается с этого акта, к которому
наименование плотский пристало,
Поскольку лучший термин подобрать сложно.
Акта, в котором мы используем, однако, немалую часть
нашего духовного потенциала
И нашей веры,
Ибо создаем условия не только для одного существа,
но для целого мира, для нового рождения, новой меры.
Мы фиксируем его начало, а также конец, возможно.
Нечто животное присутствует в нем подспудно,
Что с женщиной соотнести весьма трудно,
Я имею в виду с женщиной наших дней,
Такой, какой мы ее знаем,
Входящей в метро,
Потерявшей способность к любви, забывшей о ней.
Есть также это движение поцелуй,
который так естественно устремлен
к рукам, губам или векам