Земля кругла, как всякий знает.
Кругом же космос, без сомненья,
С которым плоскость разделенья
Лежит у нас в глазах, похожа
На нас (на мозг наш, я б сказал),
Как на портрет оригинал.
Мы вздрогнем космос дрогнет тоже.
Желаний наших круг[203]
Желаний наших круг
Смыкается незримо.
Подобный вздоху звук
Дал знать, что не одни мы.
Когда мы страх насквозь пройдем,
Откроется нам новый мир,
Иные краски будут в нем,
И новых ароматов пир
Душой распахнутой вдохнем.
Путь есть[204]
Путь есть. Существует возможность пути.
И некоторым он указан.
Но недостойным не идти
Путем, что им заказан.
В цветах обивка на диване
Была у взора на пути.
Я грешен зреньем, осязаньем,
Мне оправданья не найти.
Возможность чуда, возрожденья
Подарит нам лишь взор другого.
Очищенный от заблуждений,
В твоих глазах тону я снова.
Я чувствую освобожденье,
Но вольной жизни где приметы?
Минуты есть тепла и света,
И я невинен, нет сомненья.
17.23[205]
Помню, как девушки к нам в купе приходили
Их зазывал Патрик Халлали,
Блеск в глазах они скрыть не могли,
Мы тогда так молоды были.
А теперь заговорить с кем-нибудь,
К другому человеку обратиться
Значит принимать муки, трудиться,
Быть в тесноте, как в старых книгах говорится.
В ложбине горной
Луч одинокий блуждает.
Холод веки смежает,
Все тонет в пучине черной.
Что ж, никто не сможет помочь
И все будет так до нашей смерти?
Постаревшее тело, когда наступает ночь,
Желает все так же, поверьте.
Одинокому телу в ночи
Без нежности просто голодно.
В нем, простертом, сломленном почти,
Мучительно воскресает молодость.
Вопреки мышцам натруженным
И всех мыслимых сил отливу,
Вопреки обильному ужину
И выпитым литрам пива.
Тело жаждет ласк и улыбок
И все так же вздрагивает в утренних лучах,
В вечных, волшебных утренних лучах,
Озаряющих горы.
Здесь воздух чабрецом пропах,
И будто слышен счастья зов.
Мой взор скользит за грань хребтов,
И я прогнать стараюсь страх.
Я знаю, корень зла во мне.
Что делать, если я таков?
В прозрачной, легкой тишине
Мне страха не разбить оков.
Но все же, глядя, как отлого
Спускаются все эти склоны,
Я оживаю понемногу,
И с сердца падает засов.
Свободный, к миру благосклонный,
Свободный, к миру благосклонный,
Я счастью да сказать готов.
Голубизне небес самих[206]
Голубизне небес самих
Густая синь идет на смену,
Всё зыбко, кроме глаз твоих,
Зеленых глаз зеркал вселенной.
Есть, повторяю, идеальные мгновенья. Это не просто моменты отсутствия пошлости; не просто согласье без слов в бесхитростных действах любви, домашних хлопот, купанья ребенка. Это когда понимаешь, что такое согласье может быть постоянным и нет никаких разумных причин ему не быть постоянным. Это когда понимаешь, что родился новый уклад, новая общность, где движенья, как в танце, подчинены стройному ритму; новый уклад, в котором мы можем жить прямо с этой минуты.
Все ближе ночь и солнца крах
За темных сосен частоколом,
Но сам покой в твоих глазах.
День прибран, завершен и полон.
Очертания последнего берега
Серое пространство[207]
Чистейшая душа умерла
Чистейшая душа умерла
Вся радость омрачена,
Грудь опустошена,
Глаза застилает мгла.
Морок, застивший свет.
Мгновенье и мира нет.
Вера дышит на ладан
Вера дышит на ладан.
Некому нас поучать,
Некого нам почитать,
Ничто обернулось адом;
Скоро близких не станет рядом,
Дышит в затылок смерть.
Мой дом превратился в прах
Мой дом превратился в прах,
Мой жар, отпылав, зачах.
Я скоро дойду до точки
И съежусь до оболочки.
Так наступает миг, где правит постоянство,
Миг, за которым вслед ничто и ничего.
Дорога съежилась до серого пространства,
Здесь радость, вкус и цвет все стерто, все мертво.
Небеса, осаждаемые злосчастьем
Небеса, осаждаемые злосчастьем,
В неприметной борьбе не на жизнь, а на смерть,
Что ни миг, загустев, превращаются в твердь.
Кости брошены, но отчасти.
Окончательный выдох беззвездного мрака
Окончательный выдох беззвездного мрака
В обрамлении небытия
(Сострадая, забвение облаком праха
Укутало всех и вся).
Прах уходит на дно,
Воскрешая одно
Всех, кто были близки,
Как дурное вино,
Ударяя в виски.
Утром, когда еще сон и покой
Утром, когда еще сон и покой,
Надежда, разлитая над мостовой,
Не торопится нас осчастливить.
(Бесценна
Эта крупица счастья,
Рожденная в предутренний час.)
Моя былая страсть и нынешнее рвенье
Моя былая страсть и нынешнее рвенье
Сошлись во мне, дрожа, почуяв мой порыв
Невероятный, он возник, соединив
Улыбку зыбкую с привязчивою тенью.
(Чем тело к телу ближе,
Тем ближе и верней
Тот мир, который брызжет
Веселостью своей.)
Поля с завидным постоянством
Поля с завидным постоянством
Сметают прах в преддверье сна.
Ночь, овладевшая пространством,
И равнодушна, и грустна.
Как воскресить в кругу живых
Простые игрища былого?
Зачем нам книга, что нам слово,
Когда пустыне не до них?
Змея, меняя кожу, мимо
Ползет, в песке оставив след,
А в жизни все непоправимо,
А после смерти жизни нет.
Свои потребности у зим,
Свое у ночи искупленье,
И каждый век своим страданием томим,
Особым в каждом поколенье.
А поколения толпятся
А поколения толпятся
Мошкою в мареве болот
И пробуют не брать в расчет,
Что с жизнью нужно рассчитаться.
Нет, эта драма пахнет пылью,
Все накрывает вечный мрак,
И в изнуряющем бессилье
С ним плоть не справится никак.
Временные затмения
I
Когда я пытаюсь подвести итоги минувшего дня, мне требуется настоящее мужество я боюсь, что, записывая, выпущу на свет вещи, вероятно, страшные, которым лучше оставаться в туманном пространстве моего мозга.
Я готов сделать все, что угодно, лишь бы выбраться хоть на несколько часов из этой дыры, где я задыхаюсь.
Мой мозг до последней клетки пропитался ее тяжелым угаром раскаленный металл лампы, гнусное занятие при мигающем сигнале тревоги. Все остальное меркнет по сравнению с этой смертельной игрой.
Я сижу в растерянности перед белизной, опустошенный, с влажными глазами, чувствуя, как веки мигают, подобно вспышкам пожарной сирены.
18-е: я вступил в новую стадию ужаса. Мне срочно необходимо одно уйти поскорее от этих людей. Жить, насколько это возможно, вдали от других.
II
Сегодня весь день я маюсь, тихо, подспудно, но сердце щемит, и неизбежные, непредсказуемые и такие мучительные покалывания время от времени заставляют меня корчиться от боли, а потом, когда отпускает, я возвращаюсь, стуча зубами, к привычному страданию.
Стоит прекратить писать и сразу ощущение, будто мне отсекают какой-то жизненный орган. Пора меня на бойню.
Победа! Я плачу, как ребенок! Слезы текут рекой!..
Ближе к одиннадцати выпадает несколько минут согласия с природой.
Черные очки, брошенные в траву.
Обмотанный бинтами, перед баночкой йогурта в сталеплавильном цеху.
Жду, когда пройдет боль, успокоенная бетадином.
Всего один бросок костей, милорд Снейк, всего один бросок.
III
И в продолжение. Ничего особенно интересного. Что я могу сказать не о себе самом?
На клавиатуре моего мозга звучат бесполезные вариации на тему уравнений Максвелла, и я вновь зажигаю сигарету.
Сегодня вечером я решил перейти на три таблетки хальциона. Ухудшение, скорее всего, неизбежно. Досадно, в каком-то смысле, что я еще сохраняю способность надеяться.
Вдали от счастья
Вдали от счастья
Быть в состоянии, которое приближается к отчаянию, но так и не может его достичь.
Жизнь, одновременно сложная и бесцветная.
Не связанная с окружающим.
Бесполезные картинки молчания.
Любовь. Единственная. Безудержная и непобедимая. Разбита.
Всему, чему свойственно являться, свойственно и исчезать. Так. И что из этого следует? Я ее любил. Люблю. С первых секунд эта любовь была прекрасной, совершенной. Можно ли сказать, что любовь является? Она, скорее, проявляется. Это объяснимо, если поверить в перевоплощение. Счастье встретиться с тем, с кем уже встречался, встречался не раз, встречался всегда, в бесконечности предыдущих перевоплощений.
Если в это не верить, загадка неразрешима.
Я не верю в перевоплощение. Вернее, не хочу его знать.
Потерять любовь все равно что потерять себя. Стирается индивидуальность. Больше даже не хочется, не возникает ни малейшего желания иметь какую-то индивидуальность. От себя прежнего остается, в строгом смысле слова, только страдание.
Таким же образом в зависимости от разных условий теряешь окружающий мир. С первых же секунд обрываются связи. Словно оказываешься в иной вселенной. Сначала чужой, потом постепенно враждебной. Вселенная это тоже страдание. Нет больше ничего, кроме страдания.
Но всегда остается надежда.
Знание само по себе не приносит страдания. Оно не по этой части. Оно попросту ничего не решает. По той же причине оно не может принести счастье. Все, что оно способно принести, это некий род утешения. И даже это утешение, изначально довольно слабое, постепенно сходит на нет.
В итоге я так и не отыскал никаких причин стремиться к знанию.
И вдруг понял, что не могу и, кажется, не смогу никогда заинтересоваться хоть какой-нибудь политической проблемой.
Все, что не связано с чувствами, потеряло смысл. Прощай, рассудок. Головы больше нет. Только сердце.
Любовь, другие
Чувствительность улучшает человеческую натуру, даже когда это чувствительность отчаяния. В таком случае она улучшает человека, уничтожая его.
Существует любовь совершенная, идеальная, взаимная, прочная. Прочная в своей взаимности. Каждый знает: это в высшей степени завидное состояние, но, как ни парадоксально, оно не порождает никакой зависти. Никакого чувства отчуждения, вовсе нет. Такое бывает, вот и все. И, благодаря этому, может существовать и все остальное.
После ее исчезновения я не переношу, когда другие расстаются; я не переношу даже мысли о расставании.
На меня смотрят так, будто я в состоянии поделиться богатым опытом. Это не тот случай. Я подыхаю, вот и все.
Тот, кто боится умереть, в равной степени боится жить.
Я боюсь других. Я нелюбим.
Тот, кто боится умереть, в равной степени боится жить.
Я боюсь других. Я нелюбим.
Смерть так податлива.
Длинный уикенд в шестой зоне[208]
О таксах я любил подолгу говорить
О таксах я любил подолгу говорить,
В то время
Склонялся я к какой-нибудь системе
Попроще (новый мир задумал сотворить).
Я, умствуя, часов провел немало
В траве на склоне дня:
Зуд философский донимал меня,
А небо так сияло.
Знакомый в жизни с тем
Знакомый в жизни с тем, что клонится у упадку,
С путями, что всегда заводят в тупики,
(Не мог я и вообразить,