Хочется особо отметить описание суздальского неба (вообще неба!). Эпиграфы же Ваши мне не кажутся удачными, я бы все их опустил. Ваши тюремные стихи тоже лучше бы сократить, привести в отрывках.
Я надеюсь, что в то (уже недалекое время), когда наконец записки бывалых зеков получат свой альманах, Ваши найдут себе там достойное место.
Сегодняшние общественные взгляды автора остаются довольно неясными: в чем именно они обогатились на тюремном пути. Необязательно, конечно, Вам их и разворачивать. Но недопустимо оставлять тот вывод из сцены с Колмогорским, который Вы сделали («звериный оскал» и т. д.). Если это и сегодняшняя точка зрения автора, то многое же Вы упустили на тюремном пути. Сам Колмогорский как лагерный придурок с салом и водкой может быть Вам естественно неприятен, но в его взгляде на вашу бригаду есть страшное историческое «око за око», где первый начал не Колмогорский. Ведь Ваша же Мотя-«Эдисончик» (потрясающий образ!), и Прохоров (замечательный), и упоминание о «раскулаченных» женщинах (пора бы «раскулаченные» брать только в кавычки, ведь «враг народа» Вы берете) дают основание думать, что Вы иначе смотрите на проблему. Самое страшное преступление было совершено именно и 2930-м году, остальное было уже неизбежным следствием.
Не следовало бы Вам в слишком сильных выражениях хвалить лагерный труд как «спасение». Раз Вы поняли, что Ваш с/х труд был нетипичен для лагерей, то и не надо гимна. Не «34» сезона мог выдержать мужчина в забое, а 12 месяца (читайте Шаламова).
Есть мелкие неточности: в теплушке с Гинзбург 40 или 70 ехало? (противоречите друг другу). В Суздале по Вашим датам Вы пробыли 1, а не 2 месяца (10 мая нач. июня). Кошевой, похороненный в Соловках, помнится не в 25 лет был посажен, а лет в 85 и отбухал 25.
Теперь еще одно важное. В таком весьма невыдуманном произведении, как Ваше, хотелось бы иметь побольше имен собственных (современная литература очень любит факт и протокол). Где можно восстановите их. Где никак нельзя из-за обид дайте инициалы или смените лишь часть имени-фамилии и тут же оговорите в сноске (историкам легче будет восстановить).
Моя личная просьба: если можно расшифруйте мне такие фамилии:
Мария Вартанян
Лиза Цветкова
Женя Соболь (и Петров)
Мотя-«Эдисончик»,
и при этом укажите: могу ли я привести в весьма общем рассуждении их высказывания или элементы судеб? В каком сокращении я их могу при этом назвать?
И уж во всяком случае я не понимаю мотивов, по которым Вы не упоминаете автора и название той книги, которая была в тюрьме БУЛЫЖНИКОМ, положенным в Вашу протянутую руку? Так, все углы обходя, мы никогда не поймем, не оценим и не исправим своей истории.
Желаю успеха в окончании Вашей работы!
СолженицынИз письма С. А. Баруздина,
главного редактора журнала «Дружба народов»
16 июля 1989 года
Милейшая и глубокоуважаемая Ольга Львовна!
Огромное спасибо Вам за страницы воспоминаний «Путь», вышедшие у нас в 7 «Дружбы народов»!
Среди всех публикаций такого рода у нас и в других изданиях, я считаю Ваше слово особо важным в нашей истории и особо весомым.
Поэтому я позволил себе написать маленькую врезку к Вашей публикации.
Что пожелать Вам?
Конечно, здоровья и добра, чего нам всем так не хватает.
И хочется увидеть ваши воспоминания изданными полностью, отдельной книгой!
<>
Всех возможных благ Вам!
Искренне ВашСергей БаруздинПредисловие Наума Коржавина к первому изданию
Мемуары Ольги Львовны Адамовой-Слиозберг я читал одним из первых, по мере их написания. До появления Солженицына я вообще считал, что это лучшее из написанного о сталинских репрессиях и лагерях. Я и теперь не думаю, что это отношение было преувеличенным. Сейчас может показаться, что тогда, между смертью Сталина и XX съездом, не появлялось ничего на эту тему. Не появлялось только в печати. Москва завалена была рукописями мемуаров, рассказов, пьес на тему о репрессиях, о годах сталинщины. Были среди них и интересные вещи. Но и на этом фоне мемуары Ольги Львовны для меня выделялись. И дело не в том, что она была моим старым другом по Караганде, где она жила в ссылке, а я в некоторой полуссылке (не имел права жить в Москве и в культурных центрах). Дело в самом характере этих мемуаров. А может быть, и в самой судьбе Ольги Львовны.
В основном ходившие в «самиздате» мемуары начала 50-х писались противниками Сталина или людьми, которых он, так сказать, обманул. Писались людьми, так или иначе вовлеченными в политическую жизнь.
Ольга Львовна никакого отношения к политической жизни не имела. Никакие нереализованные политические амбиции ее не волновали. Она была просто интеллигентной женщиной, матерью своих детей. Как и ее муж, доцент университета, она была беспартийной.
Но когда ее привезли на Лубянку, неожиданно для нее оказалось, что она участник заговора, имеющего целью убить не кого-нибудь, а именно Лазаря Моисеевича Кагановича. Быть может, «наверху» шло распределение благ; возможно, Кагановичу в награду за верность такой заговор полагался как именинный пирог (должны же были за верными охотиться враги!). И ее, как крупного деятеля, осудили на восемь лет тюрьмы и отправили на Соловки.
После были и другие тюрьмы, и лагеря Колымы, повторный арест и ссылка в Караганду. И везде были люди, везде было страдание. И на все она смотрела с человеческой точки зрения, глазами не политика, а просто человека. Впрочем, не просто человека, а человека определенной художественной культуры. Это и отразилось в ее мемуарах. Через них проходят совершенно разные люди, которых свела беда: коммунисты, беспартийные, уголовники, крестьяне, верующие и неверующие. И все для нее были прежде всего страдающие люди. И во всех она видела их человеческое, когда раздавленное, а когда и устоявшее. Такими они отражались в ее доброжелательных глазах, такими они и вступили на страницы ее мемуаров.
После были и другие тюрьмы, и лагеря Колымы, повторный арест и ссылка в Караганду. И везде были люди, везде было страдание. И на все она смотрела с человеческой точки зрения, глазами не политика, а просто человека. Впрочем, не просто человека, а человека определенной художественной культуры. Это и отразилось в ее мемуарах. Через них проходят совершенно разные люди, которых свела беда: коммунисты, беспартийные, уголовники, крестьяне, верующие и неверующие. И все для нее были прежде всего страдающие люди. И во всех она видела их человеческое, когда раздавленное, а когда и устоявшее. Такими они отражались в ее доброжелательных глазах, такими они и вступили на страницы ее мемуаров.
Эти мемуары поражают своей лаконичностью, собранностью, естественностью. На очень коротком пространстве свободно уживаются множество людей, судеб. В этих мемуарах глубина народной трагедии, связанной со сталинщиной, ощущается явственнее, чем во многих других. Особенно тогда. Но и теперь тоже.
Тогда, в 50-е 60-е годы, я показывал эти мемуары многим профессиональным литераторам. На них горячо отозвался С. Я. Маршак. К ним с интересом отнесся А. И Солженицын. Мое отношение к этой книге разделяли многие. Но света тогда, когда она была написана, и даже в годы «оттепели» она увидеть не смогла, несмотря на ее относительную неидеологичность. И дело даже не в темах, которые она задевала, не во взглядах, которые высказывала, а в том, что это был голос свободного человека.
Хорошо, что теперь читатель получит к ней доступ. Книга читается легко, захватывает. Многие эпизоды потрясают. Эта книга для читателя.
Незадолго до смерти С. Я. Маршак сказал, что этой книге суждена долгая жизнь.
Я тоже так думаю.
1993 год
Московское историко-литературное общество «Возвращение» объединяет бывших узников ГУЛАГа в большинстве своем авторов воспоминаний, художественных произведений, исторических исследований, свидетельствующих о преступлениях советского режима, а также участников европейского Сопротивления узников нацистских лагерей, и тех, кто помогает «Возвращению» в его деятельности по сохранению исторической памяти.
«Возвращение» единственное в России издательство, целенаправленно выпускающее литературу о тоталитарных режимах. Издано более 80 книг.
В 2000 и 2001 годах двумя изданиями общим тиражом 27 000 вышла в свет хрестоматия для старшеклассников «Есть всюду свет». Она состоит из произведений выдающихся писателей XX века, отразивших в них трагедию народов СССР в годы советской власти.
«Возвращение» издает журнал узников тоталитарных систем «Воля»; в нем публикуются документы, труды историков и художественные произведения.
«Возвращением» издается на ксероксе тиражом от 100 до 500 экз. «Малая серия. Поэты узники ГУЛАГа». Выпущены 32 книжки.
СОПРОТИВЛЕНИЕ В ГУЛАГе. Воспоминания. Письма. Документы. 1992.
RESISTANCE IN GULAG. Memoirs. Letters. Documents. 1992. (На англ, языке.)
МАРИНА ЦВЕТАЕВА. ОСЕНЬ В ТАРУСЕ. Стихи. 1992. (К 100-летию Марины Цветаевой.)
РЯБИНУ РУБИЛИ 1992. (К 100-летию Марины Цветаевой.)
АДА ФЕДЕРОЛЬФ. ПОШЛИ МНЕ САД 1992. (К 100-летию Марины Цветаевой.)
ИЗРАИЛЬ МАЗУС. ГДЕ ТЫ БЫЛ? Короткий роман в рассказах и записях разных лет. 1992.
АДЕЛАИДА ГЕРЦЫК. СТИХИ И ПРОЗА. В 2-х томах. 1993.
ЗАПОЛЯРНАЯ ТОЧКА ГУЛАГа. Сборник воспоминаний. 1993.
ИРИНА МАЕВСКАЯ. ВОЛЬНОЕ ПОСЕЛЕНИЕ. Воспоминания. 1993.
ОЛЬГА АДАМОВА-СЛИОЗБЕРГ. ПУТЬ. Воспоминания. 1993.
АМАЯК ТЕР-АБРАМЯНЦ. ВИТРАЖ. Маленькие рассказы. 1993.
МАРК ЯНСЕН. СУД БЕЗ СУДА. 1922 год. Показательный процесс социалистов-революционеров. Перевод с английского. 1993.
АННЕ ВОРСТ. КОНЕЦ ШТАЗИ. История одной секретной службы. Перевод с немецкого. 1994.
ГОЛОСА. Воспоминания узниц гитлеровских лагерей. Перевод с французского. 1994.
ВАЦЛАВ ДВОРЖЕЦКИЙ. ПУТИ БОЛЬШИХ ЭТАПОВ. Воспоминания. 1995.
ВАЛЕНТИНА ИЕВЛЕВА. НЕПРИЧЕСАННАЯ ЖИЗНЬ. Воспоминания. 1994.
ВИЛЕН РАЗИН. СТРОКА В «АМБАРНОЙ» КНИГЕ. Повесть-хроника. 1994.
ИСААК ФИЛЬШТИНСКИЙ. МЫ ШАГАЕМ ПОД КОНВОЕМ. 1994.
НИНА ГАГЕН-ТОРН. MEMORIA. 1994.
АНДРЕЙ ЭЙЗЕНБЕРГЕР. ЕСЛИ НЕ ВЫСКАЖУСЬ ЗАДОХНУСЬ! Документальная повесть. 1994.
ВИЛЕН РАЗИН. СТРОКА В «АМБАРНОЙ» КНИГЕ. Повесть-хроника. 1994.
ИСААК ФИЛЬШТИНСКИЙ. МЫ ШАГАЕМ ПОД КОНВОЕМ. 1994.
НИНА ГАГЕН-ТОРН. MEMORIA. 1994.
АНДРЕЙ ЭЙЗЕНБЕРГЕР. ЕСЛИ НЕ ВЫСКАЖУСЬ ЗАДОХНУСЬ! Документальная повесть. 1994.
БОРИС РУНИН. МОЕ ОКРУЖЕНИЕ. Записки случайно уцелевшего. 1995.