Эта самостоятельность отдельного человека, желаемая Богом и данная Богом, усложняет и во многом подвергает опасности сохранение народа. Это мы еще рассмотрим подробнее. Это причина того, почему с таким трудом признается реальность народной души. Но насильственные государства, управляемые тиранами, которые хотели и желают создать с помощью законов принуждения нечто вроде муравьиного государства для людей, были и являются, не смотря на все псевдо-успехи, что они могут в начале принести, народными убийцами, потому как такая жизнь противоречит сознательному существу. Достижения отдельных личностей на длительное время может быть достигнута минимумом принуждения, которое защищает сохранение народа от собственных нападок, и максимумом личной свободы. Поэтому народы чистой расы нечасто обращаются к таким формам, которые внешне схожи с муравьиным государством. Расовые метисы же наоборот, часто использовали нечто подобное для расово смешанных. Но из-за их разрушающих народ последствий они не являются продолжительным явлением в мировой истории. Все жизнеспособные народы внешне ни в коем случае не похожи на муравьиное государство, даже тоталитарные государства при более близком рассмотрении очень не похожи на него. Это все зависит от несовершенства человеческой души, что обладателю власти над народом, использующему насилие, совершенно невозможно из-за его порабощенной удовольствиями воли самосохранения защититься от перерождения в произвол. Чем больше он использует насилие над людьми, тем больше он подчиняется своим сиюминутным импульсам, становится капризным и неуравновешенным. Так его государство принуждения постепенно становится противоположностью правового государства, становится страной произвола. Как таковое принудительное государство людей становится настолько непохожим на муравьиное государство, еще более непохоже, чем достойное человека правовое государство. Поскольку если таковое предполагает у человека даже минимум принуждения, то похожее постоянство и надежность требований показывает, как это делают наследственные инстинкты муравьев.
Народная душа человека окутывается оболочкой от наблюдателя больше, чем таковая образующих государство животных. Вместо принудительных инстинктов выступает сознательное и свободное подчинение благополучию народа. Из этого следует, что принадлежность друг к другу у людей одного народа достаточно слаба. Остаются широкие аспекты жизни индивидуума, посвященные его личному благополучию или благу самых близких членов семьи, которые у подсознательных животных, образующих государства, не встречаются. Реальность народной души окутывается туманом еще больше тем, что человек, как сознательное существо, не знает свое собственное сопережевание, и не может это передать окружению. Ко всему прочему выесняется, что принадлежность к народу некоторыми совсем мало осознается или остается настолько малой, что самостоятельность отдельного человека и имеющаяся у него возможность отграничиваться от народа может даже привести к тому, что он сознательно отгородиться от своего народа. Но не что иное, как полная неузнаваемость народной души порождается в некоторых наблюдателях. В лучшем случае она может быть воспринята только теми, кто не отграничивает себя от народа.
Народная душа человека окутывается оболочкой от наблюдателя больше, чем таковая образующих государство животных. Вместо принудительных инстинктов выступает сознательное и свободное подчинение благополучию народа. Из этого следует, что принадлежность друг к другу у людей одного народа достаточно слаба. Остаются широкие аспекты жизни индивидуума, посвященные его личному благополучию или благу самых близких членов семьи, которые у подсознательных животных, образующих государства, не встречаются. Реальность народной души окутывается туманом еще больше тем, что человек, как сознательное существо, не знает свое собственное сопережевание, и не может это передать окружению. Ко всему прочему выесняется, что принадлежность к народу некоторыми совсем мало осознается или остается настолько малой, что самостоятельность отдельного человека и имеющаяся у него возможность отграничиваться от народа может даже привести к тому, что он сознательно отгородиться от своего народа. Но не что иное, как полная неузнаваемость народной души порождается в некоторых наблюдателях. В лучшем случае она может быть воспринята только теми, кто не отграничивает себя от народа.
Самая большая помеха к признанию народной души реальностью находится в разуме и его способе делать выводы. Если он однажды из явлений составил понятие, то оно сильно сужается опытом. Разум хочет, если он должен воспринимать душу как душу как реальность, найти все, что он воспринимает, в собственной душе. Если он (разум) не может найти никакого сознания или восприятия эго и отсутствуют другие качества, то он говорит: «Речь здесь не может идти ни о какой душе вообще». Только читатель моих ранних произведений научился уже немного не доверять такому способу действия разума. Он может уже распознавать души без сознания и без восприятия эго в качестве реальности, не смотря на то, что чуть лучше защищен от заблуждения отрицать свойства явления, потому как они не воспринимаются с первого взгляда. Он признал жидкий и коллоидный кристаллы в качестве предшественников живого существа. Он должен был по силам, которые они выказывали, признать душу как волю. Столько было дано ему, что он должен беречься от поспешных выводов разума, если он хочет увидеть народную душу как реальность. Она не так видна и однородна в форме проявления, как все существа, у которых в прошлых произведениях мы обнаружили душу.
Эта народная душа должна быть таинственной и «полной чудес», о которых мы хотим поразмыслить, чтобы определить законы ее существования и ее бытие. Ей должны угрожать смертельные опасности, от которых не могут быть уничтожены души индивидуумов. Ее будут привлекать возможности бессмертия, скрытые от смертного человека. Миллионы отдельных особей или только несколько душ являются местом ее пребывания. Хотя эти особи всегда могут сбежать и соскользнуть в свое личное существование и свою личную судьбу, она содержит их единство. Снова и снова с помощью расового наследия в подсознании она может привести все эти существа к себе из отдельного существования. Снова и снова в сознании отдельных душ она будет продолжать таинственное, сохраняющее народ действие. В восприятии, в мышлении, в поступках и чувствах ненависти и любви всех этих миллионов людей будет она пребывать, чтобы сохранить народ. И в свойственном восприятии божественного станут все эти разлетевшиеся отдельные души снова единым целым: народной душой, слившись вместе в час возвышения. В редких творческих личностях, в создающих ценности и деятельных Великих и в еще более редких Совершенных этого народа будет она снова и снова тысячелетия в череде поколений создавать восприятие эго, чтобы в другие времена отдыхать, как в дреме, и предоставить народ его собственному бытию и божественному смыслу его жизни!
Так ожидает нас философское познание народную душу, чьи секреты мы только начинаем разбирать, чьи законы и смертельные опасности мы узнаем в этом и следующем произведении, чьи основные черты должны предшествовать толкованию истории.
Мы вступаем на священную землю. Она закрывает доступ всем, кто верит, будто достаточно только немного поразмыслить разумом над тайнами народной души, чтобы ее выследить. Разум, предоставленный самому себе, этого не сможет. Он по характерному способу делать выводы от знакомого к незнакомому, как мы уже упоминали, придет к следующему: Народной души не существует, поскольку отсутствуют характерные признаки таковой, что мы до сих пор в «Истории сотворения мира» и последующих произведениях доказали как свойства души. Разве появление первой живой клетки не является, прежде всего, постепенное появление воли самосохранения? Разве она не самая выдающаяся, не исчезающая до самого смертного часа сила души индивидуума? Где же находится воля самосохранения этой народной души? Мы видим тысячи и сотни тысяч или миллионы представителей одного народа, которые почти все слишком часто благодаря порабощенной удовольствиям воли самосохранения действуют, разрушая собственное «Я» и подвергая народ опасности. Неужели такое часто слепая и безжалостная ярость людей друг против друга, их эгоистичное и глупоежелание действительно должно быть названо народная «воля самосохранения»? Это звучит как насмешка над фактами истории народов! Разве нам не доказывает история прошедших тысячелетий, разве не доказывает нам настоящее, что эту забытую Богом волю самосохранения большинства людей стоило бы назвать волей саморазрушения народной души? Разве современность во многих странах не доказала слова Шиллера в своем «Деметриус»:
Так ожидает нас философское познание народную душу, чьи секреты мы только начинаем разбирать, чьи законы и смертельные опасности мы узнаем в этом и следующем произведении, чьи основные черты должны предшествовать толкованию истории.
Мы вступаем на священную землю. Она закрывает доступ всем, кто верит, будто достаточно только немного поразмыслить разумом над тайнами народной души, чтобы ее выследить. Разум, предоставленный самому себе, этого не сможет. Он по характерному способу делать выводы от знакомого к незнакомому, как мы уже упоминали, придет к следующему: Народной души не существует, поскольку отсутствуют характерные признаки таковой, что мы до сих пор в «Истории сотворения мира» и последующих произведениях доказали как свойства души. Разве появление первой живой клетки не является, прежде всего, постепенное появление воли самосохранения? Разве она не самая выдающаяся, не исчезающая до самого смертного часа сила души индивидуума? Где же находится воля самосохранения этой народной души? Мы видим тысячи и сотни тысяч или миллионы представителей одного народа, которые почти все слишком часто благодаря порабощенной удовольствиям воли самосохранения действуют, разрушая собственное «Я» и подвергая народ опасности. Неужели такое часто слепая и безжалостная ярость людей друг против друга, их эгоистичное и глупоежелание действительно должно быть названо народная «воля самосохранения»? Это звучит как насмешка над фактами истории народов! Разве нам не доказывает история прошедших тысячелетий, разве не доказывает нам настоящее, что эту забытую Богом волю самосохранения большинства людей стоило бы назвать волей саморазрушения народной души? Разве современность во многих странах не доказала слова Шиллера в своем «Деметриус»:
«Государство должно погибнуть рано или поздно там,
Где побеждает большинство и решает неразумность.»
Если у народа нет воли самосохранения, то это не может быть душа, думает разум и забывает, что, во-первых, это не доказано, а во-вторых, ничего не доказывает, поскольку мы в прежних произведениях рассматривали душу отдельной особи. Но народ это не особь, поэтому народная душа тоже может быть совсем иной, нежели душа индивида. Также как наблюдатель должен был научиться тому, что в особях есть души, у которых нет сознания; он научится узнавать, что существуют души, которые не индивидуальны, и поэтому показывают совсем другие свойства и вовсе иные законы.