Посылая в Петербург перевод «Ада», председатель Московского цензурного комитета в рапорте от 27 сентября 1852 г. излагал свои сомнения:
«Во всей поэме господствует смешение понятий христианских с языческими, постоянное сближение мифологических вымыслов с истинами христианской религии и изъявление равной веры и равного уважения как к тем, так и к другим. Так, напр., во второй песне сошествие в Ад и Рай Энея принимается поэтом за такую же истину, как и восхищение на небо Апостола Павла <> посему, согласно с заключением Комитета <> поэма Данта не может быть напечатана без разрешения Главного Управления Цензуры».
21 октября 1852 г. Главное управление направило рукопись перевода цензору Н. Родзянко, который в своем отзыве высказывает мнение, что произведение Данте вполне допустимо к чтению. Однако рецензент отметил в рукописи перевода несколько «неуместных выражений,», к которым он там же «присовокупил замечания», почему именно считает их «неудобными к печатанию».
Главное управление, рассмотрев этот отзыв определило допустить к печати представленный перевод «с изменением или пропуском более резких и неблагопристойных мест по усмотрению Московского цензурного комитета», и рекомендовало «обратить внимание цензора на места, отмеченные в рукописи». В результате 20 терцин оказалось изъятым в напечатанном переводе.
Получив цензурное разрешение, Погодин должен был начать печатание «Ада» заново, и на протяжении 1853 г. в «Москвитянине» был опубликован весь перевод. Закончив публикацию в журнале, Погодин решил издать перевод Мина отдельной книгой. В связи с этим С. П. Шевырев обратился 1 февраля 1855 г. к министру просвещения Норову с просьбой «разрешить публикацию изъятых из перевода строк под его просвещенное покровительство».
А. С. Норов, большой почитатель итальянской литературы, разрешил печатать запрещенные ранее терцины, отметив, что «они могут быть одобрены к напечатанию, во внимание к древности и высокому достоинству означенной поэмы».
Шевырев передал ответ министра Погодину, но издатель уже не успел воспользоваться этим разрешением. Книга была сверстана по готовому набору из «Москвитянина» (цензурное разрешение на ее издание подписано 25 февраля), и вскоре она вышла в свет с теми же купюрами в тексте.
В настоящем издании все изъятые цензурой стихи и терцины восстановлены по списку, сделанному рукой Мина, который прилагался к письму Шевырёва.
Несмотря на появление во второй половине XIX в. еще нескольких стихотворных переводов «Ада», миновский перевод оставался лучшим, о чем свидетельствует и высказывание Валерия Брюсова в 1905 г. Высоким признанием труда Мина явилось и присуждение его переводу «Божественной комедии» в 1907 г. премии имени А. С. Пушкина.
Ад
Перевел с итальянского размером подлинника Дмитрий Мин
Песнь I
Содержание.Уклонившись в глубоком сне с прямой дороги, Данте пробуждается в темном лесу, при слабом мерцании месяца идет далее и перед дневным рассветом достигает подошвы холма, которого вершина освещена восходящим солнцем. Отдохнув от усталости, поэт восходит на холм; но три чудовища Барс с пестрою шкурою, голодный Лев и тощая Волчица, преграждают ему дорогу. Последняя до того устрашает Данта, что он уже готов возвратиться в лес, как внезапно появляется тень Виргилия. Данте умоляет ее о помощи. Виргилий, в утешение ему, предсказывает, что Волчица, так его испугавшая, скоро погибнет от Пса, и для выведения его из темного леса предлагает ему себя в провожатые в странствии через Ад и Чистилище, прибавляя, что если он пожелает взойти потом на Небо, то найдет себе вожатую, стократ его достойнейшую. Данте принимает его предложение и следует за ним.
1 В средине нашей жизненной дороги,
Объятый сном, я в темный лес вступил,
Путь истинный утратив в час тревоги.
4 Ах! тяжело сказать, как страшен был
Сей лес, столь дикий, столь густой и лютый,
Что в мыслях он мой страх возобновил.
7 И смерть лишь малым горше этой смуты!
Но чтоб сказать о благости Небес,
Все расскажу, что видел в те минуты.
10 И сам не знаю, как вошел я в лес:
В такой глубокий сон я погрузился
В тот миг, когда путь истинный исчез.
13 Когда ж вблизи холма я пробудился,
Где той юдоли[1] положён предел,
В которой ужас в сердце мне вселился,
И сам не знаю, как вошел я в лес
16 Я, вверх взглянув, главу холма узрел
В лучах планеты, что прямой дорогой
Ведет людей к свершенью добрых дел.
19 Тогда на время смолк мой страх, так много
Над морем сердца бушевавший в ночь,
Что протекла с толи́кою тревогой.
22 И как успевши бурю превозмочь,
Ступив чуть дышащий на брег из моря,
С опасных волн очей не сводит прочь,
25 Так я, в душе еще со страхом споря,
Взглянул назад и взор впери́л туда,
Где из живых никто не шел без горя.
28 И отдохнув в пустыне от труда,
Я вновь пошел, и мой оплот опорный
В ноге, стоящей ниже, был всегда.
31 И вот, почти в начале крути горной,
Покрытый пестрой шкурою, кружась,
Несется Барс и легкий и проворный.
34 Чудовище не убегало с глаз;
Но до того мне путь мой преграждало,
Что вниз сбежать я помышлял не раз.
37 Уж день светал, и солнце в путь вступало
С толпою звезд, как в миг, когда оно
Вдруг от любви божественной прияло
40 Cвой первый ход, красой озарено;
И все надеждою тогда мне льстило:
Животного роскошное руно,
Несётся Барс и лёгкий и проворный
43 Час утренний и юное светило.
Но снова страх мне в сердце пробудил
Свирепый Лев, представший с гордой силой.
46 Он на меня, казалось, выходил,
Голодный, злой, с главою величавой,
И, мнилось, воздух в трепет приводил.
49 Он шел с Волчицей, тощей и лукавой,
Что, в худобе полна желаний всех,
Для многих в жизни сей была отравой.
52 Она являла столько мне помех,
Что, устрашен наружностью суровой,
Терял надежду я взойти наверх.
55 И как скупец, копить всегда готовый,
Когда придет утраты страшный час,
Грустит и плачет с каждой мыслью новой:
58 Так зверь во мне спокойствие потряс,
И, идя мне на встречу, гнал всечасно
Меня в тот край, где солнца луч угас.
61 Пока стремглав я падал в мрак ужасный,
Глазам моим предстал нежданный друг,
От долгого молчания безгласный.
64 «Помилуй ты меня! вскричал я вдруг,
Когда узрел его в пустынном поле,
О кто б ты ни был: человек, иль дух?»
67 И он: «Я дух, не человек я боле;
Родителей Ломбардцев я имел,
Но в Мантуе рожденных в бедной доле.
70 Sub Julio я поздно свет узрел,
И в Риме жил в век Августов счастливый;
Во дни богов в лжеверье я коснел.
73 Я был поэт, и мной воспет правдивый
Анхизов сын, воздвигший новый град,
Когда сожжен был Илион кичливый.
76 Но ты зачем бежишь в сей мрак назад?
Что не спешишь на радостные горы,
К началу и причине всех отрад?
79 «О, ты ль Виргилий, тот поток, который
Рекой широкой катит волны слов?
Я отвечал, склонив стыдливо взоры.
82 О дивный свет, о честь других певцов!
Будь благ ко мне за долгое ученье
И за любовь к красе твоих стихов.
85 Ты автор мой, наставник в песнопенье;
Ты был один, у коего я взял
Прекрасный стиль, снискавший мне хваленье.
88 Взгляни: вот зверь, пред ним же я бежал
Спаси меня, о мудрый, в сей долине
Он в жилах, в сердце кровь мне взволновал».
91 «Держать ты должен путь другой отныне,
Он отвечал, увидев скорбь мою,
Коль умереть не хочешь здесь в пустыне.
94 Сей лютый зверь, смутивший грудь твою,
В пути своем других не пропускает,
Но, путь пресекши, губит всех в бою.
97 И свойством он столь вредным обладает,
Что, в алчности ничем не утолен,
Вслед за едой еще сильней толкает.
100 Он с множеством животных сопряжен,
И с многими еще совокупится;
Но близок Пес, пред кем издохнет он.
Взгляни: вот зверь, пред ним же я бежал
103 Не медь с землей Псу в пищу обратится,
Но добродетель, мудрость и любовь;
Меж Фельтро и меж Фельтро Пес родится.
106 Италию рабу спасет он вновь,
В честь коей дева умерла Камилла,
Турн, Эвриад и Низ пролили кровь.
109 Из града в град помчит Волчицу сила,
Доколь ее не заключит в аду,
Откуда зависть в мир ее пустила.
113 Так верь же мне не к своему вреду:
Иди за мною; в область роковую,
Твой вождь, отсель тебя я поведу.
Здесь он пошел, и я во след за ним
115 Услышишь скорбь отчаянную, злую;
Сонм древних душ увидишь в той стране,
Вотще зовущих смерть себе вторую.
118 Узришь и тех, которые в огне
Живут надеждою, что к эмпирею[2]
Когда-нибудь взнесутся и они.
121 Но в эмпирей я ввесть тебя не смею:
Там есть душа достойнее стократ;
Я, разлучась, тебя оставлю с нею.
124 Зане[3] Монарх, чью власть как супостат
Я не познал, мне ныне воспрещает
Ввести тебя в Его священный град.
127 Он Царь везде, но там Он управляет:
Там град Его и неприступный свет;
О счастлив тот, кто в град Его вступает!»
130 И я: «Молю я сам тебя, поэт,
Тем Господом, Его ж ты не прославил,
Да избегу и сих и горших бед,
133 Веди в тот край, куда ты путь направил:
И вознесусь к вратам Петра святым,
И тех узрю, чью скорбь ты мне представил».
136 Здесь он пошел, и я вослед за ним.
Песнь II
Содержание.Наступает вечер. Данте, призвав муз в помощь, повествует, как в самом начале странствия родилось сомнение в душе его: достаточно ли в нем сил для смелого подвига. Вергилий укоряет Данта за малодушие и, ободряя на подвиг, объясняет ему причину своего пришествия: как в преддверии ада явилась ему Беатриче и как умоляла его спасти погибавшего. Ободренный этою вестью, Данте воспринимает свое первое намерение, и оба странника шествуют в предназначенный путь.
1 День отходил и сумрак пал в долины,
Всем на земле дозволив отдохнуть
От их трудов; лишь я один единый
День отходил и сумрак пал в долины
4 Готовился на брань в опасный путь,
На труд, на скорбь, о чем рассказ правдивый
Из памяти дерзаю почерпнуть.
7 О высший дух, о музы, к вам призывы!
О гений, всё, что зрел я, опиши,
Да явится полет твой горделивый!
10 Я начал так: «Всю мощь моей души
Сперва измерь, поэт-путеводитель;
Потом со мной в отважный путь спеши.
13 Ты говорил, что Сильвиев родитель,
Еще живой и тленный, низходил
Свидетелем в подземную обитель.