Ну и хорошо. Хорошо, что мы имеем возможность до сих пор это смотреть. Театр это ведь искусство "здесь и сейчас", оно очень недолговечное, тем и ценно. Если ты не увидел какой-то особо удачный спектакль, то уже и не увидишь, повторить один в один никогда не смогут. Я, например, очень жалею, что не увижу вживую Раневскую. Или Высоцкого.
А я бы хотел Нижинского посмотреть его знаменитый прыжок, когда он зависает в воздухе и нарушает все законы гравитации.
Нижинский это балерун такой?
Не говори это слово, поморщился я. А лучше вообще его забудь. Нет такого термина. Про мужчин говорят "танцовщик" или просто "артист балета". Но те, кто танцует первые партии, премьеры. А уж Нижинский всем премьерам премьер, до него балет вообще был женским.
А вторые партии кто танцует?
О, там у них такая иерархия хуже, чем в армии. Первые солисты, вторые солисты, корифеи. Ольга вот кордебалет, я уже говорил, это самые лохушки. Правда, есть еще миманс, но этим вообще уметь танцевать не обязательно, это совсем уж статисты. И не дай бог какую-нибудь простую солистку балериной назвать, все примы смертельно оскорбятся.
Фигасе. Слушай, я с тобой сегодня столько нового узнал, как будто четыре пары в универе отсидел. Прямо чувствую себя в долгу.
Ну какие еще долги, буркнул я, и, может, кто-нибудь мне объяснит, почему внутри так все всколыхнулось после этого "я с тобой"?
Ну такие он покрутил в воздухе рукой. Нематериальные. Просто хочется тоже что-нибудь для тебя сделать. Знаешь, Влад Я не знаю, почему ты меня пригласил. Обычно первых встречных не зовут в таких случаях, даже если правда есть лишний билет. Но все равно спасибо тебе. Я бы сам никогда не сходил, у нас в семье нет таких денег.
А он, оказывается, не так уж прост. Не очень-то поверил в мою байку. Но и докапываться не стал, просто принял ситуацию такой, какая есть.
Ты не первый встречный, смущенно пробормотал я.
Ну да, ну да, у нас же с тобой даже общий ребенок есть, съехидничал он.
Глава 4. Национальный вопрос
"как ты его назвал"
"А его еще и назвать надо? Я его вообще не звал так-то".
"тебе все равно придется как то к нему обращатся"
"Хм. Ну я не знаю. Вонючка?"
"че он вонючка то не наговаривай на бедного котика он уже давно не воняет"
"Зато он с этим хорошо ассоциируется".
"хотя знаеш пусть будет вонючка вырастит будет табаки"
"Что, прости, он вырастИт?"
"это из дома в котором там был персонаж который в детстве был вонючка а потом стал табаки"
"Что, прости, он вырастИт?"
"это из дома в котором там был персонаж который в детстве был вонючка а потом стал табаки"
"А больше тебя в этой фразе ничего не смущает?"
"не понял вопроса"
"Забей. А ты уверен, что из Вонючки получится Табаки? Бывали случаи, когда Теон Грейджой получался".
"ты его собираешся кастрировать варвар"
Вот этим я занимался на паре с таким длинным названием, что к концу предложения его начало уже забывается, в просторечии именуемой просто "Основы". Мой телефон сегодня был однозначно интереснее основ чего бы там ни было. Полное отсутствие знаков препинания и заглавных букв придавало неповторимый шарм этим коротким сообщениям. Я вдруг понял, зачем эти закорючки вообще существуют, они, оказывается, создают интонацию в письменной речи. А если их нет, то, соответственно, не создают. И сидишь как дурак, пытаешься самостоятельно эту интонацию извлечь из сплошного потока слов.
Когда я уже подходил к дому, привычно поискал глазами тощую фигурку в серой куртке, расстроился, когда не обнаружил ее на лавочке, а потом как-то слишком избыточно обрадовался, когда обнаружил под козырьком подъезда. Ян там прятался от дождя и ветра, которые наконец взяли верх над хлипким осенним солнышком.
Замерз? Пойдем, я тебя отогрею, двусмысленно пошутил я, протягивая ему руку.
Хорошо хоть не "взгрею", мрачно ответил он и продолжил бурчать, поднимаясь по лестнице. Просто какие-то хляби небесные разверзлись. Казни египетские настигли. Саранчи летом не бывает случайно? Или нашествия жаб? Как тут жить вообще? Все ветер и дождь, и всегда все одно и то ж. Не пойму, за что вы все так любите свой Питер? Он же весь темный И серый.
Ну, во-первых, это спорное утверждение, основанное на субъективном ощущении. Например, у Достоевского Петербург, как известно, желтый.
Ах ты ж моя радость! А во-вторых?
Нет, это он не мне, и даже не Достоевскому, это Вонючка мне под ноги кинулся и попытался убить, радость-то какая.
А во-вторых что плохого в сером? Знающие люди утверждают, что у него как минимум пятьдесят оттенков. Кота я проигнорировал, когда рядом был Ян, я с радостью передавал ему все эти прелести возни и сюсюканья с домашним питомцем. Я, между прочим, реку больше всего обожаю именно когда она серая, когда все небо в тучах, и они в воде отражаются. И волны такие мелкие от ветра. И все это сверкает как сталь. Как ртуть. Или даже как серебро. И ты стоишь на набережной, мерзнешь, в лицо дождь колючий бьет, капюшон с головы срывает, руки заледенели, а все равно от ограждения отойти не можешь, все стоишь и любуешься. А потом заваливаешься в какую-нибудь кафешку, берешь глинтвейн и чувствуешь, как в тебе рождается тепло, где-то в груди или в животе, и постепенно разливается по всему телу, доходит до кончиков пальцев. И тогда понимаешь, зачем нужна на свете такая мерзкая погода, потому что ты никогда такого кайфа не почувствуешь, если придешь в ту же кафешку по солнышку или приедешь на машине.
Ян стиснул Вонючку обеими руками, поднял перед собой и рассказал ему, пристально глядя в глаза:
в такую дивную погоду
в холодный дождь и грязный снег
становится вкуснее кофе
теплее кот и мягче плед.
Вонючка был с ним совершенно согласен. Я тоже.
Вот именно. Но особенно глинтвейн. Кстати, запомни: лучший глинтвейн в "Маркетплейсе" на Техноложке, а самый отстойный в "Музыке кофе" на Фонтанке.
Все это я докладывал, пристраивая мокрые куртки и прочие перчатки на батарее в кухне, а Ян как-то странно улыбался, с интересом меня разглядывая.
Запомню. Только я вообще по алкашке не очень, я выпечку хорошую ищу.
Глинтвейн не алкашка, это неотъемлемая часть нашей мерзкой погоды такой, как сегодня. А выпечка-то у нас вообще на каждом шагу, чего ее искать? И булочные, и кондитерские, и в кофейнях почти везде. И да, тебе бы не помешало, одни мослы.
А я вкусную не могу найти. У меня бабушка знаешь какие пироги пекла! И маковки, и слойки, и булочки с корицей. У нас дома все мои друзья паслись, она почти каждое утро тесто ставила. Когда мы сюда переехали, я первое время все по булочным шлялся, покупал всякие ваши крендели кренделя как, блин, они называются? И вот знаешь я не понял, нафига столько булочных, если ни в одной не могут пироги по-человечески испечь?
Наверняка где-то могут, ты же не все проверил. Но по кренделям я не спец, я вообще долгое время одними бэпэшками питался, мне не до пирогов было.
Наверняка где-то могут, ты же не все проверил. Но по кренделям я не спец, я вообще долгое время одними бэпэшками питался, мне не до пирогов было.
Ты и вдруг бэпэшками? Что, карманных денег тебя лишили?
Никто меня не лишал, насупился я, не желая продолжать эту тему.
Он совершенно случайно ткнул в больное место когда я научился более-менее сносно пользоваться Фотошопом, родители как-то плавно забыли о том, что я еще студент и что у меня ни диплома, ни профессии, ни вагона свободного времени на подработку. Это не было лишением как таковым, то есть никто не декларировал, что с завтрашнего дня мы тебя ссаживаем с нашей шеи, обеспечивай себя сам, как хочешь. Более того, я даже уверен, что мне не откажут, если попрошу. Просто с какого-то момента стало западло просить, а когда они просекли, что я все же выкручиваюсь без их помощи, вся помощь и кончилась. Я, конечно, знал, что рано или поздно это произойдет, поэтому не обижался на них. По крайней мере, я так думал до сегодняшнего дня. А сегодня оказалось, что я не готов говорить об этом, равнодушия немного не хватает. Все же слегка болит. Ну и еще, конечно, не хотелось выглядеть нытиком. Поэтому я напустил на себя беспечный вид и сменил тему:
Ну кончится же это все когда-нибудь. Вернешься в свой Харьков, там тебе ни ветра, ни дождя, одни пироги. Там небось тепло?
Ага. Тепло. Он поднял на руки кота и спрятал лицо в его тощем тельце.
Я что-то не то сказал? Мне показалось, что теперь я задел болевую точку.
Там тепло. И пироги. Каштаны цветут по весне. Абрикосы. Там их называют "абрикоса" в женском роде. Так и говорят: абрикоса цветет Но я туда не вернусь.
Почему?
У меня там никого не осталось.
А что с ними случилось?
Я бы тоже хотел это знать, задумчиво проговорил он. Вроде спокойно сказал, а рука наглаживала кота так, как будто то самое бабушкино тесто замешивала. Кот, кстати, не возражал.
Слушай, если там что-то слишком личное, просто скажи об этом, я не буду лезть.
Да чего уж там личного, если целой нации касается вздохнул Ян. Понимаешь, Влад, все дело в том, что я русский.
Ну и что? Ты же там родился?
Я там родился. Учился. Вырос. Я там жизнь прожить собирался. Моя мама украинка. Но все равно я оккупант и захватчик. Ну ладно я, я ничего полезного для страны не успел сделать. Но папа врач, он десятки жизней спас, если не сотни. Только он все равно москаль, хоть и из Питера, но им пофиг. А у мамы русская фамилия и русский муж, поэтому она тоже интервент и узурпатор. И это говорят те же самые люди, которые еще вчера обнимали и родными считали. Им там так промыли мозги
Поэтому вы уехали?
Страшно стало, что война и до нас дойдет. Да и вообще неспокойно. Всякие слухи ходили о каких-то драках, погромах. На Москалевке дом сгорел, говорили потому что там русская семья жила. А у нас трое детей, мне на тот момент только четырнадцать было, братьям еще меньше. Родители решили, что так безопаснее. Мы там дом собирались строить, но начать не успели, вот на эти деньги и купили здесь квартиру. У папы здесь все родственники, несколько поколений древних петербуржцев, знаешь, из тех, которые говорят "Петербург", а не "Питер". Но вообще Думаю, и поэтому тоже, наверное. Родители там пятнадцать лет прожили, все было нормально, а потом вдруг Бабушка и дедушка стали гнать на русских, родители пытались их защищать, типа разборки политиков это одно дело, а мирные жители тут совсем ни при чем, и не надо в это влезать. Ну и все. Оккупанты и прочее. Ругались постоянно. Дед однажды выдал вы типа в нашем доме живете, у вас ничего своего нет, разве не захватчики после этого? Мама плакала. Я впервые в жизни видел, как она плачет, и мне деда хотелось убить. И мы с братьями сразу перестали быть любимыми внуками, а мы ведь вообще дети были! Но никого это не спасло, даже Ваську, младшего, ему семь лет было! За что? Вот что мы сделали?