Августина наша служанка положила в мою тарелку немного салата и анчоусов.
Мадемуазель Лилиан, сказала она, глядя в моё лицо, Вы слишком бледны. Вам следует хорошо есть и набираться сил.
Августина наша служанка положила в мою тарелку немного салата и анчоусов.
Мадемуазель Лилиан, сказала она, глядя в моё лицо, Вы слишком бледны. Вам следует хорошо есть и набираться сил.
Я задержала её руку в своей, когда она уже собиралась уходить в дом и выносить следующее блюдо.
Сесилия ничего не оставила, уходя в монастырь?
Августина незаметно кивнула и шепнула мне на ухо:
Она просила передать Вам, Лили, что оставила для Вас письмо.
Письмо?
Августина переглянулась.
Оно лежит на полке в её комнате среди книг.
Но почему ты не говорила мне об этом раньше? спросила я.
Я должна была сохранить всё в тайне.
А ты поедешь с нами в Америку к бабушке?
Нет, Лилиан, я переберусь в Руан к родственникам.
Ты не боишься войны?
Она улыбнулась.
Боюсь, но всем невозможно уехать в Америку.
Её слова заставили меня глубоко задуматься над сказанным. Действительно, несмотря ни на что, Франция останется Францией, здесь по-прежнему будут жить, рождаться и умирать люди. Всё будет по-прежнему, как всегда, как раньше. А я буду обитать совсем в другом мире, окружённая каньонами, скалами с большими расщелинами и ясным чистым голубым небом. Я не хотела думать о новом мире, я смотрела в грустные зелёные глаза Бертрана.
Бертран, почитай стихи, попросила Марта одна из наших соседок. Все в округе знали, что Бертран пишет стихи.
Мне показалось, что он смутился, взял со стола тетрадь в сером переплёте и раскрыл её на первой попавшейся странице.
Нет-нет, Бертран, выйди в середину, чтобы все тебя видели, предложила Марта.
К моему удивлению он вышел. Все замерли в ожидании, сквозь тишину я услышала голос Бертрана.
«Твои глаза посмотрят в небо
И будут с ангелами вместе,
Ты там была, но я там не был,
Не слушал ангельских я песен.
Там вдалеке журчала речка,
И голос слышен был печальный,
В твоей руке горела свечка,
И ты полна была отчаянья.
Ты дружишь с ангелами Света,
Они любовь тебе подарят,
Вот скоро завершится лето,
Ты не поёшь их светлых арий.
Ты, словно облако, прекрасна,
Летаешь где-то в высоте,
Не ведаешь полдневной ласки,
И жизнь твоя плывёт в борьбе.
Как ангел, вечно молчалива,
В глазах твоих застыл алмаз,
И будто лебедь горделива,
Идёшь в который мимо раз».
Бертран замолчал, и я поняла, что он закончил
Браво! Браво! Марта восхищённо захлопала в ладоши, Мсье Бертран настоящий поэт.
О, это было действительно восхитительно, произнесла Роза. Сегодня она была просто великолепна.
Белое атласное платье, сшитое по моде 19 века, какие обычно носили парижанки в салонах, венок из белых матерчатых накрахмаленных роз, который был искусно вплетён в длинную фату умелыми руками портного мсье Шенье (все дамы из Сен Маре заказывали свадебные платья у мсье Шенье). Всё это вместе так гармонировало с необычным румянцем на щеках Розы, что, казалось, она пришла в мир в этом наряде. Генри сидел рядом с ней во главе стола, но мне почудилось, что он был очень грустным. Глядя на них, я подумала, как жаль, что Роза и Генри не поедут с нами в Америку, а в тайне я продолжала надеяться, что вскоре они тоже будут там.
Простите, мсье Бертран, а можно узнать, кому Вы посвятили свой стих? спросила Марта.
Одной девушке.
Её случайно зовут не Сесилия? сказала Роза.
Бертран смутился и закрыл тетрадь.
О, мне бы, и не только мне, я уверена, всем, здесь присутствующим хотелось бы послушать ещё что-нибудь из Ваших сочинений. Вы пишете прекрасные стихи, я вовсе не льщу Вам, не унималась Марта, Прошу Вас, прочитайте ещё что-нибудь.
Бертран вновь открыл тетрадь, а мне почему-то захотелось уединиться где-нибудь и перечитать её всю целиком.
Это «белый» стих, произнёс Бертран.
Я закрыла глаза, чтобы лучше представлять себе всё то, о чём он будет читать.
«Твои глаза, словно небо голубое, хотя они карие,
Губы твои, как лепестки роз,
И ты тонка и нежна, как облако.
Каждый день я вижу тебя незримо,
Ты идёшь, как лёгкая дымка,
И я выхожу тебе навстречу,
Беззащитный и ждущий.
Твои глаза, словно весенний дождь,
Но ты не любишь дождь.
Ты привыкла мечтать о Солнце, о небе,
Ты любишь лето,
Когда зелень листвы колышется на ветру.
Мне кажется, у тебя есть крылья,
Огромные крылья,
Которыми ты пользуешься в полёте,
Взмывая высоко в небо.
Мне кажется, у тебя есть Свет души,
И ты освещаешь им Пространство
Других запредельных миров.
Но ты не светишь мне,
А я стою один в темноте
Твоих радужных грёз
И думаю только лишь о том,
Как ты нужна мне.
Но ты не сказала: «Прощай!»
Когда Бертран закончил, Марта захлопала в ладоши.
Необычно! Изумительно! пробормотала она, Наш юный Бертран настоящий гений.
Вдруг совсем неожиданно выражение её лица стало другим. Должно быть, так когда-то смотрел Пьеро на свою Мальвину после того, как спел ей несколько задушевных песен на плачущей мандалине.
А где же Сесилия, господа? спросила Марта, Почему в этот знаменательный для вашей семьи день её нет с нами?
Она оглядела всех присутствующих.
Бертран, ты не знаешь, где она?
Бертран сжал кулаки, схватил лежавшую на столе тетрадь со стихами и посмотрел на мою мать:
Мадам Вивьен, извините, я пойду.
Лукреция задержала руку своего сына:
Берти, не уходи, это слишком невежливо с твоей стороны.
Но он был уже на пути к оранжереям.
Бертран! Бертран, подожди! закричала я ему вдогонку.
Он даже не повернулся в мою сторону.
Лили, ты куда? услышала я голос Розы, когда уже встала из-за стола, однако бабушка Маргарита де Пуатье перебила её, предупредив возмущение гостей.
Пусть идёт, ей необходимо попрощаться с друзьями, прежде чем она покинет Францию.
Яркие лучи Солнца с трудом пробиваются сквозь стёкла теплиц и рассеиваются. Я жмурюсь от обилия света. Там к свету на длинных стеблях тянутся венчики разноцветных цветов. Я различаю нежные оранжевые с пятнами головки тигровых лилий, красные маки с чёрной сердцевиной, ароматные розы, белые, красные и жёлтые. Я очень люблю жёлтые розы, так как они редко встречаются и недолго живут. Я увидела Бертрана, склонившегося над тигровыми лилиями. Серую тетрадь он держал под мышкой.
Бертран, позвала я тихим голосом.
Он всё ещё продолжал смотреть на цветы. Я осторожно подошла к нему, заглянула в его живые зелёные глаза.
Почему ты ушёл?
Он посмотрел на меня. В его взгляде я прочла одно сплошное отчаяние.
Хочешь я скажу, о чём ты сейчас думаешь, обратилась я к нему. Он кивнул.
Ты хочешь понять, почему она ушла в монастырь, когда.когда была уверена, что ты любишь её. Я угадала?
Откуда ты знаешь?
Я поняла это по твоим стихам.
Она не должна была этого делать, она Она погубила себя так же, как этот цветок.
Его пальцы с силой сжали тигровую лилию и, измяв её, оторвали от стебля. Он выбежал из оранжереи.
Бертран! Не убегай!
Я бросилась за ним.
Наверняка Бертран заплакал бы, если бы общество прощало слёзы сильному полу, но оно не прощает, и их приходится сдерживать. Бертран не являлся исключением. Ему хотелось бы вылить свои чувства, но он не мог при мне. Я нашла его возле пруда. Бертран сидел в траве, грыз травинку и смотрел вдаль на отражавшееся в волнах Солнце. Оно что-то говорило ему, и возможно, Бертран понимал этот необыкновенный язык природы. Я присела рядом с ним, и мы долго молча смотрели на яркие блики, блуждающие по волнам.
Ты пишешь замечательные стихи, наконец сказала я, прервав наше молчание.
Но их никогда не услышит Сеси. Я писал для неё.
Услышит. Ты можешь написать ей письмо в монастырь Св. мученика Августина.
Письмо? Я об этом не подумал, Лили. Но я слышал, если монахиня даёт строгий обет, ей не разрешают общаться с внешним миром.
Я уверена, моя сестра не давала никаких обетов, ведь в любом монастыре существует испытательный срок.
Если она не выдержит этот срок, то, возможно, она вернётся обратно?
Зелёные глаза Бертрана выразили надежду, мне не хотелось разочаровывать его. Что-то внутри меня подсказывало мне, что он ошибался, но я промолчала.
Пожалуйста, почитай свои стихи, попросила я.
Ты действительно этого хочешь?
Да, очень хочу.
Он вручил мне серую тетрадь и сказал:
Держи. Возвратишь, когда прочтёшь.
Мимо нас пролетела стрекоза, играя своими прозрачными крыльями, я проследила за её полётом. Бертран всё ещё жевал соломинку, затем вдруг выплюнул её, посмотрел в небо, где появились белые облака.
Что ты там увидел?
Знаешь, Сесилия похожа на эти облака.
Что ты там увидел?
Знаешь, Сесилия похожа на эти облака.
Я пожала плечами:
Возможно, ты прав.
Как ты думаешь, Лили, это смерть господина Бовье подтолкнула её уйти в монастырь?
Скорее всего, да, сказала я.
Бертран достал из кармана своего пиджака лист бумаги, сложенный вчетверо, развернул его. Это был портрет Сесилии в соломенной шляпке среди ромашкового поля. Я узнала непосредственную улыбку с ямочками на розовых щеках, смотрящие вдаль, несколько задумчивые карие глаза, окружённые густыми зарослями ресниц.
Здорово! Это ты сам нарисовал? спросила я, наблюдая за реакцией Бертрана.
Он кивнул.
Тебе правда нравится?
Правда.
Если ты её увидишь, передай ей.
А ты?
Вряд ли меня допустят в женский монастырь.
Я заглянула в его ребяческие зелёные глаза.
Ты надеешься вернуть её?
Если она не вернётся, то я тоже уйду в монастырь.
А как же твоя матушка и младшие сёстры? Ведь ты единственный человек, который может принести им счастье и поддержку в будущем.
Бертран выдавил из себя улыбку:
Они смогут позаботиться о себе, Лили. Я поддержу их в трудную минуту.
Там, за лужайкой сгущались тучи для очередного проливного дождя, а здесь всё ещё светило Солнце.
В комнате Сесилии тихо, спокойно, мирно тикают часы. На столе в красивой рамке стоит фотография моей сестры в белом платье с букетом роз. Она улыбается, и длинные тени от ресниц падают ей на щёки. Здесь же на столе я нашла томик Библии, заложенный на одной странице. Я прочла:
«И не бойтесь убивающих тело,
Души же не могущих убить;
А бойтесь более того,
Кто может и душу, и тело
Погубить в геенне.
Итак всякого, кто исповедает Меня
Пред людьми,
Того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным;
А кто отречётся от Меня пред людьми,
Отрекусь от того и Я
Пред Отцем Небесным.
И враги человеку домашние его.
Кто любит отца или мать более,
Нежели Меня, не достоин Меня».
Оглядываюсь. Как давно я здесь не была! В последний раз мы вдвоём играли в салки без моей старшей сестры, так как Роза всегда смотрела на наши занятия снисходительно с позиции взрослого зрелого человека. Но мы были детьми, по крайней мере, тогда. На полке чуть выше книг находятся часы в виде двух ангелов, держащих облако. Я нашла, что лицо одного из ангелов чем-то напоминает лицо Сесилии. Когда-то здесь же стоял горшок с настурциями, но затем его унесли в детскую к Берте, чтобы она всегда благоухала свежестью.