«Вообще вопрос о значении промышленности в России еще не оценен и не понят», указывал С. Витте в период российского промышленного бума![219] Во время Первой мировой «Запад бил нас нашею отсталостью, а мы, подтверждал философ И. Ильин, считали, что наша отсталость есть нечто правоверное, православное и священно-обязательное»[220]. «В крови у нас есть нечто, приходил к выводу еще в 1830-е гг. П. Чаадаев, отвергающее всякий настоящий прогресс»[221]. У нас «промышленность, техника в зачаточном состоянии и вне прочной связи с наукой, подтверждал весной 1917 г. М. Горький, наука где то на задворках в темноте и под враждебным надзором чиновника»[222]. Германия, приходил к выводу Горький, била Россию своей «культурой и прекрасной организацией»[223].
Итог Первой мировой для России был подведен еще до ее начала: в мае 1914 г. на VIII съезде представителей промышленности и торговли в Петербурге, на котором П. Рябушинский призывал «к скорейшей индустриализации народной жизни, ибо иначе Россия отстанет от мировых держав»[224]. «Каковы бы ни были духовные качества и стремления русского народа, подтверждал в июле 1915 г. «Вестник Европы», они не заменят собой тех материальных средств и орудий, которые необходимы для одоления германских вооруженных сил»[225].
Предательство «тыла»
Бедность капиталами сдерживает развитие России.
С. Витте[226]Особенности России, отличавшие ее от развитых стран Запада и предопределявшие ее отсталость, заключались не в ущербности ее населения, а в ограниченности возможностей для накопления Капитала, необходимого для развития русской цивилизации. На этот факт обращал внимание уже, первый англичанин прибывший в Россию (в 1553 г.) Р. Чанселлор: «По моему мнению, нет другого такого народа под солнцем, у которого были бы такие же трудные жизненные условия Я не знаю такого края вокруг нас, где человек и животное выдержали бы все это»[227]. «За климат, подтверждал в 1930-х гг. первый американский посол в Советской России У. Буллит, русские выплачивают немыслимый ростовщический процент, в виде издержек за зимние погодные условия»[228].
Крайняя суровость климата, предопределила крайне низкие темпы накопления Капитала, что в свою очередь делало неизбежным пропорциональное отставание России от стран, расположенных в благоприятной для развития цивилизации климатической зоне. «Живя в суровом климате, в стране, большую часть которой покрывают болота, пустыни и леса, русские принуждены постоянно вступать в борьбу с природой, отмечала этот факт Ж. Сталь в 1812 г., Такой образ жизни, какой во Франции ведет любой крестьянин, в России могут позволить себе только богачи»[229]. «Русский землевладелец, подтверждал П. Дюкре в 1822 г., самый бедный помещик в Европе»[230].
Наглядное представление о бедности России капиталами дает ее сравнение с Англией: с 1865 по 1914 г. последняя инвестировала за рубеж ~ 4 млрд ф. ст.[231], по курсу начала ХХ в. это ~ 38 млрд рублей, что было почти в 4 раза больше всех иностранных кредитов и инвестиций, накопленных в России за период догоняющей индустриализации с 1861 по 1913 гг.[232] Одни только проценты и дивиденды с зарубежных инвестиций дали британцам всего за 2 года (19051906 гг.) сумму в 258 млн. ф. ст., что практически равнялось сумме всех выкупных платежей полученных высшими сословиями России за 45 лет с момента отмены крепостного права[233]. При этом у британцев зарубежные инвестиции продолжали приносить прибыль, а выкупные платежи были покрытием «тела долга», т. е. являлись финальными.
Русские, в отличие от западных народов, не столько накапливали капитал, сколько непрерывно боролись за свое выживание. «Одна из самых поразительных особенностей нашей своеобразной цивилизации заключается, указывал на этот факт П. Чаадаев в 1830-х гг., в пренебрежении удобствами и радостями жизни. Мы лишь с грехом пополам боремся с ненастьями разных времен года, и это при климате, о котором можно не в шутку спросить себя, был ли он предназначен для жизни разумных существ»[234].
«Климат, подтверждал в 1890-х гг. немецкий историк Г. фон Трайчке, очень сильно влияет как на экономическую жизнь, так и на жизнь интеллекта. Наша (европейская) современная обрабатывающая промышленность возможна только в умеренном климате»[235]. Для того, чтобы не превратиться в колонию для своих более развитых западных соседей, или не сгинуть совсем, как американские индейцы, русским, для построения своей цивилизации, пришлось прибегнуть к крайней, жесткой мобилизации всех своих сил и ресурсов. Крайней суровости климата была противопоставлена непреклонность человеческой воли.
«Климат здесь угнетает животных, как деспотизм угнетает человека, отмечал в 1839 г. А. де Кюстин, Природа и общество словно бы объединили свои усилия, чтобы сделать жизнь как можно более трудной. Когда задумываешься о том, каковы исходные данные, послужившие для образования такого общества, то удивляешься только одному: каким образом народ, так жестоко обделенный природой, сумел так далеко уйти по пути цивилизации»[236].
Но даже крайне суровый климат был не единственной преградой, стоящей на пути развития Русской цивилизации, была и еще одна не менее беспощадная: «Американская свобода, как и американское богатство, говорил о ней И. Солоневич, определяются американской географией наша свобода и наше богатство ограничены русской географией», бедность России не имеет никакого отношения к политическому строю, «она обусловлена тем фактором, для которого евразийцы нашли очень яркое определение: географическая ОБЕЗДОЛЕННОСТЬ России»[237].
Используя классификацию Ф. Броделя, Россию можно отнести к тем периферийным зонам, в которых, по словам этого известного французского историка, «жизнь людей напоминает Чистилище или даже Ад. Достаточным условием для этого является просто их географическое положение»[238]. Географическая обездоленность России заключалась, прежде всего в том, отмечал в середине XVII в. один из наиболее известных просветителей того времени Ю. Крижанич, что при всей своей неизмеримой широте и длине, Россия «со всех сторон заперта для торговли»[239]. «Ни одна великая нация, подтверждал К. Маркс, никогда не жила и не могла прожить в таком отдалении от моря, в каком вначале находилась империя Петра Великого»[240].
Значение морской торговли подчеркивает хотя бы тот факт, что в 1913 г. через морские границы проходило 78 % всего российского экспорта и 61 % импорта (в тоннах). В связи с падением мировых цен в 1930-х гг. эти показатели выросли до ~95 % и ~80 % соответственно[241].
Но даже возвращение России к Балтийскому и Черному морям не решало проблемы: эффективная длинна ее береговой линии оставалась крайне ограничена. «Естественные условия (России) настолько безнадежно неблагоприятны, замечал в этой связи американский геополитик А. Мэхэн в 1900 г., что трудно понять, какое возможное политическое расширение может серьезно изменить их»[242]. «Россия, констатировал А. Мэхэн, находится в невыгодном положении для накопления богатства; что является еще одним способом сказать, что она испытывает недостаток средств для повышения благосостояния своего народа, богатство которого является одновременно инструментом и экспонентом этого благосостояния»[243].
Географическая обездоленность России в неменьшей степени выражалась и в том, что она не имела естественных преград, в виде гор или морей, ограждавших ее от воинственных соседей. И именно по этой причине, указывал И. Солоневич, русский народ никогда не будет иметь такие свободы и богатства, какие имеют Англия и США, потому что безопасность последних гарантирована проливами и океанами[244]. «Хвала Богу за Атлантический океан! Это географический фундамент наших свобод» восклицал во время Первой мировой, подтверждая этот факт, друг президента и американский посол в Лондоне У. Пэйдж[245]. Мировая «война подчеркнула естественно-географические преимущества Америки, подтверждает А. Гринспен, державы размером с континент, удаленной от Европы, очага военного конфликта»[246].
Русская цивилизация завоевывала свое право на существования в непрерывных войнах, защищаясь от постоянных кочевых и агрессивных народов с Востока и Юга. «Кочевые народы, населяющие их, постоянно принуждают государство к войне, отмечал этот факт Г. фон Трайчке, ибо как только одно племя подавляется, другое начинает возмущаться. Таким образом, Россия постоянно воюет в своих азиатских владениях»[247]. Одновременно России приходилось обороняться против постоянного натиска Западной цивилизации, что требовало огромных затрат. Даже в относительно мирное время 18721873 гг., министр финансов России М. Рейтерн указывал: «Безошибочно можно сказать, что ни в одном из европейских государств в мирное время финансы не отягощались такой степенью военными расходами, как у нас»[248].
«Русские считают себя жертвой непрекращающейся агрессии Запада, замечал в этой связи А. Тойнби, и, пожалуй в длительной исторической перспективе для такого взгляда есть больше оснований, чем нам бы хотелось Хроники вековой борьбы действительно отражают, что русские оказывались жертвами агрессии, а люди Запада агрессорами значительно чаще, чем наоборот»[249].
«Мирная политика соответствует русскому характеру, подтверждал в 1915 г. британский историк Ч. Саролеа, Самый типичный русский писатель это и самый бескомпромиссный апостол мира. В русском темпераменте нет ничего агрессивного. Его сила заключается в терпении и стоической выдержке, в пассивном сопротивлении. Даже военная история России иллюстрирует этот характер. Французы и немцы сильны в наступлении, русские в основном сильны в обороне»[250].
«Я вообще не знаю, чтобы Россия когда-либо затевала наступательную войну против кого-нибудь из своих европейских соседей, подтверждал Д. Ллойд Джордж в 1915 г., Она хотела мира, нуждалась в мире и жила бы в мире, если бы ее оставили в покое. Она переживала начало значительного промышленного подъема, и ей нужен был мир, чтобы промышленность достигла полного расцвета Что бы ни говорили о ее внутреннем управлении, Россия была миролюбивой нацией. Люди, стоявшие во главе управления ею, были проникнуты миролюбием»[251].
Но Россия, даже в этих невероятных условиях смогла создать свою цивилизацию, но достигнуто это было дорогой ценой ценой крайнего напряжения сил и тотальной мобилизации всего общества. «Великих результатов нельзя достичь, признавал этот факт А. Кюстин в 1839 г., не пойдя на жертвы; единоначалие, могущество, власть, военная мощь здесь все это покупается ценою свободы»[252]. «Повсюду царил унылый порядок казармы или военного лагеря; обстановка напоминала армейскую, продолжал Кюстин, В России все подчинено военной дисциплине Российская империя это лагерная дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведенное в ранг нормального состояния общества». «Русский человек думает и живет как солдат»[253].