Проедание капиталов загоняло российское общество в безвыходную «мальтузианскую ловушку» перенаселения. Именно об этом писал видный публицист М. Меньшиков в 1902 г.: «Если русское образованное общество, состоящее из землевладельцев и чиновников, все доходы с имений и жалованья передает за границу, то этим оно содержит как бы неприятельскую армию, целое сословие рабочих и промышленников чужой страны. Свои же собственные рабочие, сплошною, многомиллионной массой, сидят праздно», в результате мы «рискуем навеки остаться в положении простонародья на всемирном рынке: от нас всегда будут требовать много работы, и всегда будут бросать за это гроши»[277].
Мальтузианскую ловушку аграрного перенаселения, в которую попала Россия в начале ХХ века, можно наглядно отобразить на модели простейшей производственной функции, согласно которой выпуск (объем производства) определяется сочетанием трех факторов: труда, капитала и природных ресурсов. При этом общий выпуск определяется объемом лимитирующего фактора.
Для вступавшей в капитализм российской промышленности лимитирующим фактором являлся недостаток Капитала, который предопределял возможные объемы производства, свыше которого все остальные факторы в том числе и труд являлись просто «излишними». Эти «лишние руки» концентрировались в деревне, борясь за выживание в рамках своего полунатурального аграрного хозяйства. И в деревне мальтузианский закон действовал с еще большей силой и неотвратимостью: лимитирующим фактором в полуфеодальной деревне являлся прежде всего природный ресурс земля. (Пропорции графика (Гр. 2), примерно соответствуют распределению факторов производства в России начала ХХ века.)
Гр. 2. Производственная функция Российской империи начала ХХ в.
Q максимальный объем производства, при доступном объеме лимитирующего фактора: для города Капитала, цдля деревни ресурсов (Земли).
Аграрная Россия служила наглядным примером, подтверждавшим мальтузианский закон опережающего роста населения. Этот факт в 1903 г. подтверждали результаты высочайше утвержденной правительственной «Комиссии о движении населения», согласно которым по 50 губерниям Европейской России количество незанятых работников составило 23 млн. человек или 52 % трудоспособного населения. А в Малороссии избыток населения поднимается до 67 %[278]. Население выживало только за счет все большего его обнищания.
«Резервуар избыточного населения помещается, прежде всего, в деревне, указывал на этот факт в 1900 г. видный политэкономист С. Булгаков, и является по своему непосредственному выражению аграрным перенаселением»[279]. По подсчетам ректора Московского университета, члена ЦК партии кадетов, видного экономиста А. Мануйлова, из 44,7 млн. крестьян обоего пола рабочего возраста, лишними были 33,4 млн. крестьян[280]. В мае 1905 г. в своем выступлении на Аграрном съезде А. Мануйлов подчеркивал: в «России есть место только для полутора миллионов хозяйств 32 млн. работников избыточны[281]. Как бы ни была приблизительна эта цифра, отмечал в том же году видный немецкий политэкономист М. Вебер, вполне очевидно, чем грозит деревне последовательное внедрение капитализма в сельское хозяйство»[282].
Но это было только началом, предупреждал Вебер: «технически оптимальные размеры хозяйства намного превышают среднюю площадь крестьянского надела; на обширных пространствах с производственно-технической точки зрения значительный избыток рабочей силы обнаружится именно тогда, когда произойдет переход к «капиталоемкому» ведению хозяйства»[283]. Вебер считал, что «на обширных пространствах России в деревне лишь одна пятая рабочей силы может себе найти применение, даже для нормативного обеспечения продовольствием собственных нужд»[284]. «При данном уровне техники экономически целесообразно использовать 2123 % наличной рабочей силы, конкретизировал немецкий экономист, остальные 4/5, кое-где и больше, остаются невостребованными»[285]!
Экзаменом, подведшим итог правящим сословиям и имущим классам Российской империи, стала Первая мировая война. Любая война имеет два фронта: внешний и внутренний. На внешнем судьба страны решается на поле боя, на внутреннем, при прочих равных условиях, она определяется состоянием ее Капитала.
Значение накопленного капитала, пояснял видный экономист М. Туган-Барановский, который в 1915 г. указывал, что военные расходы во время войны покрываются «путем соответствующего вычета из народного богатства»[286]. «Практически важным для войны экономическим моментом, подтверждал в 1912 г. П. Струве, является только богатство страны, т. е. степень накопления в ней Капитала в вещной и денежной форме»[287]. Первая мировая война, была самой дорогой войной за всю предшествующую историю, и уже к 1916 г., отмечал американский посол в Лондоне У. Пэйдж, привела к «потере большей части накопленного капитала Европы»[288].
Именно эти Капиталы были в значительной мере «проедены» высшими сословиями и имущими классами России еще до войны, что наглядно проявились в ее технической и экономической отсталости: «Настоящая общеевропейская война оказывается далеко превосходящей наши средства»[289], приходил к выводу С. Прокопович в декабре 1916 г., «теперь уже совершенно несомненно, что европейская война была нам не по средствам. Мы платим теперь за недостаточное внимательное отношение к развитию производительных сил в прошлом»[290]. Значение финансового капитала во время войны определяется тем, что государство может вести войну только до того времени, пока оно имеет деньги или кредит[291], финансовое банкротство государства равносильно имеет те же последствия, что и военное поражение на поле боя.
Для предотвращения такого исхода все государства во время войны прибегают к мобилизации капитала в виде налогов или займов. Российское правительство здесь не было исключением: «Реформа фискальной системы, проводившаяся правительством с 1914 г., подчеркивает историк С. Беляев, затронула практически все формы налогообложения. Можно сказать, что по своему охвату это была наиболее радикальная налоговая реформа за весь период существования Российской империи»[292].
Однако, как вспоминал министр финансов П. Барк, «Государственная дума, за все время войны, не удосужилась рассмотреть ни одного из моих налоговых мероприятий, проведенных в порядке ст. 87 Основных законов, несмотря на то, что я в июле 1915 г. внес немедленно в Думу все соответственные законопроекты при всяком удобном и неудобном случае, с трибуны Государственной думы раздавались упреки по адресу министра финансов»[293]. «Со всех сторон посыпались на меня нападки за проведенные мною налоги, вспоминал П. Барк, Платить никто не любит, в особенности же в России, где так мало развито чувство долга»[294].
Результаты налоговой реформы П. Барка, звучали в его всеподданнейшем докладе Николаю II в октябре 1916 г.: доля прямых налогов в обыкновенных доходах Госбюджета за 1916 г., не смотря на повышение и введение новых налогов, составила всего 6,8 % (что было меньше чем в 1913 г. 7,9 %); косвенных (включая таможенный доход) 27 % (в 1913 г. 21 %), ж/д пошлин 14,6 %[295]. Комментарием к этим результатам может служить выступление в Государственной Думе, еще летом 1915 г. депутата от Енисейской губ. С. Востротина, который отмечал, что по всем законам изданным правительством по 87 ст. «все предметы первой необходимости оно обложило в наибольших размерах, а предметы роскоши оставило совершенно без обложения»[296].
Попытка привлечения займов, закончилась таким же сокрушительным провалом: «владельцы свободных денег не хотят помещать их в эти (государственные) займы, отмечал С. Прокопович в декабре 1916 г., Явление это свидетельствует о плохой финансовой мобилизации страны, что это имеет своим следствием чрезвычайное увеличение денежного обращения в стране. При наблюдающемся отношении к государственным займам, выпуски кредитных билетов, для покрытия военных расходов, неизбежны. Эти непрерывные выпуски, обесценивают рубль, увеличивают расходы Государственного казначейства на военные надобности Раз ступивши на этот путь государственные финансы неудержимо затем катятся вниз по наклонной плоскости. Очевидно, нам необходима финансовая мобилизация страны иначе мы утонем»[297].
Окончательный удар по финансовой системе страны наносил стремительный рост спекуляций и разно рода мошенничеств: «Когда сидишь в Ставке, видишь, что армия воюет, как умеет и может; когда бываешь в Петрограде, в Москве, вообще в тылу, видишь, что вся страна ворует, фиксировал этот факт в своем дневнике 1916 г. военный корреспондент М. Лемке, Все воруют, все грабят, все хищничают. И не надо очень глубоко вдумываться, что бы понять еще больший ужас: страна ворует именно потому, что армия воюет; а армия воюет потому, что страна в лице своих буржуазных правителей, предпочитает воровать Бешеные цены, которые платит казна за все, создает у всех на глазах молниеносных миллионеров, иногда в несколько часов Лицемерный крик «Все для войны!» искренен только у несмышленых или наивных единиц; массы грабителей и воров держат его искусственно на высоких нотах патриотизма. В этой стране нет понимания ее собственных интересов, потому, что у массы нет понимания самой страны. Россия, как таковая, всем чужда; она трактуется, как отвлеченная категория. Все казенное и народное это мешок, из которого каждый черпает, сколько может захватить «Черт с ними со всеми, лишь бы сейчас урвать» вот девиз нашего массового государственного и народного вора». Россия это «страна где каждый видит в другом источник материальной эксплуатации, где никто не может заставить власть быть сколько-нибудь честной»[298].
Свершение буржуазно-демократической революции в феврале 1917 г. привело к тому, что даже те мобилизационные меры, которые были предприняты монархией, были отменены, как слишком социалистические. Февральская «революция нанесла окончательный удар российским финансам, констатировал этот факт ген. А. Деникин, «Она, как говорил министр финансов Шингарев, вызвала у всех сильное стремление к расширению своих прав и притупила сознание обязанностей. Все требовали повышения оплаты своего труда, но никто не думал вносить в казну налоги, поставив тем финансы в положение, близкое к катастрофе». Началась настоящая вакханалия, соединившая всех в безудержном стремлении под флагом демократизации брать, рвать, хватать, сколько возможно из государственной казны, словно боясь упустить время безвластия и не встречая противодействия со стороны правительства»[299].
В конечном итоге, Россия оказалась, единственной из Великих держав страной, которая не смогла осуществить мобилизацию своей экономики во время мировой войны и финансировала ее в основном за счет денежной эмиссии: «Главным источником покрытия военных расходов, констатировал этот факт С. Прокопович, был выпуск бумажных денег»[300]. Инфляционное финансирование и спекуляции, вызывая рост цен, тем самым утраивали бремя расходов государственного бюджета России, что в совокупности с ее экономической отсталостью и бедностью Капиталами привело страну к банкротству[301]. Россия, констатировал этот факт А. Керенский уже в начале 1917 г., «разорена дотла»[302]. «Россия вышла из рядов потому только, подтверждал в 1918 г. видный представитель либеральной деловой среды А. Бубликов, что она обнищала вконец»[303].