Другим не менее ярким и трагичным примером, являлась социальная отсталость России, которую наглядно передавало положение крестьянства. Говоря о нем, историк А. Керсновский отмечал, что сравнивать положение низших сословий в России и европейских странах было невозможно: «Мы пользуемся термином «рабство», как наиболее точно и правдиво передающим смысл «крепостного права» термина слишком расплывчатого, как бы «вуалирующего» действительность и дающего даже основания некоторым исследователям сравнивать русскую «барщину» с «барщиной» европейской и пытаться даже искать с ней какую-то аналогию («у нас, мол, крепостное право упразднено лишь в 1861 году, но ведь и в ряде германских земель оно существовало до 1848 года» и т. д.). Сравнение это немыслимо. Вассальные европейские крестьяне принадлежали поместью, русские крепостные являлись личной собственностью помещика. Европейская барщина остаток феодализма обязывала крестьянина работать на своего «сеньора» известное количество дней в году в порядке повинности. Вне этой повинности он был совершенно свободен в своих занятиях и поступках, его личность, семья и жилище были неприкосновенны Русский крепостной, напротив, был рабом в полном смысле этого понятия Русское рабовладение можно сравнить лишь с американским, только там угнетались негры, а здесь единоплеменники»[49].
Во времена Екатерины II «крепостное русское село, отмечал В. Ключевский, превращалось в негритянскую североамериканскую плантацию времен дяди Тома»[50]. Торговля русскими крепостными велась оптом и в розницу: «Если дворяне решают продать своих крепостных они, писал в 1794 г. П. Шантро, их выставляют с их женами и детьми в общественных местах, и каждый из них имеет на лбу ярлык, указывающий цену и их специальность»[51].
Как могли иностранцы относиться к России, когда именно ее государствообразующая нация находилась в состоянии рабов, чьих жен и дочерей помещики превращали в наложниц, а их отцов и мужей проигрывали в карты, засекали кнутами «Я уже отмечал, как возмутительно в России обращение с людьми, писал в 1800 г. француз Ш. Массон, Присутствовать хотя бы при наказаниях, которым часто подвергаются рабы, и выдержать это без ужаса и негодования можно только в том случае, если чувствительность уже притупилась и сердце окаменело от жестоких зрелищ»[52]. С насильственностью в отношении крестьян и с жестокостью их мучений, подтверждал граф В. Стройновский в 1809 г. «ничто сравниться не может»[53]. И хотя подобные явления, очевидно, не носили массового характера, свидетельства современников говорят о том, что они были были достаточно широко распространены[54].
И в то же время все европейцы, оказавшиеся в России, получали если не дворянское, то по крайней мере мещанское звание. Если же они хотели заниматься сельским трудом, как например немцы, то они сразу же получали особый статус колонистов и такие привилегии, которые и не снились русским крестьянам. Даже присоединенные к метрополии народы, как правило, имели огромное преимущество, например, евреи, относительно русских крестьян, находились в привилегированном положении, поскольку сразу были записаны в мещанское сословие.
Не случайно, как отмечал В. Шубарт в 1939 г., «в своей расовой гордости европеец презирает восточную расу. Причисляя себя к разряду господ, он считает славян за рабов (уже звуковое подобие этих слов соблазняет его на это). (По английски Slav славянин, slave раб; по немецки Slawe славянин, Sklave раб.)[55]. «Поистине знаменательно, подтверждал в 1916 г. Ч. Саролеа, что слово «славянин», которое в родной речи означает «славный и прославленный», в Европе стало синонимом слова «Раб».» Трагический парадокс заключается в том, что тот самый народ, который был единственным оплотом европейской цивилизации против азиатских орд, все еще должен быть осужден как народ варваров»[56].
Даже самые «белые» из русских у себя в отечестве становились в Европе тотчас же «красными»» (имеется в виду «краснокожими» американскими индейцами), подтверждал в 1877 г. Ф. Достоевский, «Все на нас в Европе смотрят с насмешкой, чем более им в угоду мы презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих»[57].
Отмена крепостного права в 1861 г. была отменой за выкуп только от личной крепости (Esclavage), крепость к земле (Servage) оставалась и она охватывала не только бывшее помещичье, а все крестьянское сословие, представлявшее собой почти 90 % населения империи. Новая система напоминала, как по В. Ключевскому, крепостное право времен Уложения царя Алексея: «восстановлялось поземельное прикрепление крестьян с освобождением их от крепостной зависимости»[58].
С 1861 г. наступила эпоха Социальной сегрегации русского крестьянства, характеризуя которое, крестьяне Саратовской губ. на земском экономическом совете в 1905 г. заявляли: «Русская земля стоишь на трех китах, эти киты голод, невежество, бесправие Над нами гнет хуже татарского ига»[59]. Революция 1905 г., и последующие реформы, подорвали многие сегрегационные барьеры, но «твердыня крепостничества у нас до сих пор далеко не разрушена, приходил к выводу социолог И. Чернышев в 1911 г., крепостническими и полу-крепостническими институтами полна русская жизнь. На сколько десятков лет затянется процесс ликвидации их еще и теперь сказать нельзя; ясно только одно: полстолетия для этих крепостнических пережитков прошло почти бесследно»[60]. Совершенно ясно выраженный словный строй продолжал существовать, подтверждал И. Солоневич: «основная масса населения страны ее крестьянство было неполноправным ни экономически, ни политически, ни в бытовом, ни, тем более, в административном отношении»[61].[62].
С 1861 г. наступила эпоха Социальной сегрегации русского крестьянства, характеризуя которое, крестьяне Саратовской губ. на земском экономическом совете в 1905 г. заявляли: «Русская земля стоишь на трех китах, эти киты голод, невежество, бесправие Над нами гнет хуже татарского ига»[59]. Революция 1905 г., и последующие реформы, подорвали многие сегрегационные барьеры, но «твердыня крепостничества у нас до сих пор далеко не разрушена, приходил к выводу социолог И. Чернышев в 1911 г., крепостническими и полу-крепостническими институтами полна русская жизнь. На сколько десятков лет затянется процесс ликвидации их еще и теперь сказать нельзя; ясно только одно: полстолетия для этих крепостнических пережитков прошло почти бесследно»[60]. Совершенно ясно выраженный словный строй продолжал существовать, подтверждал И. Солоневич: «основная масса населения страны ее крестьянство было неполноправным ни экономически, ни политически, ни в бытовом, ни, тем более, в административном отношении»[61].[62].
Первая попытка
Колонизационный импульс стал жизненно важным вопросом для великой германской нации.
Г. фон Трайчке, 1890-е гг.[63]В Европе тем временем созревали семена, засеянные почти век назад наиболее могучим выразителем западноевропейского самосознания Гегелем: «Германский дух есть дух нового мира, цель которого, провозглашал он в 1820-х гг. в своей «Философии истории», заключается в осуществлении абсолютной истины, как бесконечного самоопределения свободы Германцы начали с того, что покорили одряхлевшие и сгнившие внутри государства цивилизованных народов. Лишь тогда началось их развитие»[64].
Свои выводы Гегель основывал на работах своих предшественников, говоря о которых Ф. Нойман отмечал, что «вера в германское расовое превосходство имела глубокие корни в истории немецкой мысли. Гердер (конец XVIII в.), первый выдающийся философ истории, писал о народе, который благодаря своей величине и силе, своему трудолюбию, смелости и сохранению военного духа внес в блага и бедствия этой четверти земного шара больший вклад, чем любая иная раса»[65]. «Это же воззрение поддерживается и большим числом историков, философов и экономистов Германии»[66].
Первым ярко выраженным национал-социалистом, по словам Ф. Ноймана, стал Ф. Лист: «Едва ли есть сомнение, что германская раса в силу своей природы и характера, писал он в 1846 г., была избрана Провидением для решения великой задачи управлять миром, нести цивилизацию в дикие варварские страны, заселять все необитаемое, так как ни одна из других рас не имеет способности эмигрировать массой и создавать более совершенные общности на чужих землях и оставаться свободной от влияний варварских и полуварварских аборигенов»[67].
Покорение варварских народов, подчеркивал Г. фон Трайчке в 1890-х гг., «никогда не может быть достигнуто без бесконечных страданий для покоренной расы. Наиболее примечательное слияние произошло таким образом в колониях Северо-Восточной Германии. Это было убийство народа; этого нельзя отрицать, но после того, как слияние было завершено, оно стало благословением. Какой вклад могли внести пруссаки в историю?»[68]
В 1898 г. вышла книга «Основания девятнадцатого столетия» Х. Чемберлена, в которой он утверждал, что вся «наша цивилизация и культура, как любая более ранняя и любая другая, являются плодом определенного, индивидуального человеческого вида», «сегодня вся наша цивилизация и культура является делом рук определенной расы людей, германцев». Решающим стимулом к расширению европейской цивилизации, «в обозримом времени охватить всю землю», является стремление к тому, чтобы «таким образом не быть подверженной, подобно более ранним цивилизациям, нападениям необузданных варваров»[69].
В 1901 г. германский географ Ф. Ратцель, один из основателей «политической географии», выпустил работу «О законах пространственного роста государств», в которой привел практическое обоснование экспансии развитых государств в менее развитые. Он утверждал, что «Изначальный импульс экспансии приходит извне, так как Государство провоцируется на расширение государством (или территорией) с явно низшей цивилизацией»[70]. «Великие нации быстро поглощают заброшенные места, подтверждал один из идеологов американского империализма А. Мэхэн, Это движение, которое обеспечивает развитие цивилизации и прогресс расы»[71].
В 1901 г. германский географ Ф. Ратцель, один из основателей «политической географии», выпустил работу «О законах пространственного роста государств», в которой привел практическое обоснование экспансии развитых государств в менее развитые. Он утверждал, что «Изначальный импульс экспансии приходит извне, так как Государство провоцируется на расширение государством (или территорией) с явно низшей цивилизацией»[70]. «Великие нации быстро поглощают заброшенные места, подтверждал один из идеологов американского империализма А. Мэхэн, Это движение, которое обеспечивает развитие цивилизации и прогресс расы»[71].
Почему же до ХХ века отсталую Россию не постигла судьба индейской Америки, Индии, Китая или Африки? Ведь попытки покорить или по крайней мере оттеснить Россию от морей предпринимались европейцами неоднократно. Например, идея экспансии Германии на Восток и завоевания юга России до Кавказа была высказана еще в 40-е гг. XIX в. известным немецким политэкономом Ф. Листом в работе «Национальная система политической экономии». Начиная с 60-х гг. XIX в. немцы овладевают промышленностью Польши. Во времена О. Бисмарка с более детальным проектом выступил немецкий философ Э. Гартман. В нем предлагалось расчленить Россию на отдельные королевства под протекторатом Германии Балтийское, Киевское и собственно Россию оттеснить за Днепр и Волгу.