Хотя автор и признается с сожалением, что плохо понимает серьезную музыку, книга его выстроена в классической сонатной форме. Нежная и сравнительно безоблачная первая часть, где главная тема тема любящей и дружной семьи, сменяется побочной надвигающейся войны. Сдержанно-трагичная и от того еще более страшная вторая часть Холокост. И наконец финал мудрое и философское повествование о жизни героя книги в послевоенной Европе. Жизнь, о которой Ежи Эйнхорн написал: «Когда окончится Вторая мировая война, останется совсем немного или вовсе не останется евреев в Польше, Чехии, Словакии, Венгрии, Югославии, Греции, Латвии, Литве, Эстонии, Австрии и Германии Вся цветущая еврейская культура, неиссякаемый источник, откуда появились все еврейские ремесленники, рабочие, нищие, ученые, предприниматели, писатели, поэты, художники, музыканты и мыслители будет уничтожена. Старики, юноши и дети, женщины и мужчины, те, кто придерживался религиозных обычаев и те, кто пытался ассимилироваться, те, кто хотел стать христианином и принимал крещение, и те, кто женился на христианках, и дети от таких браков все они будут уничтожены. Богатые и бедные, те, кому удалось получить образование, и малообразованные, говорящие на идиш и на польском, больные и здоровые, красивые и безобразные, одаренные и отсталые, с хорошими отметками и плохими все они будут истреблены».
Ежи Эйнхорн был не религиозен, но он ценил и соблюдал еврейские традиции. Это именно традиции, считал он, и я к нему полностью присоединяюсь, позволили еврейскому народу сохранить свое национальное своеобразие и духовную целостность в течение бесконечно долгих столетий диаспоры. Впрочем, вопрос о религиозности загадочный вопрос. Как измерить религиозность человека, если он о ней никогда не говорит? Недавно мне попалась статья, где утверждается, что существует ген религиозности. Изучали близнецов, по воле судьбы воспитывавшихся в разных семьях: в очень религиозной и совершенно секулярной. Оказалось, что воспитание неважно оба ребенка вырастали либо очень религиозными, либо совершенно равнодушными к религии людьми. А соблюдение традиций, неважно, из каких побуждений, позволяет сохранить как внешнее, так и внутреннее своеобразие народа.
И самая главная традиция традиция любви. Редко можно встретить книгу, которая была бы настолько пронизана любовью, как книга Ежи Эйнхорна. Любовь к родителям, близким, друзьям и подругам. Любовь-понимание, любовь-прощение и любовь-надежда. Спокойная и деятельная любовь врача к больному человечеству.
На презентациях книги в Москве и Санкт-Петербурге Ежи несколько раз задавали вопрос, каково его мнение о том, что сейчас происходит в России. Зная скромность Ежи, я видел, что ему не очень хочется отвечать на этот вопрос прежде всего потому, что он не считает себя достаточно компетентным в, если можно так сказать, русском вопросе. Да он и сам об этом сказал несколько раз. Но все же он сказал, что в России сейчас, по его мнению, демократия. Вернее, становление демократии. Это еще очень молодая и неопытная демократия со всеми присущими молодости и неопытности недостатками. А в ситуации, когда отсутствует стабильная правовая база для демократических свобод, когда положение в обществе тревожно и нестабильно, преимуществами демократии пользуются в первую очередь ее противники. Излечение от этой болезни вопрос времени. Но излечение придет, поскольку демократия, как правильно сформулировал Ежи Эйнхорн, единственная общественная форма, которая умеет сама залечивать свои язвы. При диктатуре эти язвы становятся все глубже и глубже, пока общество не приходит к катастрофе.
Книга Эйнхорна направлена не только против антисемитизма и даже не только против расизма. Она направлена против любой идеологии, в основе которой лежит ненависть религиозная, национальная, расовая или классовая. Нельзя построить ничего хорошего без фундамента, а фундаментом является взаимное уважение и равные права личности. И не надо все валить на правительства. Пока люди не научатся признавать равенство себе подобных, будут возникать экстремистские политические группы, этнические и религиозные войны. Чем опасен расизм? Проповедник расизма приходит к людям, попавшим в силу тех или иных условий в бедственное положение, и говорит им: вы не хуже других. Вы лучше. Они хуже, а вы лучше. А раз мы лучше, значит все дозволено: травля в школах, преследование на работе. Того, кто хуже, можно и побить или даже убить. У него можно все отнять. Он тот, кто хуже, каким-то образом нажил свое добро, а я тот, кто лучше, не нажил; следовательно, он нажил все неправедным путем, плохим и недостойным способом, свойственным его классу (нации, религии, расе). И этот посыл чрезвычайно соблазнителен. Играя на этой струне, можно заставить людей убивать друг друга, принося доходы тем, кто их на эту бойню отправил
В беседе с ректором Московского гуманитарного университета Юрием Афанасьевым Ежи Эйнхорн сказал, что самым важным событием в политической жизни мира после войны он считает «Декларацию прав человека», вошедшую в конституции большинства стран. Это признак того, что человечество идет к лучшему. «Но ведь это чисто бумажный продукт», махнул рукой Афанасьев. «Согласен, улыбнулся Ежи, но ведь Библия и Манифест Коммунистической партии тоже бумажная продукция. А посмотрите на последствия».
Все начинается с бумаги. Все, что пронизывает нашу жизнь сегодня телевидение, авиация, полеты в космос, все начиналось с рисунков и пометок в блокнотах чудаков, которых никто не воспринимал всерьез. Точно так же, как в наше сознание вошли компьютеры, через полтора-два поколения мы привыкнем к мысли, что все люди на земле равны. А как же быть с иерархией? Как быть с завистью? Да никак. Никакие принципы и декларации не могут отучить завистливого быть завистливым, а жадного жадным. Только цвет глаз и волос тут ни при чем.
Почти все авторы рецензий на книгу упомянули в названиях статей о некоей «избранности» Ежи Эйнхорна. «Избранный понять» (Нина Катерли, «Вечерний Санкт-Петербург», «Бремя избранности» (Евгений Сагаловский, «Независимая газета»). И в самом деле, все меньше и меньше остается в живых свидетелей кошмара, постигшего Европу в середине XX века. Совсем немногие из них находят в себе силы и мужество рассказать о том, что им пришлось испытать. И уж вовсе единицы воистину избраны сделать это с такой художественной силой, с таким могучим зарядом гуманизма, как это сделал Ежи Эйнхорн. И читатель, несомненно, найдет в этой книге ответы на многие вопросы, звучащие сегодня актуально, как никогда.
Посвящение
Это повествование я посвящаю
тем пятидесяти шести тысячам евреев в ченстоховском гетто, которым мир позволил умереть в безвестности с горечью, печалью и вечной памятью,
тем почти пяти тысячам двумстам евреев, выжившим в лагере Хасаг и построившим, несмотря на незаживающие душевные раны, новую жизнь с уважением и восхищением,
моим родителям, Пинкусу и Саре, подготовившим меня к жизни,
Нине, давшей мне счастливую судьбу с огромной благодарностью, преклонением, глубоким уважением и безграничной любовью.
Я написал эту книгу, думая прежде всего о своих внуках, Дане, Микаэле и маленькой Ким, надеюсь, что они когда-нибудь ее прочитают.
Предисловие
для того же, кто лишит кого жизни, весь мир погибнет, если кто спасет кого, весь мир спасется.
Мишна, Санхедрин 4:5Книга эта не автобиография. В мои намерения не входило описывать себя самого или свою жизнь. Я хочу рассказать о людях, с которыми я встречался, и о судьбе ченстоховских евреев. Я один из них.
Это и не исторический документ. Я не вел дневник, мог ошибиться в именах, названиях улиц и городов, точное время и последовательность событий также могли выветриться из памяти. Но все, о чем я пишу, было на самом деле: были такие улицы, и на них жили и умирали описанные в книге люди.
Мое повествование основано на деталях. Я помню, как выглядели дома, улицы, лестницы, комнаты, мебель, люди, помню выражение лиц этих людей, отдельные слова и целые предложения. Все, чем я живу сегодня, мои слова, поступки, ассоциации все это оттуда. И для вас, тех, кто хочет прочитать книгу, я попытаюсь, насколько могу, передать врезавшиеся в память картины. И не только это. Я хочу поделиться тем, что я думал и думаю обо всем случившемся не только тогда, в прошлом, но и теперь.
Память не могла вместить все то, что случилось много лет назад; поэтому, чтобы мое описание было как можно более точным, я говорил со многими людьми, с теми, кто вместе со мной пережил Ченстоховское еврейское гетто с Каролой, недавно умершей младшей маминой сестрой, с моим младшим братом Романом, он живет сейчас в Канаде. Я говорил с Генеком Эпштейном, Соней Фрухт, Юреком Игра и Генри Фридманом все они теперь во Флориде, и с жителями Нью-Йорка Хаймеком Ротенштейном и Генеком Уфнером, и с Митеком и Реней Шидловски из Аргентины, Игнацем Якоби, живущем во Франкфурте, и Абрашкой Вильгельмом он, как и я, в Стокгольме. Все они кроме Юрека были со мной в лагере Хасаг-Пельцери и упомянуты в книге. Карола, Роман, Генек Эпштейн, Соня Фрухт и Хаймек Ротенштейн это мое окружение с самого детства, а Генек Уфнер был моим школьным другом в Ченстоховской еврейской школе. Юрек Игра был участником еврейского движения сопротивления «по другую сторону» гетто.
Мне также оказали помощь в создании этой книги следующие люди и организации: Джудит Клейман, заведующая справочным отделом, и Дани Узиель в архиве Яд-Вашем в Иерусалиме, они помогли мне с иллюстрациями, архив Красного Креста в Женеве, живущая в Лодзи доктор Хелена Ротштейн, доктор Ян Ягельский из отдела документов в Еврейском историческом институте в Варшаве, главный раввин Швеции Мортон Нарроу, а также доцент философии в Варшавском университете Карол Мартель. Недавно ушедший с поста ректор Уппсальского университета профессор Мартин Хольмдаль помог мне сопоставить документы, позволяющие понять события, произошедшие после того, как Нина и я оставили медицинский факультет в Уппсале.
Многие советовали мне написать эту книгу. Но только мой издатель Ева Бонниер не сдавалась, она уговорила меня набросать план и затем записать все повествование. И книга никогда бы не состоялась, если бы Рут Шаукат, Бритта Стернер и Эйра Дагерман не проявили бесконечное терпение и желание жертвовать свое свободное время, ранние утра и поздние вечера для правки моих бесконечных переписываний.
Мое формальное образование в шведском языке, мягко говоря, недостаточно один семестр осенью 1946 года. И если эту книгу вообще можно читать, то это заслуга только моих редакторов.