Лисица и виноград (сборник) - Фракийский Эзоп 4 стр.

Герцогу де Ларошфуко

Жил некто; сам себя любя,
   И без соперников, на диво
       Считал красавцем он себя,
   Найдя, что зеркала показывают криво.
       И счастлив был, гордясь собой,
       Он в заблуждении упрямом.
   Представлены услужливой судьбой,
   Советники, столь дорогие дамам,
Напрасно перед ним являлися гурьбой.
Повсюду зеркала: в окне у фабрикантов,
       На поясе у модниц и у франтов,
   Во всех домах! И вот, страшась зеркал,
Что делает Нарцисс?  бежит в уединенье.
   Но там ручей прозрачный протекал.
       Разгневанный, в недоуменье,
       В струях свое он видит отраженье
       И прочь бежит от светлого ручья,
           Но сожаленье затая:
Настолько тот ручей заманчив и прекрасен.
       Смысл этой басни очень ясен:
Тот, кто в себя без памяти влюблен, 
       Души подобье нашей он,
   А зеркала  чужие заблужденья;
   Нам образ наш являют зеркала
       В правдивом воспроизведенье.
           Ручей же, чья вода светла, 
           Составленное в назиданье
Полезных «правил» мудрое собранье.

Герцогу де Ларошфуко

Жил некто; сам себя любя,
   И без соперников, на диво
       Считал красавцем он себя,
   Найдя, что зеркала показывают криво.
       И счастлив был, гордясь собой,
       Он в заблуждении упрямом.
   Представлены услужливой судьбой,
   Советники, столь дорогие дамам,
Напрасно перед ним являлися гурьбой.
Повсюду зеркала: в окне у фабрикантов,
       На поясе у модниц и у франтов,
   Во всех домах! И вот, страшась зеркал,
Что делает Нарцисс?  бежит в уединенье.
   Но там ручей прозрачный протекал.
       Разгневанный, в недоуменье,
       В струях свое он видит отраженье
       И прочь бежит от светлого ручья,
           Но сожаленье затая:
Настолько тот ручей заманчив и прекрасен.
       Смысл этой басни очень ясен:
Тот, кто в себя без памяти влюблен, 
       Души подобье нашей он,
   А зеркала  чужие заблужденья;
   Нам образ наш являют зеркала
       В правдивом воспроизведенье.
           Ручей же, чья вода светла, 
           Составленное в назиданье
Полезных «правил» мудрое собранье.

У императора посланник падишаха
    (Гласит предание) держал себя без страха,
И силы сравнивал обеих их держав.
Тут немец вымолвил, слова его прервав:
         У князя нашего есть многие вассалы,
        Владенья чьи воистину не малы,
И каждый, в силу данных прав,
        Своею властию, на помощь господину
Способен выставить наемную дружину.
        Но рассудительно сказал ему чауш:[1]
 Я знаю, кто и сколько душ
Здесь может выставить, и это очень живо
            Напоминает мне рассказ,
        В котором все хоть странно, но правдиво.
            Из-за ограды как-то раз
        Дракон предстал мне стоголовый,
            На жертву броситься готовый.
        Смертельным ужасом томим,
Я чувствовал, что кровь моя застыла в жилах;
            Но страхом я отделался одним:
        Достать меня он был не в силах.
Об этом думал я, когда Дракон другой 
Стохвостый, но зато с одною головой,
        Явился мне. Затрепетал я снова,
            Увидев, как прошла сперва
        В отверстие Дракона голова,
Путь проложив затем для остального.
Ваш господин  даю в том слово 
        Подобье первого, а мой  второго.

Украв вдвоем Осла, сцепилися два Вора.
        «Он мой!»  кричит один.
        «Нет, мой!»  в ответ ему вопит другой.
    До драки вмиг дошла их ссора:
        Гремит по лесу шумный бой,
Друг друга бьют они без счету и без толку;
А третий Вор меж тем, подкравшись втихомолку,
        Схватил Осла за холку
        И в лес увел с собой.

Не так же ль точно часто поступают
Державы сильные со слабою страной?!
Из-за нее заводят спор между собой,
Одна другую в битвах поражают,
        И обе ничего не достигают;
А третий кто-нибудь без шума и хлопот
        Добычу их себе берет.

«Перехвалить нельзя, хваля
            Богов, любовницу и короля», 
Сказал Малерб. Согласен с этим я,
И это правило всегда блюсти нам надо:
                Лесть и спасет, и охранит.
Но вот как в древности платили боги
            За похвалы. Однажды Симонид
Атлета восхвалить хотел в высоком слоге;
        Но, рассмотрев поближе свой сюжет,
Увидел, что почти в нем содержанья нет.
            О чем писать? Родители Атлета
        Совсем неведомы для света:
Отец его  лишь скромный мещанин,
        Для песнопения предмет ничтожный;
            Известен лишь Атлет один.
И вот Поэт, сказав о нем, что лишь возможно,
        Отвлекся в сторону: поставил
    В пример всем доблестным борцам
    Кастора и Поллукса, их прославил,
Да так, что похвала сим славным близнецам
    Две трети заняла в создании Поэта
        И только треть осталась для Атлета.
    Когда Атлет прочел стихотворенье,
Он не обещанный талант Поэту дал,
А только треть одну; причем сказал,
    Что за другие две вознагражденье
        Дать Симониду те должны,
        Кому они посвящены.
    «Но все ж тебя я угостить желаю, 
Прибавил тут Атлет,  приди на пир в мой дом,
    Куда я избранных сегодня приглашаю:
В кругу друзей, родных мы время проведем».
Согласен Симонид. Быть может, он страшился,
Чтоб также и похвал, как денег, не лишился.
        На славу праздник был:
            Всяк веселился, ел и пил.
Вдруг подошел слуга к Поэту торопливо
                    И заявил, что у ворот
            Два незнакомца ждут его. И вот
        Пошел Поэт, а за столом шумливо
    Меж тем все гости пьют, едят
        И тратить время не хотят.
    Те незнакомцы  были близнецами,
            Воспетыми его стихами.
    Из благодарности за похвалы его
            Они ему велели удалиться
                Скорее с пиршества того:
    Атлета дом был должен обвалиться.
        Пророчеству свершиться суждено;
    Подгнивший потолок внезапно обвалился
На пиршественный стол, на яства, на вино,
    На головы гостей; пир грустно прекратился.
        Чтоб совершилась месть полней
                За оскорбление Поэта,
        Сломало балкой ноги у Атлета,
                И искалеченных гостей
        Спешили унести скорей.
    Об этом случае прошла молва повсюду,
        Дивился всяк такому чуду,
                И вдвое начали ценить
        Стихи певца, любимого богами.
И каждый добрый сын был рад ему платить,
Как можно более, чтоб предков восхвалить
                Его стихами.
    Я возвращаюсь к теме. Я сказал,
        Что лучше не жалеть похвал
Нам для богов; к тому ж для Мельпомены
        Нет униженья торговать стихом,
                И следует при том
        Искусству нашему знать цену.
    От высших милость  честь для нас;
Олимпу некогда был друг и брат  Парнас.

Украв вдвоем Осла, сцепилися два Вора.
        «Он мой!»  кричит один.
        «Нет, мой!»  в ответ ему вопит другой.
    До драки вмиг дошла их ссора:
        Гремит по лесу шумный бой,
Друг друга бьют они без счету и без толку;
А третий Вор меж тем, подкравшись втихомолку,
        Схватил Осла за холку
        И в лес увел с собой.

Не так же ль точно часто поступают
Державы сильные со слабою страной?!
Из-за нее заводят спор между собой,
Одна другую в битвах поражают,
        И обе ничего не достигают;
А третий кто-нибудь без шума и хлопот
        Добычу их себе берет.

«Перехвалить нельзя, хваля
            Богов, любовницу и короля», 
Сказал Малерб. Согласен с этим я,
И это правило всегда блюсти нам надо:
                Лесть и спасет, и охранит.
Но вот как в древности платили боги
            За похвалы. Однажды Симонид
Атлета восхвалить хотел в высоком слоге;
        Но, рассмотрев поближе свой сюжет,
Увидел, что почти в нем содержанья нет.
            О чем писать? Родители Атлета
        Совсем неведомы для света:
Отец его  лишь скромный мещанин,
        Для песнопения предмет ничтожный;
            Известен лишь Атлет один.
И вот Поэт, сказав о нем, что лишь возможно,
        Отвлекся в сторону: поставил
    В пример всем доблестным борцам
    Кастора и Поллукса, их прославил,
Да так, что похвала сим славным близнецам
    Две трети заняла в создании Поэта
        И только треть осталась для Атлета.
    Когда Атлет прочел стихотворенье,
Он не обещанный талант Поэту дал,
А только треть одну; причем сказал,
    Что за другие две вознагражденье
        Дать Симониду те должны,
        Кому они посвящены.
    «Но все ж тебя я угостить желаю, 
Прибавил тут Атлет,  приди на пир в мой дом,
    Куда я избранных сегодня приглашаю:
В кругу друзей, родных мы время проведем».
Согласен Симонид. Быть может, он страшился,
Чтоб также и похвал, как денег, не лишился.
        На славу праздник был:
            Всяк веселился, ел и пил.
Вдруг подошел слуга к Поэту торопливо
                    И заявил, что у ворот
            Два незнакомца ждут его. И вот
        Пошел Поэт, а за столом шумливо
    Меж тем все гости пьют, едят
        И тратить время не хотят.
    Те незнакомцы  были близнецами,
            Воспетыми его стихами.
    Из благодарности за похвалы его
            Они ему велели удалиться
                Скорее с пиршества того:
    Атлета дом был должен обвалиться.
        Пророчеству свершиться суждено;
    Подгнивший потолок внезапно обвалился
На пиршественный стол, на яства, на вино,
    На головы гостей; пир грустно прекратился.
        Чтоб совершилась месть полней
                За оскорбление Поэта,
        Сломало балкой ноги у Атлета,
                И искалеченных гостей
        Спешили унести скорей.
    Об этом случае прошла молва повсюду,
        Дивился всяк такому чуду,
                И вдвое начали ценить
        Стихи певца, любимого богами.
И каждый добрый сын был рад ему платить,
Как можно более, чтоб предков восхвалить
                Его стихами.
    Я возвращаюсь к теме. Я сказал,
        Что лучше не жалеть похвал
Нам для богов; к тому ж для Мельпомены
        Нет униженья торговать стихом,
                И следует при том
        Искусству нашему знать цену.
    От высших милость  честь для нас;
Олимпу некогда был друг и брат  Парнас.

        Один Несчастный каждый день
    Звал Смерть к себе, в надежде облегченья.
    Он говорил: «Прерви мои мученья!
    Приди за мной, возлюбленная тень!»
    Не отказала Смерть ему в услуге;
И вот открылась дверь, идет к нему она.
Но, увидав ее, он закричал в испуге:
    «Что вижу я! Уйди! Ты мне страшна!
При взгляде на тебя кровь в жилах леденеет,
    Могильным холодом твое дыханье веет!
                Не подходи!
            О Смерть! о Смерть! Уйди!»

Вельможный Меценат, проживший столь беспечно,
    Сказал: хотел бы жить я вечно
        Как нищий, жалкий и больной,
    Но только б жить! до сени гробовой
        Я жизни буду более чем рад!
«О Смерть, не приходи!»  так все тебе твердят.

Набрав валежнику порой холодной, зимней,
    Старик, иссохший весь от нужды и трудов,
Тащился медленно к своей лачужке дымной,
Кряхтя и охая под тяжкой ношей дров.
                Нес, нес он их и утомился,
                        Остановился,
            На землю с плеч спустил дрова долой,
Присел на них, вздохнул и думал сам с собой:
                «Куда я беден, Боже мой!
Нуждаюся во всем; к тому ж жена и дети,
            А там подушное, боярщина, оброк
                        И выдался ль когда на свете
            Хотя один мне радостный денек?»
В таком унынии, на свой пеняя рок,
Зовет он Смерть: она у нас не за горами,
                А за плечами.
                Явилась вмиг
И говорит: «Зачем ты звал меня, старик?»
        Увидевши ее свирепую осанку,
Едва промолвить мог бедняк, оторопев:
        «Я звал тебя, коль не во гнев,
Чтоб помогла ты мне поднять мою вязанку».