Замолчав, Брусилов задумался, наверное, вспоминая прошлые бои частей своего фронта. Потом, посмотрев на меня, ответил на мое предложение:
Хорошо, Михаил Александрович, я даю свое согласие на рейдовые действия подразделений ваших дивизий. Тем более выхода-то все равно нет, контрудары неизбежны, а локализовать их практически нечем. Ставка забрала у фронта резервы и направила их на усиление создающегося сейчас Румынского фронта. Боюсь, что и Туземную дивизию могут перебросить в Румынию, если дела там будут совсем плохи.
Замолчав, Брусилов задумался, наверное, вспоминая прошлые бои частей своего фронта. Потом, посмотрев на меня, ответил на мое предложение:
Хорошо, Михаил Александрович, я даю свое согласие на рейдовые действия подразделений ваших дивизий. Тем более выхода-то все равно нет, контрудары неизбежны, а локализовать их практически нечем. Ставка забрала у фронта резервы и направила их на усиление создающегося сейчас Румынского фронта. Боюсь, что и Туземную дивизию могут перебросить в Румынию, если дела там будут совсем плохи.
Из высказывания Брусилова мне стала понятна его спокойная реакция на приказ главнокомандующего о переброске сводного полка Туземной дивизии в Петроград. Наверное, командующий фронта уже знал, что у него заберут всю Туземную дивизию, так что возмущаться ее ослаблением он уже не посчитал нужным. Да и мое предложение на действия небольшими силами в тылу врага одобрил, исходя из мысли, что если у него забирают «Дикую» дивизию, так пускай она напоследок хоть как-то поможет фронту. Наверняка он как человек этого времени считал, что конную лаву остановит пулеметный огонь, а если к этому присоединится артиллерия, то потери станут чудовищными и прорыв в тыл врага захлебнется в крови. А пулеметов и артиллерии у австро-германцев было достаточно гораздо больше, чем в Русской армии. И они были слишком хорошие вояки, чтобы оставить без огневого прикрытия разрывы в своем построении. Мне показалось, что пример атаки Ингушского полка его особо не убедил. А вот на меня, вернее на Михаила Александровича, эта атака ингушей произвела впечатление и заставила размышлять. Не зря факт атаки и кое-какие размышления о действиях кавалерии остались в долговременной памяти великого князя. Так как это были единственные знания по тактике кавалерии, которыми обладал, то их я и стал использовать в своих планах хоть как-то тормознуть немецкую военную машину.
Для меня было понятно, что после летнего отступления в ходе Брусиловского прорыва Австрия и Германия постараются вернуть утраченные территории и сбить наступательный порыв Русской армии. Об этом же говорил и тот небольшой багаж знаний о ходе Первой мировой войны, который я впитал на занятиях в школе XXI века. Нужно было не допустить отступления и больших потерь нашей армии. Если это произойдет, то внутренние деструктивные силы опять поднимут голову и начнут раскачивать основы империи. И в этом примут участие не только явные враги монархии, но даже и патриоты России. Такие, как тот же Гучков, князь Львов, Родзянко. Они искренне уверены, что все проблемы заключаются в Николае II. Будет другой монарх, а еще лучше Правительство народного доверия, и все наладится. Но как говорится хотят как лучше, а получится как всегда. Я это знал, вот и выдумывал способы имеющимися силами не допустить ухудшения положения, хотя бы на Юго-Западном фронте. Мне, конечно, было понятно, что чтобы не допустить просадки фронта, нужны резервы и более-менее нормальное материально-техническое снабжение, да много чего нужно для успешного отражения атак неприятеля, но всего этого не было. Даже дисциплина в тылу и то хромала, особенно на железнодорожном транспорте. Что тут делать? Кидаться отлаживать гнилую систему? Бессмысленно, да и не успеть даже ее немного улучшить через несколько месяцев, если положение на фронте не изменится, обязательно грянет череда революций, и история пойдет тем же путем. Конечно, можно ждать, когда появится новое оружие, которое мы с Кацем пытаемся внедрить в эту реальность. Но это не выход. Во-первых, даже опытный образец «Катюши» еще не изготовлен, а напалма произведено лишь несколько килограммов. Так что появление небольшого количества нового оружия можно ожидать как раз к началу февральской революции. А первый дивизион «Катюш» по закону подлости будет сформирован как раз к октябрьской революции 1917 года. И всё, можно готовиться к поездке в Пермь. Вот я судорожно и пытался найти доступные сейчас методы противодействия предстоящим в скором времени атакам переброшенных с запада свежих германских частей.
Успех Ингушского полка в атаке на «Стальную» дивизию немцев показал мне, что надеяться нужно не только на новое оружие, но и на собственных всадников. Вот так и родился план, который я доложил Брусилову атака конной лавы во фланг контратакующему противнику. И цель этой атаки не остановить конкретный полк или дивизию, а прорыв в глубокие тылы неприятеля. Этим, я считал, снимутся опасения Брусилова, что такая безрассудная кавалерийская атака захлебнется в результате пулеметного и артиллерийского огня. Немцы опытные вояки, и, несомненно, у них будут на флангах пулеметы, а артиллеристам отдан приказ отсекать фланговые удары русских. Но вот именно что немцы будут ожидать возможность фланговых контратак, направленных на наступающую часть, а мы сделаем ход конем. Не будем влезать в кровавую мясорубку, а направимся в тылы противника. Мои джигиты это могут молнией проскакать мимо пулеметных гнезд и добраться до жирного мяса тыловиков. Горцы на своих неприхотливых лошадях привыкли скакать по пересеченной местности, и для них не станут преградой перепаханные артиллерией поля и перелески. Примером того, что это возможно, для меня послужила лихая атака Ингушского полка на порядки 20-й Брауншвейгской дивизии немцев. Как всадники, не снижая темпа наступления, перескакивали окопы и воронки и немецкие пулеметчики не успевали поймать в прицел несущихся в атаку джигитов. А пулеметов в боевых порядках «Стальной» дивизии было много, но их обслуга привыкла работать по классическим целям, а молниеносный бросок ингушей, не обращающих внимания на пулеметный огонь, привел их в замешательство. Когда они очухались, было поздно, немцы уже были в пределах досягаемости, пик и шашек лихих кавалеристов.
Пока я размышлял о возможности остановить намечающиеся атаки германских войск кавалерийскими ударами, Брусилов, увлекшись, вспоминал, как тяжело взламывалась оборона австрийских войск. Насколько серьезно противник относился к возможной атаке русских. Глядя на меня, Брусилов вздохнул и произнес:
Михаил Александрович, вы еще раз проанализируйте возможность кавалерийского удара. Учтите опыт нашего весенне-летнего наступления. А он показывает, что неприятельские позиции были чрезвычайно сильно укреплены. По всему фронту они состояли из не менее трех укрепленных полос на расстоянии друг от друга приблизительно от трех до пяти верст. В свою очередь, каждая полоса состояла из нескольких линий окопов, не менее трех, и в расстоянии одна от другой от ста пятидесяти до трехсот шагов, в зависимости от конфигурации местности. Все окопы были полного профиля, выше роста человека, и везде в изобилии были построены тяжелые блиндажи, убежища, лисьи норы, гнезда для пулеметов, бойницы, козырьки и целая система многочисленных ходов сообщения для связи с тылом. Окопы были сооружены с таким расчетом, чтобы подступы к позициям обстреливались перекрестным ружейным и пулеметным огнем. Такие позиции без помощи тяжелой артиллерии прорвать невозможно. Это у австрийцев, а немцы-то наверняка при контрударах будут стараться на захваченной территории возводить укрепления. И где тогда окажется ваша конная лава?
Алексей Алексеевич, я, конечно, согласен, что противник, скорее всего, будет ожидать ответных контратак русских подразделений. Но они будут предполагать, что последует ответ на их атаку, а не того, что русские начнут прорываться, имея целью глубокий тыл. На этом мы имеем большой шанс их поймать. Мои джигиты легко преодолеют недавно вырытые окопы и наспех оборудованные пулеметные гнезда и, не задерживаясь, поскачут к более выгодным целям. Надо знать психологию горца, чтобы понять, что даже плотный пулеметный огонь не остановит джигита, когда он знает, что отдает свою жизнь на благое дело. А Российская империя для многих горцев стала благим делом.
Да в вашем плане много минусов и допущений, остается надеяться только на то, что противник не станет прорабатывать в штабах каждую свою контратаку. Что у него не будет тесной и непрерывной связи пехоты с артиллерией. И то, что она не успеет произвести тщательную пристрелку по намеченным целям. Как бы то ни было других вариантов обуздать противника у нас нет. Значимые резервы отсутствуют, конечно, кроме 2-го кавалерийского корпуса, но и его ставка может передать в формирующийся Румынский фронт. Так что, господин генерал, действуйте Бог вам в помощь!
На этом деловая часть беседы закончилась, началось прощупывание меня на предмет встречи с императором. Как я понял из разговора с этим, не побоюсь этого слова «великим» военачальником, того интересовал совершенно приземленный вопрос отношение к нему царя. В последнее время он чувствовал его холодность и связывал это с отношением к нему императрицы, и это началось еще весной, во время посещения семьей императора Одессы. Брусилов, перебирая листки, лежащие на его письменном столе, рассказывал:
В течение этих нескольких дней я неизменно завтракал за царским столом, между двумя великими княжнами, но царица к высочайшему столу не выходила, а ела отдельно, и на второй день пребывания в Одессе я был приглашен к ней в ее вагон. Она встретила меня довольно холодно и спросила, готов ли я к переходу в наступление. Я ответил, что еще не вполне, но рассчитываю, что мы в этом году разобьем врага. На это она ничего не ответила, а спросила, когда думаю я перейти в наступление. Я доложил, что мне это пока неизвестно, что это зависит от обстановки, которая быстро меняется, и что такие сведения настолько секретны, что я их и сам не помню. Она, помолчав немного, вручила мне образок св. Николая-чудотворца; последний ее вопрос был: приносят ли ее поезда-склады и поезда-бани какую-либо пользу на фронте? Я ей по совести ответил, что эти поезда приносят громадную пользу и что без этих поездов раненые во многих случаях не могли бы быть своевременно перевязаны, а следовательно, и спасены от смерти. На этом аудиенция и закончилась. В общем, должен признать, что встретила она меня довольно сухо и еще суше со мной простилась.
На этот монолог мой внутренний голос воскликнул: «Ни черта себе. Что же получается, Брусилов не назвал дату наступления и за это попал к императрице в немилость! Может быть, правы те, кто называет царицу немецкой шпионкой? Конечно, чушь, что в спальне царицы стоит телефон прямой связи с Вильгельмом, но кто ее знает, может быть, она курьером отправляет секретные сведения в Берлин? Умные и компетентные люди просто так сплетни не распространяют. Основания для таких страшных подозрений имеются. Раньше же были одно поражение за другим, а как только командующий фронтом сохранил секретность, то начались победы».
В течение этих нескольких дней я неизменно завтракал за царским столом, между двумя великими княжнами, но царица к высочайшему столу не выходила, а ела отдельно, и на второй день пребывания в Одессе я был приглашен к ней в ее вагон. Она встретила меня довольно холодно и спросила, готов ли я к переходу в наступление. Я ответил, что еще не вполне, но рассчитываю, что мы в этом году разобьем врага. На это она ничего не ответила, а спросила, когда думаю я перейти в наступление. Я доложил, что мне это пока неизвестно, что это зависит от обстановки, которая быстро меняется, и что такие сведения настолько секретны, что я их и сам не помню. Она, помолчав немного, вручила мне образок св. Николая-чудотворца; последний ее вопрос был: приносят ли ее поезда-склады и поезда-бани какую-либо пользу на фронте? Я ей по совести ответил, что эти поезда приносят громадную пользу и что без этих поездов раненые во многих случаях не могли бы быть своевременно перевязаны, а следовательно, и спасены от смерти. На этом аудиенция и закончилась. В общем, должен признать, что встретила она меня довольно сухо и еще суше со мной простилась.